Незримые - Рой Якобсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 7
Постройки на Баррёе располагаются под косым углом друг к другу. Если смотреть сверху, они похожи на четыре случайно брошенные игральные кости, а еще есть отдельный погреб для хранения картошки, зимой он превращается в и́глу. Между постройками уложены каменные плиты, сколочены сушилки для белья и насыпаны ведущие во все стороны дорожки, но на самом деле назначение всех этих построек – выдюжить погоду, не упасть, даже если целое море на них обрушится.
Такой хитроумно выстроенный двор – заслуга не одного человека, это плод коллективной, унаследованной мудрости, основанный на дорого доставшемся опыте.
Но даже гениальному поступку, выношенному поколениями, не предотвратить такой приливной волны, какая бывает зимой: тогда пространство между жилым домом и хлевом заваливает плотным снегом, и в хлев, с ведрами и корытами в руках, приходится прорывать лаз.
Это явление называют тут Валом, и ни одно другое не проклинают с такой яростью, как его, потому что Вал чаще всего нарастает, когда все и так измотаны, в январе и феврале, в декабре, да и в марте людей и животных отделяет друг от дружки стена летучего снега, и чистить его бессмысленно, хотя они чистят, вот только его тотчас же насыпает снова. Мужчины чистят снег, женщины носят воду и молоко, и обычно ничего другого не придумаешь, кроме как обходить вокруг дома и хлева, а шквальный ветер тут такой, что даже во весь рост не выпрямишься, поэтому путь получается неблизкий.
Но постройки не всегда стояли там, где сейчас, возвышаясь на самом высоком пригорке, посреди деревьев и ягодных кустов – прежде они располагались на несколько сотен метров ниже к востоку, возле бухты, которая называется Карвика. Сейчас там осталось лишь два фундамента да руины лодочного причала, похороненного под водорослями и песком. Об этом в повседневности будней никто не вспоминает, как будто никто и не знает, что кто-то когда-то там жил. Но даже у самых приземленных людей мысли иногда движутся в непривычную сторону и возникают вопросы, почему сейчас на Карвике нет построек, куда подевались все дома и что с ними сталось, с домами?
Объяснение этому наверняка трагичное и, возможно, ужасное.
Самые глубокие корни тут у старого Мартина, он почтенный рассказчик с самым высоким статусом, и у него есть свои соображения о том, почему и когда исчезла эта погибшая цивилизация, речь тут идет о его собственных предках, и он помнит обрывки фраз из детства, фотографии, рассказы и предложения. Вот только Мартин – не самый достоверный источник из-за своего почтенного возраста и неизбежной слабости, которая не только разрушает память, но и приводит с собой другие причуды и странности, выставляющие стариков на посмешище в глазах молодых, так что каждое поколение вольно помнить то, чего ему хочется, и идти собственными путями. Они, эти новые пути, тоже, скорее всего, куда-нибудь приведут, в худшем случае потащат по тому же кругу, однако до этого еще долго.
И хотя о развалинах в Карвике никому ничего не известно и объяснить, куда подевались эти два дома, никто не может, к развалинам все относятся с уважением. Их обходят стороной, дети в них не играют, птицы, даже гаги, не вьют там гнезд, а людям не приходит в голову разломать фундаменты и пустить камни на постройку новых фундаментов и стен, например тех, что разделяют сады. Для этого находятся другие камни, и развалины никуда не деваются, словно памятник или кладбище, зловещие, заросшие крапивой и кипреем, источающие бесконечный холод, но в то же время и невыносимый жар. Когда смотришь с холма напротив, развалины похожи на два китайских иероглифа, написанных двумя разными руками. Зимой их присыпает снег, и на пожухшей коричневой траве они вырисовываются еще отчетливее, а потом и траву заметает белым снегом.
Глава 8
Они много раз спорили об этом. В какой комнате им спать? В той, что выходит на север, собачий холод, и когда зимой ветер дует с северо-востока, жить там невозможно, зато летом прохладно и хорошо. И звуки туда, считай, не проникают, потому что дождь, с диким грохотом обрушивающийся на дом что зимой, что летом, приходит с юго-запада. В особенно дождливое лето сено не высыхает ни на поле, ни на вешалах, – жалуется Ханс Баррёй.
– Нет уж, мать, надо нам в северную перебираться, тут не высидеть.
А когда зимой на одеяле поблескивают льдинки, он меняет мнение и говорит, что пора перебраться в южную:
– Тут от холода околеешь.
Пуховые одеяла они перетаскивают с севера на юг и обратно, потому что в каждой из спален, которые они называют залами, северной и южной, стоит по большой кровати. Ингрид спит между этими залами, в каморке, выходящей на запад. По ночам в то время года, о котором мечтают все остальные месяцы в году, солнце здесь светит посреди ночи. Спальня же Барбру располагается с восточной стороны, там, откуда приходит вёдро.
Старый Мартин спит внизу, в комнате рядом с гостиной. Бывает, он оставляет дверь открытой, еще у него там собственная печка, которую он постоянно топит, потому что мерзлявый, и поэтому в гостиной часто бывает жарко натоплено, в том числе и в те месяцы, когда гостиными в этих краях никто не пользуется, то есть в совершенно обычное октябрьское или мартовское воскресенье в гостиной порой можно поужинать. И тогда Мария стелет на стол белую скатерть.
Скатерть эта с узкой каемкой с маленькими цветочками, красными и желтыми, и зелеными лианами между ними, это мать Марии их вышила, но вообще скатерть белая.
Самой Марии больше нравится спать в южной зале, хотя летом в вёдро там жарко, в дождь, что летом, что зимой, сильный шум, однако из окна просматривается весь Баррёй и островки на юге, а в ясную погоду видно даже ее родной Бюёй, где она выросла, мерило всего для нее. К тому же южная зала чуть просторнее северной, так что Марии хватает места для сундука – его она ставит у перегородки – и двух тумбочек, подаренных им на свадьбу ее отцом, старая рухлядь, так он про них сказал, эти тумбочки тоже принадлежали когда-то
