Збигнев Бжезинский. Сделать Россию пешкой - Виталий Поликарпов

Евразийству был придан академический лоск много и часто цитируемым Львом Гумилевым, историком, географом и этнографом, который в своих трудах «Средневековая Россия и Великая Степь», «Ритмы Евразии» и «География этноса в исторический период» подвел мощную базу под утверждение, что Евразия является естественным географическим окружением для особого русского этноса, следствием исторического симбиоза русского и нерусских народов – обитателей степей, который в результате привел к возникновению уникальной евразийской культурной и духовной самобытности. Гумилев предупреждал, что адаптация к Западу грозит русскому народу потерей своих «этноса и души».

Этим взглядам вторили, хотя и более примитивно, различные российские политики-националисты. Бывший вице-президент Александр Руцкой, например, утверждал, что «из геополитического положения нашей страны ясно, что Россия представляет собой единственный мостик между Азией и Европой. Кто станет хозяином этих пространств, тот станет хозяином мира». Соперник Ельцина по президентским выборам 1996 года коммунист Геннадий Зюганов, несмотря на свою приверженность марксизму-ленинизму, поддержал мистический акцент евразийства на особой духовной и миссионерской роли русского народа на обширных пространствах Евразии, доказывая, что России предоставлены таким образом как уникальная культурная роль, так и весьма выгодное географическое положение для того, чтобы играть руководящую роль в мире.

Более умеренный и прагматичный вариант евразийства был выдвинут и руководителем Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Столкнувшись в своей стране с расколом между коренными казахами и русскими переселенцами, число которых почти одинаково, и стремясь найти формулу, которая могла бы как-нибудь ослабить давление Москвы, направленное на политическую интеграцию, Назарбаев выдвинул концепцию «Евразийского союза» в качестве альтернативы безликому и неэффективному СНГ. Хотя в его варианте отсутствовало мистическое содержание, свойственное более традиционному евразийскому мышлению, и явно не ставилась в основу особая миссионерская роль русских как лидеров Евразии, он был основан на той точке зрения, что Евразия – определяемая географически в границах, аналогичных границам Советского Союза, – представляет собой органичное целое, которое должно также иметь и политическое измерение.

Попытка дать «ближнему зарубежью» наивысший приоритет в российском геополитическом мышлении была в некоторой степени оправданна в том плане, что некоторый порядок и примирение между постимперской Россией и недавно образовавшимися независимыми государствами были абсолютно необходимыми с точки зрения безопасности и экономики. Однако несколько сюрреалистический оттенок большей части этой дискуссии придали давнишние представления о том, что политическое «объединение» бывшей империи было некоторым образом желательным и осуществимым, будь оно добровольным (по экономическим соображениям) или следствием в конечном счете восстановления Россией утраченной мощи, не говоря уже об особой евразийской или славянской миссии России.

Оппозиция идеям Москвы в отношении «интеграции» была особенно сильной на Украине. Ее лидеры быстро поняли, что такая «интеграция», особенно в свете оговорок России в отношении законности независимости Украины, в конечном счете приведет к потере национального суверенитета. Кроме того, тяжелая рука России в обращении с новым украинским государством: ее нежелание признать границы Украины, ее сомнения в отношении права Украины на Крым, ее настойчивые притязания на исключительный экстерриториальный контроль над Севастополем – все это придало пробудившемуся украинскому национализму явную антирусскую направленность. В процессе самоопределения во время критической стадии формирования нового государства украинский народ, таким образом, переключился от традиционной антипольской или антирумынской позиции на противостояние любым предложениям России, направленным на большую интеграцию стран СНГ, на создание особого славянского сообщества (с Россией и Беларусью), или Евразийского союза, разоблачая их как имперские тактические приемы России.

Решимости Украины сохранить свою независимость способствовала поддержка извне. Несмотря на то что первоначально Запад, и особенно Соединенные Штаты, запоздал признать важное с точки зрения геополитики значение существования самостоятельного украинского государства, к середине 90-х годов и США, и Германия стали твердыми сторонниками самостоятельности Киева. В июле 1996 года министр обороны США заявил: «я не могу переоценить значения существования Украины как самостоятельного государства для безопасности и стабильности всей Европы», а в сентябре того же года канцлер Германии, невзирая на его мощную поддержку президента Ельцина, пошел еще дальше, сказав, что «прочное место Украины в Европе не может больше кем-либо подвергаться сомнению… Больше никто не сможет оспаривать независимость и территориальную целостность Украины». Лица, формулирующие политику США, также начали называть американо-украинские отношения «стратегическим партнерством», сознательно используя то же выражение, которое определяло американо-российские отношения.

Как уже отмечалось, без Украины реставрация империи, будь то на основе СНГ или на базе евразийства, стала бы нежизнеспособным делом. Империя без Украины будет в конечном счете означать, что Россия станет более «азиатским» и более далеким от Европы государством. Кроме того, идея евразийства оказалась также не очень привлекательной для граждан только что образовавшихся независимых государств Средней Азии, лишь некоторые из которых желали бы нового союза с Москвой. Узбекистан проявил особую настойчивость, поддерживая противодействие Украины любым преобразованиям СНГ в наднациональное образование и противясь инициативам России, направленным на усиление СНГ.

Прочие члены СНГ также настороженно относятся к намерениям Москвы, проявляя тенденцию сгруппироваться вокруг Украины и Узбекистана, чтобы оказать противодействие или избежать давления Москвы, направленного на более тесную политическую и военную интеграцию. Кроме того, почти во всех недавно образовавшихся государствах углублялось чувство национального сознания, центром внимания которого все больше становится заклеймение подчинения в прошлом как колониализма и искоренение всевозможного наследия той эпохи. Таким образом, даже уязвимый с этнической точки зрения Казахстан присоединился к государствам Средней Азии в отказе от кириллицы и замене ее латинским алфавитом, как это ранее сделала Турция. В сущности, для препятствования попыткам России использовать СНГ как инструмент политической интеграции к середине 90-х годов неофициально сформировался скрыто возглавляемый Украиной блок, включающий Узбекистан, Туркменистан, Азербайджан и иногда Казахстан, Грузию и Молдову.

Настойчивость Украины в отношении лишь ограниченной и главным образом экономической интеграции лишила понятие «Славянский союз» какого-либо практического смысла. Распространяемая некоторыми славянофилами и получившая известность благодаря поддержке Александра Солженицына идея автоматически потеряла геополитический смысл, как только была отвергнута Украиной. Это оставило Беларусь наедине с Россией; и это также подразумевало возможное разделение Казахстана, поскольку заселенные русскими его северные районы могли потенциально стать частью этого союза. Такой вариант, естественно, не устраивал новых руководителей Казахстана и просто усилил антирусскую направленность казахского национализма. Для Беларуси «Славянский союз» без Украины означал не что иное, как включение в состав России, что также разожгло недовольство националистов.

Короче говоря, геополитическая несостоятельность приоритета ориентации на «ближнее зарубежье» заключалась в том, что Россия была недостаточно сильной политически, чтобы навязывать свою волю, и недостаточно привлекательной экономически, чтобы соблазнить новые государства. Давление со стороны России просто заставило их искать больше связей за рубежом, в первую очередь с Западом, в некоторых случаях также с Китаем и исламскими государствами на юге. Когда Россия пригрозила создать свой военный блок в ответ на расширение НАТО, она задавала себе болезненный вопрос: «С кем?» И получила еще более болезненный ответ: самое большее – с Беларусью и Таджикистаном.

Новые государства, если хотите, были все больше склонны не доверять даже вполне оправданным и необходимым формам экономической интеграции с Россией, боясь возможных политических последствий. В то же время идеи о якобы присущей России евразийской миссии и о славянской загадочности только еще больше изолировали Россию от Европы и в целом от Запада, продлив таким образом постсоветский кризис и задержав необходимую модернизацию и вестернизацию российского общества по тому принципу, как это сделал Кемаль Ататюрк в Турции после распада Оттоманской империи. Таким образом, акцент на «ближнее зарубежье» стал для России не геополитическим решением, а геополитическим заблуждением.