Библия и литература - Александр Мень

Протопоп Аввакум писал там толкования на священные книги, толкование на Библию, на отдельные части Ветхого и Нового Завета. У него мы находим совершенно иной стиль, иной подход. Того величественного, немножко византийского, благоговейно-возвышенного стиля мы у него не найдем. Этот человек пишет, как будто рубит топором, грубыми народными словами, которые он слышал в своей нижегородской юности. Вот, скажем, он описывает драму первого человека, Адама. Для него это не просто история, для него это вечный архетип человека перед Богом, и в этом он прав. Сказание об Адаме, которое обнимает всех нас, — это сказание о своеволии. Я думаю, вы все помните, что в молитве «Отче наш», единственной молитве, которую непосредственно дал нам Господь Иисус, есть слова: «Да будет воля Твоя». Это великая молитва и великие слова. Только открывшись высшей воле, человек осуществляет себя, осуществляет свое подлинное «я». Чтобы проверить это, человеку говорится: вот здесь красный свет! Но он говорит: да будет воля моя! И змей, который олицетворяет все низменное и темное, сатанинское, демоническое, говорит: можно, — вы будете как боги, владеющие добром и злом — всем миром.

Я должен пояснить это идиоматическое выражение: на древнееврейском языке слова «добро и зло» обозначают «все на свете». «Ведать», знать — не означает научное, философское, теоретическое познание, а обозначает владение, обладание; поэтому, скажем, к мастерству музыканта или к супружеским отношениям прилагается тот же глагол «знать». «И познал Адам Еву, жену свою» — значит, он вступил с ней в союз любви, плотской любви. Так вот, «познать добро и зло» — значит управлять всем. Это как раз девиз науки современной, науки Нового времени: встать у пульта и вертеть Вселенной, как будто бы это детские игрушки. Так захотел сделать первый человек, но когда он вкусил от запретного древа, он увидел только одно: что он голый, что он беспомощен. И спрятался от Бога. Вечный образ. Первое движение — убежать.

Бог спрашивает: «Где ты, Адам? Почему тебя не вижу?» — все так образно, как в натуре. Это сделано специально для того, чтобы люди любой цивилизации, любого уровня, пятилетний ребенок и семидесятилетний старик, поняли. «Где ты, Адам?» (помните, у Генриха Бёлля есть такая книга: «Где ты был, Адам?») — а он говорит: «Я спрятался». — «Почему?» — «Я вижу, что я голый» (у него появилось чувство стыда). — «Откуда ж ты узнал это? Не вкусил ли ты оттуда?» Это момент, важный для совести человека, когда он должен сказать: «Да, я преступил Твою заповедь». Но нет, он говорит: «Это женщина, которую Ты мне дал, она меня соблазнила». Бог спрашивает женщину: «Как же ты вкусила от запретного?» И она не кается, она говорит: «Это змей». И так идет цепочка. И змей тут оказывается «последней инстанцией». Все это настолько бессмертно, настолько передает основную модель искушения — для любого времени, — что мы начинаем понимать, почему протопоп Аввакум мог писать об этом в таких словах.

Вот Аввакум описывает драму Адама и потом говорит: «…Оне упиваются, а дьявол смеется в то время. Увы невоздержания, увы небрежения Господни заповеди! Оттоле и доднесь творится так же лесть в слабоумных человеках. Потчивают друг друга зелием нерастворенным, сиречь зеленым вином процеженным и прочиими питии и сладкими брашны. А опосле и посмехают друг друга, упившагося до пьяна, — слово в слово, что в раю бывает при дьяволе и при Адаме.

Бытие паки (то есть «Книга Бытия продолжает»): "и вкусиста Адам и Ева от древа, от него же Бог заповеда, и обнажистася". О, миленькие! одеть стало некому; ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавый хозяин накормил и напоил, да и с двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы безумия и тогдашнева и нынешнева!»

Подобного рода иронический, слегка юмористический, шаржированный, гротескный подход мы находим почти всюду в толкованиях протопопа Аввакума. И может показаться, что у этого человека как бы ослабел страх Божий, если он подходит к священным предметам иронично. Нет! Вот здесь — большая тонкость литературного гения этого человека, который, употребляя вульгаризмы, даже брань и почти сквернословие (с нашей точки зрения, в нашем лексиконе; я этого вам не стал зачитывать), сохраняет дистанцию. Он говорит нам о том, что это написано не про первобытных людей: это происходит всегда, это касается всех нас, эти священные модели вечны. Он берет в качестве образца пьяницу (а можно было бы взять и другое) — то, что было у него перед глазами, тем более что в Сибири, в этом климате, люди всегда пили хорошо.

Это особый подход, он прочно укрепился в мировой литературе. Мы очень часто можем видеть подобное в современной английской, американской, французской библеистике, особенно популярной. Мне даже приходилось читать специальную книгу «Юмор в Библии».

Да, в самой Библии много юмора, потому что юмор — это человеческое свойство, дар Божий. Ведь у животных юмора фактически нет. И юмор, и даже сарказм были в обилии у пророков. Есть юмор и в Евангелии. Вы скажете: как, такая серьезная книга — какой же там может быть юмор? Есть, и очень много. Просто мы разучились читать свежими глазами. Почти все притчи Христовы произнесены с улыбкой. Вот вам хрестоматийный пример. Господь говорит о том, что в духовной жизни необходима необыкновенная настойчивость. В стремлении, в молитве человек не должен думать, что вот сейчас все получится. И чтобы пояснить эту мысль, Он рассказывает про некоего судью, который Бога не боялся, людей не стыдился. Приходит к нему вдова (очевидно, дальняя предшественница чеховской «женщины слабой и беззащитной»), приходит и начинает его донимать: «Ты мое дело разбери». Сначала он ее отсылает, потом видит: нет, это не та женщина, от нее так просто не отделаешься, и в конце притчи он говорит: «Да, хотя я Бога не боюсь, людей не стыжусь, но что же со мной будет, если я не решу ее проблемы?»

И он идет ей навстречу. Господь привел этот как бы смешной случай — но для серьезной цели. И многие притчи именно таковы. Потому что человеку свойственно смеяться и свойственно видеть несоответствие между идеалом и действительностью.

(Как-то в Москве одна замечательная женщина, Надежда Николаевна Ладыгина, воспитывала обезьянку шимпанзе. А потом у нее родился сын, и она написала прекрасную книгу, которая вышла перед войной: «Дитя шимпанзе — дитя человека». Там, в одной из таблиц, она сравнивает, что общего у них, что их различает. Чувство юмора у ребенка пробуждается, у шимпанзе — нет. Когда шимпанзе смеется, это просто рефлекторная реакция на удовольствие, на щекотку и т. д.)

Поэтому свежий, новый, острый подход к библейской фактуре в древнерусской литературе вполне оправдан, и он заставлял людей, которые слушали и читали протопопа Аввакума, свежими глазами увидеть тексты, которые к XVII веку, начиная со времен крещения Руси, уже стали чем-то привычным, они как-то перестали замечаться.

Подобную же цель преследовал современник протопопа Аввакума, но человек совершенно иного склада, Симеон Полоцкий. Он хотел открыть Библию заново, вскрыв ее поэтические свойства. Симеон Полоцкий был родом с Запада, из Белоруссии, служил при Алексее Михайловиче, был прославлен как поэт, как создатель придворных пьес. Он написал стихотворный парафраз Псалтири. В предисловии он пишет, что Псалтирь — это поэтическое произведение, что это поэзия, поэтому он имеет право переложить ее на стихи точно и близко к подлиннику. Знаменитый художник Симон Ушаков сделал гравюры к этой книге. Она вышла и пользовалась на Руси большой популярностью.

Но в одном отношении Симеон Полоцкий приближался к протопопу Аввакуму — своему антагонисту по идеологии (потому что старообрядцы и западники были достаточно чужды друг другу; это были разные миры внутри древнерусской культуры; Симеон Полоцкий отнюдь не одобрял старообрядцев). Он писал пьесы на библейские темы. Их ставили при дворе царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. В частности, он написал пьесу-комедию о блудном сыне. Евангельская притча превращалась в актуальное событие. Как-то я видел западный фильм о блудном сыне. В этом фильме отец — почтенный современный бизнесмен, в прекрасном костюме, живущий в замечательном домике. Сын его — искатель приключений, может быть, хиппи, путешествует автостопом, ищет себе приятелей, потом пропадает где-то в ночных кабаре… Все в современном плане. Это то же самое, что делал Симеон Полоцкий в своих пьесах, которые ставил в XVII в. при царском дворе. Для чего это нужно? Чтобы вечный смысл Писания все время перевоплощался в какие-то новые формы, национальные и эпохальные, соответствующие эпохе, и чтобы люди всех сословий и званий могли понять великую весть, которую нам несет Библия.

Библия и литература XVII века

Итак, мы с вами продолжаем наше путешествие по векам и по жанрам, в которых отражалась библейская традиция на протяжении истории.