«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Кама

1. Как на Каме-реке глазу тёмно, когдаНа дубовых коленях стоят города.

В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.

Упиралась вода в сто четыре весла –Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.

Там я плыл по реке с занавеской в окне,С занавеской в окне, с головою в огне.

А со мною жена пять ночей не спала,Пять ночей не спала, трех конвойных везла.

2. Как на Каме-реке глазу тёмно, когдаНа дубовых коленях стоят города.

В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.

Упиралась вода в сто четыре веслаВверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.

Чернолюдьем велик, мелколесьем сожженПулеметно-бревенчатой стаи разгон.

На Тоболе кричат. Обь стоит на плоту.И речная верста поднялась в высоту.

3. Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток,Полноводная Кама неслась на буек.

И хотелось бы гору с костром отслоить,Да едва успеваешь леса посолить.

И хотелось бы тут же вселиться, пойми,В долговечный Урал, населенный людьми,

И хотелось бы эту безумную гладьВ долгополой шинели беречь, охранять.

Апрель – май 1935

Твой зрачок в небесной корке,Обращенный вдаль и ниц,Защищают оговоркиСлабых, чующих ресниц.

Будет он обожествленныйДолго жить в родной стране –Омут ока удивленный, –Кинь его вдогонку мне.

Он глядит уже охотноВ мимолетные века –Светлый, радужный, бесплотный,Умоляющий пока.

2 января 1937

Еще не умер ты, еще ты не один,Покуда с нищенкой-подругойТы наслаждаешься величием равнинИ мглой, и холодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищетеЖиви спокоен и утешен.Благословенны дни и ночи те,И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,Пугает лай и ветер косит,И беден тот, кто сам полуживойУ тени милостыню просит.

15–16 января 1937

О, как же я хочу,Не чуемый никем,Лететь вослед лучу,Где нет меня совсем.

А ты в кругу лучись –Другого счастья нет –И у звезды учисьТому, что значит свет.

Он только тем и луч,Он только тем и свет,Что шопотом могучИ лепетом согрет.

И я тебе хочуСказать, что я шепчу,Что шопотом лучуТебя, дитя, вручу…

23 марта – начало мая 1937

Как по улицам Киева-ВияИщет мужа не знаю чья жинка,И на щеки ее восковыеНи одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям,Не играют в Купеческом скрипки,На Крещатике лошади пали,Пахнут смертью господские Липки.

Уходили с последним трамваемПрямо за город красноармейцы,И шинель прокричала сырая:– Мы вернемся еще – разумейте…

Апрель 1937

На меня нацелилась груша да черемуха –Силою рассыпчатой бьет в меня без промаха.

Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями, –Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина?

С цвету ли, с размаха ли бьет воздушно-целымиВ воздух убиваемый кистенями белыми.

И двойного запаха сладость неуживчива:Борется и тянется – смешана, обрывчива.

4 мая 1937

II. Надежда Хазина и Надежда Мандельштам – Осипу Мандельштаму: письма

Милый, милый, как соскучилась…

<17/30 сентября 1919 г.>[18]

Милый братик!

От вас ни единого слова уже 3 недели. ‹…› Не знаю, что с собой ‹…›.

Здесь есть журнал, редактор Мизинов[19], он просит Ваши стихи и разрешение напечатать Ваше имя в списках сотрудников.

Если вы согласны дать, можете телеграфировать мне заглавия стихов, я их дам, а деньги привезу или перешлю Вам.

‹…› Знать, но ничего не писать – глупо. Я ужасно волнуюсь, что что-нибудь случилось, бегаю целые дни за пропуском и ищу вагон, но не знаю, выезжать или нет. На днях пропустила отличную оказию. В смысле денег я улажу дома – сегодня мои имянины, и я получу пару колец, которые продам, будет на дорогу и на месяц – 2 жизни.

Пожалуйста, дайте, наконец, знать ясно, ведь неприятно. Надя Х.

Подробности Вам расскажет Паня[20].

О Гришеньке[21] тоже.

Жду телеграмму.

<конец сентября – начало октября 1919 г.>[22]

…услыхала, что я <хочу,> вызнавала и сказала, что я свободна, что здесь голод, холод, дороговизна, и что если я не могу быть без вас, то я вольна взять деньги и билет к вам.

Если не смогу сейчас, то <через> неделю, две, три – всё равно. Н.

Только что звонил Илья Григ<орьевич>[23] и сказал, что мы сможем ехать в четверг. Если удастся, я выеду в Харьков и в Харькове буду ждать инструкц<ии>, ехать ли в Крым или ждать вас в Харькове. Вы дадите телеграмму на Прокопенко[24] или Смирнова[25], или, самое лучшее, выезжайте в Харьков.

Я в Крым не хочу – я хочу вас видеть, а если в Харькове нельзя будет жить, то мы поедем вместе в Киев, – тогда вы сможете прямо к нам заехать – скажете, будто я побоялась ехать одна, и вы мой провожатый.

Милый, милый, как соскучилась. НХ.

<начало октября 1919 г.>[26]

<Я> ужасно боялась, что с вами случилось, – очень уж страшное было <время>. Но записка такая неопределенная, что я все-таки ничего не знаю о вас. Вы пишете, что собираетесь в Киев, – зачем? Отчего хотите уехать из Крыма? В Киеве скверно, мокро и дорого, и ходят рассказы о Крымских рад<остях>. Я всё время собиралась уехать к Вам, но вначале была возня с пропуском <и> вагоном, теперь с плацкартой ‹…›. <Я> устала ‹…›

‹…› никак не могу без вас. Приезжайте в Киев. Не знаю только, сможете ли вы здесь устроиться. Здесь выходят 5 или 6 газет, несколько журналов, т<ак> ч<то> в денежном отношении будет сносно, но комната и, главное, всякие осложнения. Маккавейский[27] уезжает на фронт. Жекулин[28] в Киеве, они на вас чего-то сердятся в “ Летописи”. А халдейка из “Софиевская 3”[29] даже причитала, что <если> она вас увидит, то выцарапает в<ам глаза>. Нельзя ли устроиться в Х<арькове>? ‹…›

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});