Проданная в рабство - Амани Уисааль

– Я пельменей хочу, – бубнил он, рассматривая тысячу. Михаил напоминал рослого ребенка, скромно выпрашивающего у матери дорогую покупку. Я поспешно достала еще тысячу и протянула ему, предложив купить пельмени, колбасы и все, что он захочет, но Жози перехватила купюру и убрала в карман своего заношенного халата, при этом строго сказала:

– Ты его балуешь, сестра!

Молодой человек густо покраснел и развернулся к выходу, но Жозефина остановила ее:

– Миша, ты это… купи себе пельменей. Только варить будешь сам. Идет?

Он обрадовался и почти вприпрыжку направился в магазин. Я была в замешательстве. Хозяйка дома сгребла скатерть вместе со всем содержимым и потащила этот гремящий мешок на кухню. До меня донесся шум воды и лязганье посуды – видимо она ее мыла. Жозефина вернулась довольно быстро и поставила на голую столешницу с облупившейся лакировкой три плохо промытых стакана и вилки.

– Хлеб забыла, – воскликнула сестра и бросилась к окну, заорав: – Мишаня, хлеба купи, слышишь?!

Какое-то время она смотрела в окно, потом повернулась ко мне и предложила присесть. Я расположилась на ближайшем к столу стуле, а она выгрузила продукты на центр стола. Закончив, Жози уселась напротив – через стол, словно опасалась быть ближе. Она молчала несколько минут, пристально рассматривая меня.

– Маргу видела, наверное, – предположила она. – Иначе откуда тебе взять мой адрес…

Я кивнула.

– Мы с ней раздружились.

– Почему? – спросила я, мысленно обвиняя нашу «королеву», потому что была уверена, что инициатором разрыва была именно она.

– Маргарита тебе не рассказала? – удивилась Жози, и когда я отрицательно покачала головой, как будто обрадовалась, добавив: – Ну, я ведь ушла из дома, а она осталась с отцом совсем одна! Он был лежачий – отморозил ноги по пьянке, и ему их отрезали. Орал с утра до ночи, огрызался и командовал, будто мы его прислуга. Я познакомилась с одним пареньком, и он меня забрал к себе. Марга до сих пор не может мне простить, что я ее оставила с ним…

Я заметила, что при воспоминании об отце у Жозефины затряслись руки. Она торопливо дотронулась до еле заметного памятного шрама на лбу, и сделала глубокий вдох, с трудом сдерживая слезы.

– Да где же Мишка с водкой? – зло рыкнула она, ударив по столешнице. Я поймала ее руки и понимающе сжала. Мне хотелось обнять ее, но интуиция подсказывала, что этого делать не стоит.

– Как умерла мама? – взволновано спросила я.

– Эта выдра тебе не рассказала? Вот ведь какая… Мама умирала жутко! Почти все деньги, которые дали за тебя, потратили на ее лечение, остальное пропил отец, – нехотя говорила Жозефина, высвобождая свои руки. Я поинтересовалась, чем она болела и получила краткий ответ:

– Рак!

Я вдруг почувствовала щемящую боль в груди, словно внутри меня была вязальная спица, которую вдруг кто-то начал шевелить. То была моя обида, которую я носила много лет. Я не могла простить матери того, что она от меня избавилась. Я засыпала и просыпалась с ее прощальным шепотом.

Меня мучил еще один вопрос, который я не решалась задать задумчивой Жози.

– Спрашивай! – произнесла она, будто прочитав мои мысли.

– Как оправдали мое исчезновение? Неужели меня не искала милиция?

– Шутишь? Серые мундиры от нас не вылазили! Кстати, теперь их называют полицейские… А по мне, как были мусором, так и остались! – усмехнулась Жозефина. – Тебя искали всем городом! Ты была знаменитостью, и портреты твои висели везде! Смешно, но нас сестрой притаскивали поочередно с улицы, выдавая за тебя, и требовали у родителей вознаграждение! А через несколько месяцев все утихло. Мама рыдала, и было ощущение, что она действительно поверила в то, что ты пропала, а перед тем, как умереть, она проклинала себя за то, что сделала. Собственно, тогда мы и узнали правду о том, что тебя продали. Так что, спасибо, тебе, Скарлетт, некоторое время мы пожили кучеряво: вкусно питались – к нам приходили сочувствующие люди и приносили авоськи с продуктами, игрушки и одежду. Было здорово, но до того момента, пока мать не начала перебираться поближе к аду!

Дверь хлопнула, и появился Миша, лицо его сияло от радости. Он выставил на стол две литровые бутылки водки и поспешил на кухню варить себе пельмени.

– Молодец, взял два литра! – одобрила Жози, и добавила тихо: – Не глупый ведь парень!

Сестра поспешно разлила по стаканам водку и предложила выпить. Я отказалась, сославшись на плохое самочувствие.

– Зря, – произнесла она неодобрительно и поспешно осушила стакан, после чего произнесла сдавленным голосом: – Вообще, некрасиво отказываться. Я, как сестра, тебя, конечно, пойму… Но выходит ты вроде как брезгуешь нашими хлебом-солью!

Я думала несколько мгновений и решительно взялась за стакан.

– Вот, теперь разговор склеится! – обрадовалась Жозефина, торопливо наливая себе еще водки. Мы «чокнулись» посудой, и я влила в себя жгучую жидкость, которая на вкус казалось, была, как кислота. Я чуть не задохнулась от шока, сестра прокричала, чтобы Михаил принес открывалку, и через несколько мгновений она запихала мне в рот, хрустящий соленый огурец. Отдышавшись, я вытерла слезы.

– Горе ты мое, луковое! – голос ее стал мягче.

– Ты говоришь, как мама, – улыбнулась я с грустью, вспоминая, как во время простуды заботливая родительница подтыкала мне одеяло и, проверив температуру, со вздохом произносила эту же фразу. Затем начинался процесс лечения и повышенного внимания. Мы с сестрами любили болеть. В это время она чаще была дома, и отец вел себя спокойнее. Даже ели снег зимой, чтобы захворать…

– Ну, расскажи, как и где ты жила? Куда тебя в итоге увезли?

– В пустыню, – выдохнула я, почувствовав, как тепло разливается по моему организму.

– И чего ты там делала? – уточнила Жози, пережевывая огурец нецелыми зубами.

– Училась жить заново! – отозвалась я, вспомнив будни в доме Джамили.

Глава 4

Не суди книжку по обложке

Мое интенсивное обучение началось на следующий день после «перерождения». Мне пришлось подняться на рассвете, чтобы Джамиля могла провести со мной первое занятие арабским языком. Была преподающая учительница, но она не говорила по-русски, поэтому хозяйка школы для будущих невест первые занятия вела сама, а затем перепоручала их вести кому-нибудь из старших воспитанниц.

Изучение алфавита и письма мне давались легко, потому что я не умела ни читать, ни писать на родном языке. Самая умная из нас троих была Марга, раздобыв где-то букварь, она сосредоточилась на самообразовании и с радостью постигала буквы, к шести годам сестра могла читать по слогам и писать печатными буквами. Нас с Жози она называла балбесками и пыталась вовлечь в процесс постижения великого и могучего русского языка, но все, что мы выучили, – это слова «мама» и «папа», как пишутся наши слишком сложные имена мы освоить так и не смогли.