Тот, кто бродит вокруг (сборник) - Хулио Кортасар

Это была обычная чепуха: имя и фамилия, возраст, пол, адрес. Начав отвечать на вопросы, Мария Элена ощутила, будто ей что-то мешает, что-то еще неясное. Не в анкете, заполнять пробелы было несложно, а вокруг, словно чего-то здесь не хватает или что-то стоит не на месте. Она перестала писать и огляделась: рядом столы, люди работают или переговариваются, грязные стены с плакатами и фотографиями, два окна, дверь, в которую она вошла, единственная в кабинете дверь. «Профессия» и затем пунктир; она машинально заполнила графу. Единственная в кабинете дверь, но Карлоса здесь не было. «Стаж работы». Заглавными буквами, пояснее.

Когда она ставила внизу свою подпись, служащий за черным столом смотрел на нее так, будто, заполняя анкету, она слишком долго проканителилась. С минуту он изучал документ, нашел, что все в порядке, и спрятал его в папку. Потом последовали вопросы, иные бессмысленные, потому что она ответила на них в анкете, но тоже касавшиеся семьи, смены адресов за последние годы, страховки, часто ли она ездит и куда, обращалась ли за заграничным паспортом и думает ли обращаться. Никто, казалось, особенно не интересовался ее ответами, во всяком случае, служащий их не записывал. Потом он внезапно сказал Марии Элене, что она может идти, но должна вернуться через два дня, в одиннадцать часов: вторичной повестки не требуется, она и так должна помнить.

— Да, сеньор, — сказала Мария Элена, вставая, — значит, в четверг, в одиннадцать часов.

— Всего хорошего, — отозвался служащий, не глядя на нее.

В коридоре никого не было, и, проходя по нему, она чувствовала себя так же, как другие, скорее, скорее, дышится уже легче, не терпится очутиться на улице, оставить все позади. Мария Элена открыла дверь на лестницу и, начав спускаться, снова подумала о Карлосе, странно, что Карлос не вышел, как все остальные. Странно, потому что в кабинете лишь одна дверь, конечно, слишком внимательно она не присматривалась, куда бы это годилось, служащий открыл дверь и впустил ее, но Карлос не столкнулся с ней на пороге и не вышел перед тем, как все прочие — рыжеволосый мужчина, дамы, все, кроме Карлоса.

Солнце накалило тротуар, на улице было много воздуха и привычных звуков; Мария Элена прошла несколько шагов и встала под деревом, подальше от машин. Она взглянула на подъезд, сказала себе, что подождет немножко, пока не выйдет Карлос. Быть не может, чтобы Карлос не вышел, все выходили оттуда, покончив с формальностями. Она подумала, что, наверное, он задержался потому, что, единственный из всех, пришел сюда во второй раз; кто знает, может, причина именно в этом. Было очень странно, что она не увидела его в кабинете, хотя, наверное, там есть еще одна дверь, замаскированная плакатами, чего-нибудь она да не разглядела, но все равно это странно, все остальные выходили через коридор, как она сама, — все, кто был в первый раз, выходили через коридор.

Перед тем как уйти (она подождала немного, но нельзя же торчать тут целый день), она подумала, что сама вернется в четверг. Может, тогда все будет по-другому, ее выпустят в другие двери, хотя и непонятно, куда и зачем. Ясное дело, откуда ей было это знать, но мы-то знали, мы-то будем поджидать ее и всех остальных, неторопливо покуривая и болтая между собой, пока черный Лопес готовит по новой чашечке кофе, а сколько таких чашечек выпивали мы за утро…

Вы всегда были рядом

Посвящаю Г. Х., которая рассказала мне это с большим изяществом — чего, правда, вы здесь не найдете.

Когда я видела его голышом в последний раз?

Да это почти что и не вопрос, вы тогда выходили из кабинки, поправляя лифчик бикини и отыскивая взглядом сына, ожидавшего вас у воды, в полной рассеянности, а вопрос — на него и не нужно было отвечать, скорее это было внезапное ощущение чего-то недостающего: детское тело Роберто в ванной, массаж поврежденного колена — образы, утраченные кто знает как давно, во всяком случае месяцы, месяцы с того последнего раза, когда вы его видели голышом; больше года с того времени, когда Роберто всякий раз пытался подавить смущение от того, что при разговоре он пускал петуха, это был конец доверию, доброму убежищу в ваших руках, когда что-то болело или огорчало его; его день рождения, пятнадцатилетие, уже семь месяцев тому назад, и тогда же запертая дверь ванной, пожелание доброй ночи в пижаме, надетой без посторонней помощи в спальной, с трудом давшийся отказ от давней привычки броситься в порыве нежности и целовать влажными губами — мама, дорогая мама, дорогая Дениза, мама или Дениза — в зависимости от настроения и времени, ты мой щенок, ты, Роберто, щеночек Денизы, лежащий на пляже и смотрящий на водоросли, которые очерчивали границу прилива и отлива, приподнявший слегка голову, чтобы видеть вас, идущую от кабинок, держащий сигарету во рту как самоутверждение, пристально смотрящий на вас.

Вы вытянулись рядом с ним, а ты приподнялся, чтобы взять пачку сигарет и зажигалку.

— Нет, спасибо, пока не хочу, — сказали вы, вынимая темные очки из сумки, которую ты стерег, пока Дениза переодевалась.

— Хочешь, я пойду раздобуду виски? — спросил ты.

— Лучше после того как поплаваем. Пошли?

— Что же, пошли, — сказал ты.

— Тебе ведь все равно. Не так ли? Тебе все безразлично в эти дни, Роберто.

— Не будь надоедой, Дениза.

— Я не упрекаю тебя, понимаю, что ты рассеян.

— Уф, — сказал ты, отворачиваясь.

— Почему она не пришла на пляж?

— Кто? Лилиан? Откуда я знаю, вчера она чувствовала себя неважно, так она мне сказала.

— И родителей ее не вижу, — сказали вы, исследуя горизонт медленным взглядом немного близоруких глаз. — Надо спросить в отеле, не заболел ли кто-нибудь из них.

— Я потом схожу и узнаю, — мрачно сказал ты, обрывая разговор.

Вы поднялись, и он пошел за вами в нескольких шагах, подождал, когда вы броситесь в воду, чтобы медленно войти и плыть далеко от вас; в знак привета вы подняли руки, и тогда он поплыл стилем баттерфляй, и, когда притворился, что столкнулся с вами, вы обняли его, смеясь, похлопывая этого маленького зверька, даже в море ты наступаешь мне на пятки. Резвясь, выскальзывая из рук друг друга, они в конце концов поплыли к берегу, медленно взмахивая руками; на пляже крошечным силуэтом вдруг возникла Лилиан — словно потерянная красная блошка.

— Пусть позлится, — сказал ты, прежде чем вы приветственно помахали ей рукой. — Раз пришла поздно, тем хуже для нее, давай еще поплаваем, вода замечательная.

— Вчера вечером ты повел ее прогуляться до утеса и вернулся поздно. Урсула не рассердилась на Лилиан?

— С какой стати ей сердиться? Было не так уж и поздно, а Лилиан не ребенок.

— Для тебя, но не для Урсулы, она все еще видит ее в слюнявчике, не говоря уж о Хосе Луисе, он-то уж просто ничего не поймет, если у девочки не будет регул в определенное время.

— А ты всегда со своими грубостями, — мягко сказал ты, смущаясь. Поплывем до волнореза, Дениза, я догоню, даю тебе пять метров форы.

— Подождем Лилиан здесь, я уверена, что она обгонит тебя. Ты переспал с ней вчера вечером?

— Что? Как ты…?

— Ты захлебнулся, дурачок, — сказали вы, схватив его за подбородок и, играя, опрокинули на спину. — Было бы логично, разве нет? Ты вечером повел ее на пляж, вернулись поздно, сегодня Лилиан только что явилась, осторожнее, глупыш, второй раз ты ударил меня по лодыжке, даже в море не сладить с тобой.

Вы перевернулись на спину, а ты замолчал в ожидании; впрочем, вы тоже ждали, а солнце било в глаза.

— Я хотел, мама, — сказал ты, — но она нет, она…

— Действительно хотел или сказал ради красного словца?

— Мне кажется, что у нее тоже было желание, мы были недалеко от утеса и там было уютно, я знаю один грот, где… Но потом она передумала, испугалась… Что уж тут поделаешь?

Вы подумали, что пятнадцать с половиной лет это еще очень мало, обхватили его голову руками и поцеловали в волосы, а ты вырывался, смеясь, и теперь, именно теперь ты по-настоящему ждал, что Дениза продолжит разговор об этом, невероятно, но именно она говорила с тобой об этом.

— Если ты считаешь, что Лилиан была согласна, но вчера вечером этого не произошло, то сегодня или завтра это случится. Вы еще малыши и по-настоящему не любите друг друга, но это, разумеется, не имеет значения.

— Я люблю ее, мама, и она тоже, уверен.

— Еще малыши, — повторили вы, — и именно поэтому я с тобой говорю, ведь если сегодня вечером или завтра вы отдадитесь друг другу, наверняка вы, неумехи, наделаете много глупостей.

Ты посмотрел на нее из-за гребня невысокой волны, а вы засмеялись ему в лицо, потому что видно было, что Роберто не все понимает, он шокирован, почти боится азбучных истин Денизы, только не это, Пресвятая Дева.

— Я хочу сказать, что ни ты, ни она не станете осторожничать, дуралей, и результатом этого летнего отдыха будет то, что в один прекрасный день Урсула и Хосе Луис увидят свою девочку беременной. Понимаешь теперь?