Скиф - Иван Ботвинник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Твой Савмак — преступник, — гневно оборвал его Алкей, отстраняя кифару. — Он дикий скиф, возвеличенный рабами. Он проклят свободнорожденными.
Филипп вскочил со своего места.
— Савмак скиф, но он герой, — засверкал он глазами. — А твоего Аристогитона казнили как преступника! — возвысил он голос.
Он смотрел на Полидевка. Ему особенно хотелось услышать возражения от важничающего, презрительно улыбающегося афинянина. Но тот молчал, даже сделал вид, что хочет примирить спорящих.
— Мальчик, я слышал, наполовину скиф, вот и хвалит брата по крови. Не надо, друзья, возмущаться, — усмехнулся он все той же снисходительной улыбкой.
Филипп был сражен. Но это не лишило его дара слова.
— Однако вы, эллины, дрожали перед Савмаком, — выкрикнул он. — Вы готовы были поклониться ему.
Все решили, что он пьян, и прекратили спор. Бупал потянул его к выходу.
— Пойдем на воздух.
Они вышли. Что было дальше — Филипп не помнил. Да и не хотел помнить…
VIII
Земля и воздух млели от струившегося жара. Полуобнаженные девы и юноши с ритуальными козьими шкурами вокруг бедер собирали виноград. Перезрелые ягоды лопались, и сок стекал по рукам. Юноши довольно часто отвлекались от работы и, подкравшись к своим соседкам, давили сочные виноградины на их плечах. Девушки взвизгивали, сердились и хохотали.
Рабы едва успевали относить под навес переполненные корзины. Под навесом на широкой каменной площадке двенадцать знатнейших мужей Херсонеса, потные, полунагие, с багровыми от сока ногами, приплясывая и смеясь (это тоже входило в ритуал), давили виноградные гроздья. Сок алой струей стекал в глубокий чан, прикрытый по краям воловьими шкурами.
Кругом, размахивая тирсами, посохами, увитыми золотистыми и темно-яркими гроздьями, кружились вакханки.
— Эвое! Эвое! — повторяли они в экстазе.
Тут же ароматным соком наполняли амфоры. Кончится сбор — амфоры зароют в землю. Это и будет погребение бога Диониса, как велит обряд. Вакх-Дионис сошел к людям на землю, чтобы пострадать за них. Растерзанный демонами, он воскрес. Каждый год Вакх рождается и умирает, умирает осенью, а весной возвращается к жизни…
— Эвое! Эвое! Слава Вакху! — Жрицы в бешеном беге носились по винограднику. — Эвое! Лоза родит вино! А вино родит радость. Эвое! Слава Вакху!
Филипп сидел на земле, окруженный ворохами листьев и виноградными гроздьями. Лицо горело. Пальцы слипались от сока.
— Лови меня! — Вакханка, пробегая, больно ущипнула его за щеку.
От неожиданности он вздрогнул.
— Чтоб ты провалилась в Тартар! — пожелал ей Филипп, потирая щеку и лениво поднимаясь.
Голова кружилась от вчерашнего пира, а сегодняшнее безумие совсем его одурманило. Он задыхался от зноя, испарений, от разогретой земли, сладкого запаха раздавленных ягод.
За кустом Алкей изловил вакханку. Ее стан изломился, волосы упали и рассыпались до земли. Филипп почувствовал какой-то короткий непонятный трепет и торопливо отвел глаза — к морю, скорее к морю, к прохладе!
По дороге двигался хор дев. В прозрачных разноцветных пеплосах, они шли, неся на головах корзины с медовыми лепешками, козьим сыром и прочей снедью. В дни сбора винограда девы лучших семей считали для себя честью прислуживать всем, кто был окроплен багровым соком.
Иренион, увидев Филиппа, на миг остановилась, а потом, лукаво улыбнувшись, пошла ему навстречу. Девы, несшие корзины, уже спустились в лощину к виноградникам. А они все стояли друг против друга и молчали.
— Чего же ты молчишь? — первой сказала Иренион.
И тогда он, неожиданно для себя, изогнулся, подхватил ее на руки, выпрямился и почти бегом помчался в сторону моря. Девушка замерла у него на груди. «Что я делаю?» — мелькнула мысль, но Филипп тут же отогнал ее: в Скифию, он увезет Иренион в Скифию! Там он будет жить с нею. Всегда, вечно.
У обрыва он остановился. Руки и ноги онемели от напряжения, но внутри у него все пело: Иренион лежит у него на груди. Она по-прежнему безмолвствует — значит, она согласится жить с ним в кибитке, она будет царицей скифов! Он уже начал было спускаться с обрыва, но потерял равновесие, выпустил из рук драгоценную ношу и кубарем полетел вниз. Иренион катилась впереди, цепляясь за мелкие кусты и что-то крича. Почти одновременно они упали в песок, и оба тотчас вскочили. Девушка неожиданно расхохоталась:
— Какой же ты смешной! Похититель…
— Я, — начал робко Филипп, но дальше не нашел ни одного слова. Он готов был провалиться сквозь землю. Иренион заметила его смущение, отвернулась и, покусывая губы, чтобы сдержать смех, плачущим голосом пожаловалась:
— Ты порвал мой праздничный пеплос, ты погубил меня!
Филипп опускал голову все ниже и ниже.
— Прости.
— Отойди за камень и не смей поворачиваться, пока я не позову тебя, — приказала она тем же тоном.
Филипп отошел и, сжав руками голову, упал ничком. Если бы он мог умереть! Какой стыд!.. Иренион никогда не простит ему.
— Я дам тебе мое покрывало, — позвала девушка. — Выжми и высуши его. — В голосе Иренион слышался смех, но юноше показалось, что она плачет. Благоговейно принял он протянутое из-за укрытия покрывало, выжал и бережно разостлал его на камне.
— Ты опять молчишь? Верни мое покрывало! Сейчас же… Ты что, ослеп? — прикрикнула она, когда Филипп, честно зажмурясь, протянул ей одежды.
Иренион вышла из-за камня. Влажные тяжелые косы, рассыпавшись, укрывали ее грудь и плечи. Огромное, уходящее за ее спиной солнце вписывало фигуру девушки в свой сияющий ореол. Филипп вдруг попятился:
— Ты не Иренион, нет, нет! Ты… сама Афродита!
— Странный ты… — с каким-то непонятным вздохом сказала девушка и подала ему руку. — Пошли. Дома, наверное, уже беспокоятся.
Она поднималась по крутой тропе. Нежно-сиреневый пеплос и голубое покрывало скрывали гибкость ее фигуры, но в то же время подчеркивали легкость и стремительность: казалось, девушка не идет, а взлетает над обрывом. «Божество, божество…» — шептал про себя Филипп.
Миновали последний каменистый выступ — и на дороге неожиданно увидели Алкея, окруженного толпой юношей и вакханок. Лицо его было красным, глаза выражали пьяное безумие. Правая рука сжимала обнаженный меч. Он размахивал им и что-то кричал. Увидев сестру, остановился как вкопанный и, видимо, зашелся от ярости.
— Ты!.. Мне сказали…
Иренион бросилась в его объятья.
— Брат! Брат! Филипп Агенорид хотел меня похитить!
— Скиф! Мою сестру? — Алкей кинулся с мечом на оскорбителя, но Иренион удержала его.
— Боги не допустили…
Филипп даже не собирался защищаться.
От виноградника, полунагой, обрызганный соком, бежал Аристоник. Его движения утратили обычную величавую плавность. Он задыхался от бега. Увидя Алкея и Иренион, Аристоник остановился, облегченно перевел дух и вытер обильно струившийся пот.
— О боги! — закричал он еще издали. — А мне какой-то болван сказал, что Иренион похитили пираты. Слава богам! И раскаленный уголь лжецу во внутренность! Дитя мое! — Он порывисто обнял дочь, точно желая убедиться, что она тут, живая, невредимая.
— Отец, — сквозь слезы бормотала Иренион, — Филипп…
— Подрались, что ли? — Аристоник оглядел ссадины на лицах дочери и Филиппа. — Дети, еще совсем дети!
— Отец, — перебил Алкей трагическим шепотом, — он хотел ее похитить.
Аристоник отмахнулся:
— Э, глупости… Гуляли по берегу, а потом подрались…
— Нет, это правда! Правда! — с каким-то непонятным для себя отчаянием выкрикнул Филипп. — Я люблю Иренион. Я давно люблю!
— Ух ты, — неожиданно и громко засмеялся Аристоник. — Уже любит! — Но оборвал смех и повернулся к дочери: — Негодница! Я запру тебя в гинекей[11], как делали наши деды. До свадьбы никуда не выйдешь!
— Она не виновата, я сам, я силой ее…
— А тебя высекут, — спокойно оборвал Аристоник защитника.
Толпа юношей и вакханок рассеивалась.
Филипп вернулся домой уже в сумерках.
IX
У водоема он долго отмывал виноградные пятна. Вглядывался в зеркало бассейна — маленький, вихрастый, с расцарапанным лицом: хорош Парис — похититель красавиц!
За садовой оградой вдруг загудели знакомые голоса. Филипп присел и перестал плескаться.
— Я не поверю, — донесся первым голос Агенора, — чтоб мой Филипп без всякого повода бросился на твою дочь.
— А я говорю: он бросился на нее, утащил к морю! Я не хочу видеть твоего скифа возле моего дома!
Агенор настаивал на своем.
— Ничего с женщинами не происходит без их согласия. Если бы много лет назад наглая дикарка не навязалась на мою голову, мы бы сейчас не ссорились…
