Щедрый Буге - Автор неизвестен

— Расскажи что-нибудь еще.

— Это можно, — добродушно согласился охотник, прихлебывая ив кружки чай, и допоздна вспоминал случаи из своей охотничьей жизни; рассказывал о повадках зверей, о тонкостях их промысла. Наконец, я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:

— Лукса, а ты не боишься, что на тебя тигр или волки нападут?

Бывалый охотник ответил с достоинством:

— Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека сам боится. Ему плохо не делай, и он не тронет.

— Но случается же, что хищные звери нападают на человека.

— Неправда! Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападает. Это, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, бросятся на тебя. Однако один хуза в тайге все же есть — шатун. Очень ненадежный зверь, ёлка-моталка. Он может напасть.

В лесу, после ночного снегопада, никаких следов. Только снежные «бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить бугристыми воронками пухлое одеяло.

Разошлись рано, хотя можно было и не ходить — капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.

В ловушках моя обычная добыча — мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но туда даже не заглянула — тоже сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют только охотники.

Лукса весь день гонял косуль. Дважды ему удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о насквозь промерзший подлесок.

— На косулю хорошо с собакой ходить, — жаловался он, — она под собакой круг делает и на то же место выбегает. Тут ее и бей.

— Почему тогда своего Пирата с собой не взял?

— Он только по зрячему идет, Встретит другой след, отвлекается и уходит по нему до следующего.

УРАГАН

Седьмое ноября! По всей стране торжества 1, а у нас обычный трудовой день. Я нарубил приманки и пошел бить новый путик по пойме Хора, но вскоре пришлось вернуться, чтобы надеть окамусованные лыжи. По глубокому снегу пешком ходить уже стало невозможно.

Если бы таежники знали имя человека, первым догадавшегося оклеить лыжи камусом, то они поставили бы ему памятник. Короткие, жесткие волосы камуса надежно держат охотника на самых крутых склонах. При хорошем камусе скорее снег сойдет с сопки, чем лыжи поедут назад. Правда ходить на таких лыжах без привычки неловко, надо иметь определенный навык. И я поначалу тоже шел тяжело, неуклюже.

Порой приходится читать описание того, как охотник, лихо скатившись с сопки, помчался к зимовью. Хочется верить, что где-то это и возможно, но только не в сихотэ-алинских дебрях. Попробуй скатись, когда выстроились один за другим кедры, ели, пихты, ясени, а небольшие промежутки между ними затянуты густым подлеском, переплетенным лианами.

За ключом, на вздымающемся к востоку плоскогорье, появились миниатюрные следочки кабарги — самого крошечного и самого древнего оленя нашей страны. Изящный отпечаток маленьких копытец четко вырисовывался на примятом снегу. Кабарга испетляла всю пойму в поисках своего любимого лакомства-длинного косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.

Лукса рассказывал, что раньше охотники даже специально валили такие деревья и устанавливали самострелы, натягивая на высоте локтя волосяные нити. Слух у кабарги острый. Она издалека слышит падение дерева к приходит кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и многие другие звери, в том числе соболя, белки. По последние не едят его, а используют для утепления гнезд.

Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный недостаток возмещается острыми саблевидными клыками, растущими из верхней челюсти. И хотя по величине они не могут соперничать с клыками секачей, при необходимости кабарожка может постоять за себя, ведь длина ее клыков достигает десяти сантиметров. Охотиться на кабаргу без хорошей собаки — бесполезное занятие. Благодаря чрезвычайно острому слуху она не подпустит охотника на верный выстрел. Поэтому, не задерживаясь, я зашагал дальше, сооружая в приглянувшихся местах амбарчики на соболей и норок. Чтобы привлечь их внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху: перья и внутренности рябчиков.

На становище вернулся, когда над ним уже витали соблазнительные запахи жареного мяса. Лукса колдовал у печки, готовя праздничное угощение — запекал на углях завернутые в металлическую фольгу жирные куски кабанятины, сдобренные чесноком.

После праздничного ужина мы с особым удовольствием слушали по транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было испорчено — хлынул дождь.

— Когда таймень хочет проглотить пенка, он обдирает с него чешую, — в мрачной задумчивости произнес Лукса, и тут же спохватившись, добавил: — Ничего. Терпеть надо. Жаловаться нельзя, елка-моталка. Поправится еще погода.

После дождя снег покрылся ледяной коркой, и я с утра остался в палатке, тем солее, что давно пора было заняться хозяйственными делами. Невольно подумалось о рябчиках. Смогут ли бедолаги пробить корку льда и выбраться из снежного плена? К полудню начался снегопад а часом позже с горных вершин донесся нарастающий гул. Деревья беспокойно зашевелились, зашушукались, и вскоре налетел, понесся в глубь тайги могучий порыв ветра. Зеленые волны побежали по высоким кронам елей и кедров, сметая новенькие снежные шапки. Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжелым. Шквал за шквалом ветер набирал силу и наконец достиг резиновой упругости. Тайга напряженно стонала, металась, утратив свои обычные величие и покой. Деревья шатались, скрипя суставами, как больные. По реке потянулись длинные космы поземки. Недалеко с хлестким, как удар бича, треском повалилась ель. Два громадных ясеня угрожающе склонились над нашим жилищем.

Залив нещадно дымящую печь и захватив спальный мешок, я с опаской выбрался наружу. Ураган, видимо, достиг наивысшего напряжения. Вокруг творилось что-то невообразимое. Было темно, как ночью. Небо смешалось с тайгой. Все потонуло в снежных вихрях, сдобренных обломками веток, коры и невесть откуда взявшимися листьям. Постоянно то в одном, то в другом месте падали деревья. На фоне несусветного рева казалось, что они валятся бесшумно.

Забравшись в выемку под обрывистым берегом, закупорился в мешке, как рябец в тесной снежной норе. В голову лезли беспокойные мысли: «Где Лукса? Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. Не придавило ли палатку? Переживут ли звери такое жуткое ненастье?»