Королева бурь - Мэрион Брэдли

Загрохотал гром; над замком Алдаран вспыхнула молния. Донел ощутил запах озона и гари. Он видел игру вспышек в кучевых облаках, сгрудившихся в темнеющем небе за башнями. «Нужно спуститься вниз, — испуганно подумал мальчик. — Опасно летать перед грозовым фронтом». Его неоднократно предупреждали о необходимости тщательно смотреть, нет ли в облаках молний, прежде чем отправляться в полет.

Донела подхватило внезапное и сильное нисходящее течение, стрелой пославшее маленький аппарат вниз. Не на шутку испуганный, мальчик крепко ухватился за планку. Ему хватило благоразумия не сопротивляться в первые же моменты. Ощущение было такое, словно его вот-вот расплющит о каменистую поверхность, но он заставил себя расслабиться, направив свой разум на отчаянные поиски поперечного потока. Он сосредоточился как раз в нужный момент, сфокусировав сознание на матриксе, и почувствовал мягкий рывок подъемной силы; встречное течение снова понесло его вверх.

«Теперь быстро, но осторожно. Я должен подняться на уровень замка и поймать первый же нисходящий поток. У меня нет времени». Но воздух стал плотным и тяжелым. Донел больше не мог угадывать направление потоков. Охваченный цепенящим ужасом, он раскинул свое сознание во всех направлениях, но ощущал лишь сильные магнетические заряды приближающейся грозы.

«Гроза неестественная, такая же, как вчера! Это не гроза, а что-то иное. Мама! Что с ней?» Испуганному ребенку казалось, что он слышит голос Алисианы, в страхе восклицающей: «О Донел! Что будет с моим мальчиком!» Его тело непроизвольно содрогнулось, и планер вновь вышел из-под контроля, падая вниз… Если бы аппарат был более тяжелым, не с такими широкими крыльями, то он бы уже разбился о скалы, но воздушные течения, хотя и неразличимые для Донела, удержали его на лету. Через несколько секунд падение замедлилось, и планер начало сносить вбок. Теперь, используя ларан и свое тренированное сознание, ищущее следы течений в сумятице бури, Донел начал бороться за жизнь. Он вытеснил голос, звучавший в ушах, голос матери, плачущей от страха и душевной боли. Вытеснил ужас, рисовавший ему собственное тело, лежавшее внизу среди обломков планера, и заставил себя полностью сосредоточиться на ларане, сделав крылья планера продолжением раскинутых рук, ощущая течения, бившие и трепавшие хрупкую конструкцию, которая временно стала неотъемлемой частью его тела.

«Теперь немного вперед… достаточно… постарайся набрать немного высоты к западу…» Донел заставил себя расслабиться, когда очередная молния ударила из облака. «Нет контроля… он никуда не направляется… нет осознания…» Нет, думай о лерони, научившей тебя тому малому, что знаешь: «Тренированный разум всегда может овладеть силами природы». Донел повторял эти слова про себя словно заклинание.

«Не нужно бояться ветра, шторма или молнии. Тренированный разум может овладеть…» Но Донелу было всего лишь десять лет. И приходилось ли Маргали когда-либо управлять планером во время подобной грозы?

Оглушительный раскат грома на мгновение лишил его рассудка. Внезапный шквал дождя окатил продрогшее тело мальчика. Он боролся с дрожью, угрожавшей нарушить контроль над трепещущими крыльями планера.

«Сейчас! Держись крепче! Вниз, вниз, вместе с этим течением… направо, к земле, вдоль склона… не время играть с другим восходящим потоком. Там, внизу, я буду в безопасности».

Ноги почти коснулись земли, когда новый резкий порыв ветра подхватил аппарат и снова отбросил его вверх, прочь от твердого склона. Всхлипывая, Донел заставил планер скользить вниз. Он перегнулся через край планки и повис, держась за перекладину над головой, позволяя широким крыльям замедлить неизбежное падение. Интуиция предупредила об очередном ударе молнии, и потребовались все силы, чтобы отклонить удар, направить его в другое место. Из последних сил цепляясь за перекладину, Донел услышал треск, похожий на звук раздираемой пополам портьеры, и помутившимся взором увидел, как один из огромных валунов на склоне горы раскололся надвое. Его ноги ударились о землю. Мальчик тяжело упал, перекатываясь с одного бока на другой и чувствуя, как трещат и ломаются в щепки деревянные планки. У него осталось достаточно самообладания, чтобы расслабиться, как его учили на занятиях по боевым искусствам. Падать нужно расслабившись, иначе можно переломать кости. Весь в синяках, но живой, Донел лежал на каменистом склоне и тихонько всхлипывал. Повсюду беспорядочно сверкали молнии, гром перекатывался от одного горного пика к другому.

Восстановив дыхание, Донел с трудом поднялся на ноги. Деревянные планки обоих крыльев планера превратились в щепки. Но аппарат можно починить; повезло, что планером не придавило руку. Зрелище расколотого надвое валуна вызвало у мальчика тошноту и головокружение. В висках пульсировала боль, но Донел понимал, что, несмотря ни на что, может называть себя счастливчиком. Он сложил сломанные крылья и начал медленно подниматься по склону к воротам замка.

— Она ненавидит меня! — в ужасе воскликнула Алисиана. — Она не хочет появляться на свет!

Сквозь темноту, обволакивавшую разум, роженица почувствовала прикосновение рук Микела.

— Это глупости, любимая, — прошептал он, прижимая женщину к себе. Хотя лорд тоже ощущал странную чужеродность молний, вспыхивавших за высокими окнами, но страх Алисианы угнетал его гораздо больше. Казалось, что помимо испуганной женщины и невозмутимой Маргали, сидевшей у ложа со склоненной головой, в комнате присутствовал кто-то еще. На лице лерони играли голубые отблески матрикса. Она посылала импульсы утешения и спокойствия, стараясь внушить эти чувства окружающим. Микел пытался подчинить собственное тело и разум этому спокойствию, слиться с ним. Он глубоко, ритмично задышал. Этому приему лорд научился еще в детстве. Спустя какое-то время он почувствовал, как Алисиана тоже расслабилась и поплыла вместе с ним в невидимом потоке.

«Где, откуда этот страх, эта борьба? Это она, еще не рожденная. Это ее страх, ее сопротивление… Рождение — это испытание страхом. Должен быть кто-то, кто успокоит ее, кто с любовью ожидает ее появления на свет…»

Алдаран присутствовал при рождении всех своих детей, ощущая инстинктивный страх и ярость еще не ожившего разума, выбрасываемого в мир силами, которых он не мог постигнуть. Теперь, вернувшись к воспоминаниям («Был ли хоть один из детей Клариссы таким сильным? А младенцы Деонары, жалкие маленькие создания, неспособные бороться за свою жизнь…»), Микел потянулся мыслью к ребенку, нащупывая разум, терзаемый осознанием страданий матери. Он искал контакта, чтобы послать утешение. Не в словах — ибо новорожденный не знал человеческого языка, — но в эмоциях, оставляющих ощущение радостного и теплого приветствия.