Борьба: Возмездие в сумерках (СИ) - Андерсон Владимир

— «Почти» как ты сейчас… Так и в чём заключается это «почти»?

— Ему было всё равно. И мне сейчас всё равно. Но он как-то злорадствовал, что рассказывает мне то, что я побоюсь узнать. А у меня сейчас нет этого понимания…

— Так и что он тебе такого рассказал?

— Он сказал, что стучал СЧК. Что мир намного более многогранен, видимо, намекая на то, что хоть и был хиви, но не за одних хиви впрягался. И ещё, что влияние Горы будет расти настолько быстро, что маки ему будут не нужны, что они будут только мешать, и что со временем именно он станет нашей главной угрозой…

Лысый разок отрицательно мотнул головой, посмотрел чуть в сторону и слегка улыбнулся, затем немного почёсывая пальцами свою бровь, сказал:

— Мда, жаль не хватает Шакала… Сейчас бы его мозги очень пригодились… Так что ты сам думаешь об этом, майор? Будет Гора вам главной угрозой?

— Думаю, нет. Не будет. — спокойно ответил Болотников и сразу продолжил. — Думаю он уж является для нас самой главной угрозой.

Лысый опять чуть улыбнулся:

— А как там ваш главком поживает?

— Эта гнида лучше всех поживает… Лучше меня же знаете. Раз знаете, что я штрафник, так и про него отлично знаете…

— Ну, не буду скрывать. Мы немного ему помогли занять это место… Ну так, самую малость… Всю дорогу, как я понимаю, он себе сам сделал. Дорогу на трон этот ваш вшивенький… Уж слишком у вас там мягкотел был этот Хмельницкий. Такой прям добрый дедушка. Никого почём зря не повесит, неугодных на верную смерть не отправит, из котлов при любой возможности вытаскивает. Это прям удивительно, как это он с такими качествами, да так долго продержался… Вон какой феномен. У нас-то его бы с дерьмом смешали как нечего делать… Был у него секрет какой? У Хмельницкого? Что он такими легковесными методами, да так долго продержался?

— Был. Один… Бойцы — браться для него были, а не а бы кто…

— Ну, выходит, не все такие братья…

— Ну как сказать… Братья-то все. Да вот в семье не без урода. Вот и нашёлся один…

— Так уж и один. — лысый улыбнулся. — И сделал бы он что-то, если б был один?

— Я больше чем уверен, что без него бы остальные бы не посмели. Без него бы Хмельницкий и сейчас был главкомом…

— Ну это нам не очень выгодно… Ну ладно, это допустим понятно… А про Гору что мне расскажешь? Что он вам пишет? Что спрашивает? Что хочет?

— Был один момент… Он нам информатора сдал… А вышло, что это не тот вовсе… Он писал, что это однозначно, что больше никто не подходит. А оказалось, что не тот… Мы так и не поняли, ошибка это или специально… Но я думаю, что это специально.

— Так и на кого указал господин префект?

— На Раньерова.

— А взяли вы кого?

— Листьева. Гришу Листьева… Но мы его не взяли — он застрелился.

— А Раньеров стало быть, не предатель?

— Нет… Предатель был Листьев.

Лысый снова улыбнулся, такой очень довольной и долгой улыбкой, а потом медленно сказал:

— Пойми уж, наконец, штрафной майор Болотников… И Зубков-то уж должен был тебя этому научить… Что предателей много не бывает…

Наёмник

Кобра смотрел на Болотникова и видел перед собой побитую собаку. Ту собаку, которая не то чтобы потеряла хозяина, а которую этот самый хозяин выгнал пинками на улицу. И собака осталась сразу и без хозяина, и без дома, и без былого счастья, которое у неё было при обладании всем этим. А главное, что так же ведь и не бывает, чтобы прожив столько лет вместе, хозяин вдруг взял, да выгнал её. Бывает, что выгоняют, но это прям сразу, через месяц-два, когда видят, что это не то, что они ожидали. А чтобы так, когда прожили вместе много лет, и вот выгнать — это так не бывает… Но это так не бывает с собакой, а вот с Болотниковым вполне сработало — в том и отличие его было.

— Я даже начинаю становиться довольным, что ушёл оттуда и не вернулся. — сказал Болотников. Смотрел он уже только в пол, грустными поникшими глазами и изредка улыбался сам себе, чуть мотая головой.

— И правда, чего тебе там делать? — продолжил за него Кобра. — Вон кругом сколько всего интересного. А ты привязался, понимаешь, к этим маки как банный лист к жопе… Собственно, какая подходящая метафора подвернулась.

Сутулый со своим командиром немного посмеялись, а охрана Кобры даже глазом не моргнула — там были такие люди, которые уже не улыбались, не расстраивались, а лишь всегда были начеку.

— Ну взять-то с тебя нечего. Всё, что ты там знаешь, давно мхом покрылось, а летописи тут знаешь ли никто не пишет… Своим ты не нужен — никакие выкупы за тебя платить никто не будет… Так вот скажи мне, майор, какой в тебе есть ещё толк?

— Да никакого. Уж после того, как Зубрилов стал главкомом совсем никакого. Я только мешал ему… Пару раз пытался в расход пустить, но не получилось… Ну это, понятно всё, что дело времени… Он бы мне, конечно, предложил бы всепрощение, если б я отказался от Хмельницкого или, может, ещё что-то вроде того сделал. Но он даже не предлагал. Знал, что нахуй мне такая жизнь не нужна… Так что давай уж, товарищ командир хиви, мне свою пулю в лоб, если не жалко пули… Если жалко, так повесьте. Веревку я себе сам замотаю, если руки развяжите…

— Какая у тебя безысходность, майор. Прям отчаяние… — Кобра давно уже учуял, что можно использовать как козырь против этого человека, чтобы заставить его играть по своим правилам. — Ну пули-то мне для тебя не жалко… Это проблем нет. Но ты мне сначала скажи, ради чего бы ты ещё мог жить, если была возможность?

— Да идеалы одни несбыточные. Нереальные даже… Свобода людей. А где она может быть-то вообще эта свобода? Даже маки вон и те воюют по сути друг с другом… Я видел, как делят эту власть, уж даже, когда этой власти и не так много. А всё равно делят… И не смотрят на то, какие у кого цели. Какие у кого возможности, чтобы чего-то достичь. Ничего подобного. Просто делят власть… И таким людям, как Хмельницкий, который всё отдавал за людей: свою здоровье, все силы, даже пост свой отдал со всеми полномочиями, чтобы сохранить одному мне жизнь, когда увидел, что это единственная возможность… Таким людям не место во власти, потому что они правда хотят и сделают что-то хорошее, стоящее для всех остальных… Ты ж ведь сам мне сказал. И правильно сказал. Что у вас бы его давно с дерьмом смешали. Потому что не зверь и не гнида циничная. Потому бы и съели… Вот она правда жизни, которую я в итоге узнал. Не хотел всё верить в неё. Думал, что у нас такого не будет. Что Хмельницкий всех объединяет единым духом. Что потому мы можем победить… А получил вот это вот: прикладом в затылок, штрафной шеврон и своего командира подвёл… Нахуй такая жизнь, где даже в случае нашей какой-то там победы, править нами всё равно будут одни подонки вроде Зубкова…

— Стало быть, если б мы тебя сейчас не поймали, ты бы через день другой сам бы повесился?

— Да ну почти. Нарвался бы на пулю и всё…

— А. Ну хорошо… Это хорошо… Но можно ж свою жизнь и поинтересней потратить, раз уж она так не нужна. На дело так сказать.

— Что? Убить Зубкова?

— Нет-нет, что ты. Это как раз не надо… Он нам совершенно не мешает. Зачем его убивать? Ну вот чумов бы, например, ты мог пострелять побольше. Освободить кого из очередной шахты. Не все ж они у Горы… Вот бы сделал доброе дело. Или ты уже не считаешь, что освобождение рабов из оков в любом случае доброе дело?

Болотников задумался и, казалось, что немного успокоился:

— Да нет, считаю… При любом раскладе это доброе дело…

— Так может не время ещё вешаться?

— Может, и не время… Так и что, ты отпустишь меня, чтоб я побежал один на один освобождать шахтёров в какой-нибудь сектор?

— Не совсем… Ты подумай пока сам, что готов делать и зачем. А потом поговорим.

Кобра увидел изменение во взгляде Болотникова, и что ему нужно время, что осознать свою ближайшее будущее, планы, варианты. Словом всё, что только может быть связано с его собственным пониманием смысла жизни. По крайней мере, той, что у него осталась… Сейчас он обдумаем. У него возникнут интересные мысли, которые очень захочется реализовать. И тогда его не надо будет уговаривать. Тогда он сам будет проситься всё это сделать.