На горах Кавказа - Схимонах Илларион

Ту же истину он поясняет другим примером. "Не безбедно воину, не искусному в единоборстве, отделиться от своего ополчения и вступить в единоборство со врагом; не безбедно и иноку начать безмолвие, не искусив себя и не обучив себя в обуздании страстей долгим обучением, тот гибнет телесно, – сей душевно. Ибо путь истинного безмолвия есть путь мудрых и тех только, которые в трудном своем подвиге стяжали Божественное утешение и бранную помощь".

Великий Варсонофий, когда один из братии прочитал ему в Патерике, что истинно желающий спастися должен прежде пожить в братстве, перенести, по примеру Господа, досаждения, поношения и безчестие и прочее, и потом уже идти на совершенное безмолвие, которое есть восшествие на крест, то есть умерщвление себя всему земному и мирскому, – ответил на это: "верно сказали отцы, иначе и быть не может". А другому сказал: "прежде, нежели человек не войдет в себя самого и не возобладает собою, – безмолвие порождает высокоумие; а обладает собою тот, кто совершен в смирении". А еще сказал: "если дерзнешь ступить за свою меру или черту – знай, что потеряешь и то, что имел. Но держись средины и внимай воле Божией. Ибо кто захочет обезпечалиться и прежде времени сложить с себя всякую заботу внешнюю и дела, – тому общий враг подготовит гораздо боле смущения, чем покоя, и доведет его до того, что вынужден будет сказать: "лучше бы мне не родится".

Общее замечание о Иисусовой молитве.

Очень худо и не правильно (во вред себе) поступают те из подвижников, ревнующие о духовном, – кои в молитве Иисусовой ищут исключительно одних только духовных утешений, внутренних озарений, сердечных восхищений Богу, словом – высоких состояний.

Все сие строго запрещено святыми отцами, как показующее в человеке пагубное высокоумие, по которому он считает себя достойным сих высоких мер. Таковому будет полезнее вовсе не заниматься постоянною Иисусовою молитвою, а довольствоваться только общецерковною и своим келейным правилом.

Молитва Иисусова обязательно должна быть погружена в покаянные чувства, каковое настроение должно быть не прекращаемым во всю нашу жизнь, согласно учению о сем предмете всех святых отец. При упражнении молитвою, нужно иметь целию, чтоб сокрушением, слезами и умилением очистить сердце от грехов и земных пристрастий, – и сим уготовить себя для принятия Господа Иисуса в чистой небесной неразвлекаемой молитве, в которой и составляется наше с Ним примирение и духовное общение. И только здесь, именно в чистом сердце и глубоком искреннем смирении, с любовью к ближним и могут состояться и действовать высшие меры истинной сердечной молитвы, соединяющей нас с Богом, дающей нам вкусить в Нем вечный живот.

Вот теперь и смотрите, – как не похвально и предосудительно, и как вполне неуважительно к высочайшему предмету молитвы – поступают те ревнующие о сем, кои, не быв в горниле покаяния, и не перегоревши, так сказать, в чувствах тяжкой виновности своей пред Богом, и не омывши греховных скверн слезами искреннего сокрушения, стремятся безстудно туда, где только чистые сердцем зрят Бога. Божие, говорят отцы, приходит само собою. Это – правда. Но только нужно, чтоб место для приятия его было чисто.

Если святые отцы иногда в своих писаниях и запрещают Иисусову молитву, то это тогда только, когда она исходит из неправильных побуждений, то есть когда ищут в ней одних только духовных восторгов, потому что так молящиеся приобретают гордое о себе мнение, и этим наносят унижение на молитву, чему отнюдь не молитва виновна, а их неправильное к ней отношение. Но молитву, производимую в покаянии, смирении, с целью примирения с Богом, умилостивления Его и потом соединения с Ним, везде выставляют, как необходимое нужное средство к вечному спасению. И это не только одним монахам, но и мирским, как сказано на 1-й странице сей нашей книги.

Глава 1.

Восход пустынножителя на горы и поэтическое описание горной красоты, открывшейся его взору

Во время проживания моего в Кубанских лесах, в верховьях р.Урупа – местах безлюдных, тихих и удаленных, пришло мне в одно некое время желание вылезти из своих глубоких трущоб, дебрей и земных пропастей, в коих всегда нахожусь, по обычаю своей пустынной жизни, и взобраться на высочайшие хребты гор, окружающие нашу, сравнительно низменную местность, кои, по местному наречию, именуются "голые горы", потому что там нет никакой растительности, а только одни лишь камни и каменные скалы, утесы и горные шпили; есть, правда кое-где и равнинки, но и они тоже усеяны мелким камнем.

К этому же побуждало меня и нашедшее на меня уныние – страшная болезнь душевная, ведомая лишь безмолвникам, препровождающим, ради любви Христовой, житие свое в горах и вертепах, в совершенном удалении от людского общения.

Да и еще, кроме всего этого, в сердце была какая-то тайная надежда, что, быть может, не встретим ли что-либо особенное, какого-нибудь истинного раба Божия – сотоварища нам пустынника, труждающегося о Имени Господнем в сих многотрудных местах, где редко и едва ли когда-либо проходит даже и нога охотника. Слух о таковых отшельниках, безвыходно живущих в глубине малыми обществами, много раз доходил и до нас, что есть у них там церкви и свои священники и все хозяйственное заведение. И случается, что в иной раз как-нибудь и выйдет оттуда один из них по нуждам своим в мирское селение, а по исполнении, быстро и скоротечно опять возвращается в превожделенное свое уединилище, полное духовного мира и небесной радости. И бывает, по большей части, хождение их по высотам гор, местами трудными и едва проходимыми. Вот такового-то человека встретить и было у нас в сердце тайное предчувствие, и оно, как увидим впоследствии, не обмануло нас. Взяв сухарей, ползли мы рано утром с послушником своим по крутизнам и горным уступам вверх, хватаясь руками за ветви дерев, корни и камни, где только и как можно, перелазя овраги и пропасти и восходя все выше и выше.

По слабости сил, с великим трудом лишь вечером достигли границы, где кончается растительность и начинаются скалистые утесы и остроконечные шпили, выдающиеся в воздухе своею возвышенностью над всею страною, и как бы бдительные стражи неусыпно надзирающие всю окрестность. На многие из них взобраться уже нет никакой возможности, так как они отрубом и вертикально устремляются вверх, а на некоторые и еще возможно взойти по причине уступов и отлогости сторон.

Усмотревши удобное место, сели мы для отдохновения, а пожалуй скорее для ночлега. Обозревшись же, увидели себя на страшной высоте, превыше всего видимого пространства, вся окрестная страна была у нас под ногами.

И вот открылся очам нашим поразительный вид горных хребтов и восхитительно живописная красота местности на все стороны и по всему протяжению до самого горизонта, куда только достигал глаз. Зрелище было воистину неописуемое, подобного коему едва ли еще где-нибудь можно видеть, потому что природа Кавказская исключительная, своеобразная и единственная, пожалуй на всем шаре земном. Солнце клонилось к западу и своими лучами золотило всю страну: и вершины гор, и глубокие пропасти, зияющие мраком и наводящие страх, и небольшие, между горами кое-где видневшиеся, полянки, покрытые зеленью.

Нет возможности изобразить расположение гор, их великое пространство, красоту и чудное разнообразие, поражающее зрителя удивлением, выше всякого слова и мысли. Горы представляли из себя какие-то разнохарактерные колонны, чрезвычайно красивые и весьма неуклюжие, и тянулись длинным рядом, который иногда вдруг и как-то смело прерывался страшною пропастью, другою и третьею; потом опять начинался и снова тянулся до новой пропасти, а там в дали исчезал за новыми высотами гор. То показывали вид изуродованный, перемешанный и до крайности разнообразный, так что форму их очертания невозможно передать никаким словом. Они похожи на то, как, если бы, в сильном трясении вдруг обратились в застывшее состояние. И каких только странных видов тут не было для взора!… То, как два брата, любезно обнявшись, идут по дороге: так две скалы, переплетшись, друг с другом, стояли на чистом местечке под стеною горы. А то, как бывает в драке, один, поборовши другого, становится ногами своими на груди его, так точно и здесь – одна скала стоит на другой, показуя своим воинственным видом как бы одоление и попрание соперника своего. Там видится, как будто охотник, наклонившись, метит устрелить зверя в добычу себе. То, столпившись в одни кучу, группа небольших курганчиков, напоминает семейство птенцов, их же кокош собирает под криле свои. А вот, в стороне от них, виднеется неизмеримой величины обширная гора, и она привлекает внимание своею великою, паче меры, огромностью; правильным и красивым очертанием, выдаваясь посреди всего окружающего ее, она победоносно и как-то величаво возносит почти к облакам свой исполинский остов и могучую главу и видимо господствует над всем множеством окружающих гор, будучи им как бы царица, или якоже мать. Иные горы являют подобие величественных соборов, увенчанных главами, а другой шпиль, как стрела идет вверх, без сомнения показуя этим человеку путь к небесам; в другом месте скала являла подобие медведя или черепахи, а то принимала безформенный вид или же просто лежала груда обыкновенных камней.