Теория неожиданности, или Loveц ощущений - Яна Гецеу

— Стаска?! Ромиров? Ты что здесь… нет, да ты как?.. Ой, Господи!

Долго возится со щеколдой, руки дрожат. Я улыбаюсь.

— Я к тебе прилетел! Мне так сильно хотелось… увидеть тебя. И вот это, — я торопливо ворую у нее безответный поцелуй, — это тоже!

— Нет, Стас, погоди! Ты что же, с крыши, что–ли спустился? А дружки твои где? — она отходит и садится на диван.

— Какие дружки, Светик мой?

Я подхожу и сажусь рядом, кладу руку на круглое бедро.

— Нет, ну кто–то же тебе помогал, там, страховал, не знаю! — она сердито сбрасывает мою ладонь. Ну–ну, пусть пока, все равно моя будет — сегодня же!

— Нет, Света, я сам! Один.

Вру. Без Ведьмы — нет. И, наверное, крысам тоже спасибо — злоба и унижение выбросили меня в окно. И я заслужил хоть один полноценный поцелуй. Да нет, я заслужил и все остальное! Не испытав желанных, выстраданных острейших ощущений в воздухе — я возьму их здесь, со Светкой! Если надо — силой. Я столько надрывался, я смог лететь — смогу и это!

Она молчала, глядя на меня с сомнением и укоризной. Я продолжал улыбаться, уверенный в открывшейся силе.

— Света, ты можешь поверить мне один раз?

Она покачала головой.

— Света, подумай, как бы я сюда пробрался, на девятый этаж? Да ведь у вас крыша — покатая, и к тому же, крытая новым железом. Да попробуй я хоть шаг сделать — враз так навернешься, что ты не на такого наглого меня смотрела бы сейчас, а на изорванные клочки, месиво под окном!

— Фу, ну и дрянь! Чего ты всякую мерзость несешь! — вскипела она, вдруг вскочив.

— Прекрати пудрить мне мозги, я и так знаю, что ты кретин!

Я тяжело опустил голову. Навалилась такая усталость! Полет не прошел «за здорово живешь», отобрав все силы. Веки слипались.

— Света, я больше не могу. Ты извини, но можно я здесь прилягу?

— Ты что, здесь! — округлила она глаза: — Сейчас мать придет! Пошли, я лучше у себя постелю!

— Ага! — я еле переставлял ноги, хуже, чем после пьянки дня в три. Надо обо всем рассказать Ведьме. Потом…

— Яна, я просто обалдел! Хотя, нет, я как–то… сначала даже не понял от злости! А сейчас думаю — а может и не было нифига? Может, я ногами сюда, к Светке пришел?

— А как тогда объяснишь, что спишь не у себя в кроватке, а у Светки, и лупишься на плакат «Nirvana» у нее на стене? Тобой, ведь, да, подарен? Я все вижу!

— Да, а сколько сейчас?

— Два часа! Мне в универ с утра…

— Ой, я тебя не разбудил?

— Нет. Я филосню учу. Зачет у меня.

— Извини…

— Да нет, ты мне не мешаешь! Наоборот, развлек. Скажи–ка, милый друг, а что это у тебя за… эээ, муть какая–то, прямо зубы вязнут!

— Муть? А… это видимо, ну… понимаешь?

— А-а, «играй, гормон»? Ну, а что ж ты ее не соблазнишь? Она где там у тебя? Рядом?

— За стенкой. Я все думаю, чего она меня не разбудила, и домой не спихнула?

— Дык, небось, не смогла! Или, что скорее, не захотела! Стас, а ты не думал, может она только и ждет, когда ты ее обойдешь и завалишь?

— Яна! Ну что ты, как–то грубо–то, а еще девушка! — захихикал я, пытаясь подколоть.

— Ой, блин, а еще металлист! Слушай, давай я сейчас отключусь, и буду филосню дальше мучить, а ты действуй.

— А мать за стеной?

— А вот это меня не волнует, не мне трахаться хочется! Хотя, конечно, но условия все у тебя.

— Ну…

— Все–все, пошла! И без ну.

И исчезла из эфира. Вот так, товарищи, а вы говорите — «возможна ли телепатия»! «Мобильная связь без батареек» тем и удобна, что… А впрочем, это я отвлекаюсь от главного! Яна права, мысль о том, что Светка, разнеженная, теплая, в одной тонкой сорочке тихо дышит здесь, за стенкой, такая беззащитная и доступная, изводила и жгла до костей! Но что я могу сделать? Ведь мы же не одни в этой квартире — а то стал бы я тогда думать!

Я сел на постели — ну что, что изобрести? Я не переживу эту ночь. Правда, ведь не разбудила же меня, не прогнала! Сон, «гипноз» по–гречески… Да. Есть! Я нашел, надо просто внушить ей сексуальное желание, передать свое! Ей, спящей, это нетрудно. Сделать так, чтоб и ей стало невыносимо, разжечь до самых потаенных глубин! Я прислонился спиной к ковру над кроватью и начал работать. Через стену, как по венам, побежала горячая кровь моей любви, моего чувственного огня. В закрытые глаза. В приоткрытые губы — нежная жгучая влага. В руки и стопы. В живот. И ниже… Ее охватил сладкий липкий сок, огненно–желтый с кровавыми прожилками. Довольно противно со стороны, но это — мое желание. И оно смешалось с ее чистой юной чувственностью, прижилось, как свое. Она беспокойно заворочалась, просыпаясь.

— Света… Света, иди ко мне! — шепталась ей темнота. Широко распахнулись глаза, провела рукой по растерянному лицу. «Что со мной? Господи, как хочется секса!» Кровь ее горела, я ощущал это, и разжигал все сильнее и сильнее.

- Света, я здесь, девочка моя! Открой дверь, войди, я рядом! У меня есть все, что тебе так нужно сейчас! Приди — я тебя приласкаю! Света, я так жду тебя!

Еще и еще, доводя до невыносимости. Пока наконец — вот оно — она тихо, боясь разбудить мать, поднялась, посмотрела на нее, замерев, и повернувшись, на цыпочках, почти бегом вошла в комнату. Я сидел на постели и смотрел, как она осторожно закрывает дверь за спиной. Остановилась, глядя как я стягиваю футболку. Нерешительно помялась, но мой тихий призыв:

— Иди ко мне, любовь моя! — подстегнул ее. Она глубоко вздохнув, решительно стянула свою тонкую сорочку и оставшись в трусиках, нырнула ко мне под одеяло. Дурея, я повалил ее на спину. Я не верю своим рукам.

— Све–та–а-а…

Я все думаю — не тот ли я, о ком говорят: «Получил свое — и бросил»? Вот, позади четыре дня, и я все меньше думаю о Свете. Ни учеба, ни второй полет тут ни при чем — этим не оправдаться. А что же тогда? Я не видел ее, намерено, пытаясь понять, почему наутро я ушел таким успокоенным, и не порхал от счастья, и не сходил с ума, и не… Ну, не знаю, что я еще надеялся ощущать, после первой ночи с любимой? Может, потому что она меня не унижала, и дала сразу. Я ведь так не могу, мне нужно что–то, что требует тайного терпения. Фиг меня поймет, но я какой–то слишком холодный и спокойный для такого события. Опять мое идеальное ощущение сорвалось с крючка, не состоялось. Светка звонила вчера, обозвала меня паскудным мерзавцем, а я изо всех сил пытался ощутить себя таковым, но все как–то слишком стандартно — парень соблазняет девушку, потом не звонит и не появляется. Нет в этом чего–то острого. Ее мать изорвала в клочки, называла шлюхой, она страдает. Я — подлец. Подлец, а она… Я ее люблю? Да — нет, слова антонимы, два конца одной палки. Вот мне уже скучно. Я ее люблю?

Когда любят, не задают вопросов. Я его уже задал. И имя ее не равняется занозе в сердце. «Русый — подлец», написал я на столе в аудитории, но слова остались словами, не став чем–то ощутимым, не укусили меня. Не «торкнули».

Я ее (не) люблю.

Боже мой, как скучно с этим «не»! Как все разбило и испохабило это «не»! Маленькое злобное «не».

А я вообще почти ни с кем толком и не спал. Не больше двух раз с каждой из мимолеток. Неинтересно. Сначала, конечно, со всеми подряд, с моей симпатичной рожей мне это легко позволялось. Всякие были — и рыжие, и блондинки, и естественно, готички. Садистки долбанные — ну скукота, автоматика, унизительные действия будто по сценарию или обязанности. Они знали, что делают! Какая гадость — они знали. Это пошло, когда осознанно. Не от души.

— Русый, я тебе одну вещь скажу…

— Да, Яна?

Она произнесла это так, будто уговаривая себя не волноваться и не торопиться, а самой так и хочется разделаться поскорее. Я‑то знаю подобное ощущение! Иначе б она не позвонила мне вчера, и не просила бы придти сегодня сюда, на «Юбилейный». Она бы не просить — велеть должна. Но это ее мучает, и она ёжится сейчас от холода в тонкой куртке. Я выскочил из тролля ровно в назначенный срок — она уже кусала губы на крыльце ДК в ожидании.

Смотрю на нее, как она жмется, не решаясь вывалить все сразу, и ее нервность передается мне.

— Что, ну что же? Яна!

— Стас, я нашла могилу твоей матери.

— …? Яна…?!

— Да, я понимаю, я резко это все сказала, но в общем… Ты прости, что я так, но это правда.

— Я — на… Господи! Гос–по–ди!

Слезы задушили последние слова, небо опрокинулось, закачавшись, и упало бы на меня, но что–то не дало. Я поднял голову к нему, умоляя раздавить меня, и горячие слезы побежали по щекам. Хлынул обжигающе–ледяной дождь. Яна, ты не врешь?

Сон, такой серый и прозрачный. И тяжелые холодные капли пощечинами по лицу. Мира не стало. А потом он родился вновь, взорвавшись звуками, запахами, дождевой водой. Она здесь, Ведьма не обманула меня.

— Где это? — спросил тихий голос, похожий на тот, что был у меня когда–то. Или не был совсем?

— На Южном кладбище. Ее звали…