Кара-курт - Анатолий Чехов

— Товарищ капитан! Я не изменял! Меня послали на связь в штаб отряда. Мы отстали из-за проклятого карбюратора. Продували жиклеры... Я не изменял!..

Андрей вместе со своими бойцами выбежал на поляну, крикнул:

— Богданов, отставить! Что делаешь! Сейчас же прекратить!

Услышав знакомый голос, а затем и увидев самого Андрея, Петрунин встрепенулся, бросился навстречу: — Товарищ старший политрук!

— Назад!..

Но окрик Богданова не остановил Петрунина. Обернувшись, лейтенант крикнул ему срывающимся мальчишеским голосом, в котором звучали и обида, и торжество:

— Вы что, не узнаете? Вот же наш замполит, старший политрук Самохин! Он меня посылал. Он все скажет! Товарищ старший политрук!..

Бойцы, окружавшие Богданова и прибежавшие с Самохиным, взяли оружие наизготовку, но, увидев, что их начальники знают друг друга, пока ничего не предпринимали.

— Богданов! Слушай меня! У нас считанные минуты. Сейчас начнем штурмовать станцию. Уверен — с Петруниным какая-то ошибка. Скажи, где штаб отряда? Где наши? Что с семьями?

Богданов неожиданно зло и замысловато выругался:

— За вооруженное вмешательство в исполнение приговора ты мне ответишь!

— Ладно, отвечу. Скажи только, где наши? Что знаешь о штабе отряда? Где семьи?

— А ты можешь мне сказать, где наши, где штаб отряда, где семьи? Нет? Не можешь? Вот и я не могу!

Понимая, что сейчас не время говорить о семьях, Самохин спросил:

— Сколько у тебя бойцов?

— Около роты.

— Бери на себя задачу блокировать шоссе. Как только захватим станцию, грузитесь в эшелоны вслед за нами. Попытаемся вырваться из мешка.

— Ловко придумано! — с недоверием сказал Богданов. — Вы будете драпать, а мы вас прикрывать?

— Обеспечите заслон на шоссе, будете грузиться вслед за нами.

— А кто ты такой, чтоб командовать? Кто тебе дал право?

— Командующий фронтом, — отрезал Самохин. — И попробуй не выполнить приказ! У меня больные и раненые. Как начальник сводного отряда приказываю: своей группой удерживать шоссейную дорогу до тех пор, пока не отобьем станцию и не погрузим раненых. Выполняйте! Петрунин, пойдете со мной.

— Ладно, — не глядя на Самохина, буркнул Богданов. — А за этого изменника, — кивнув в сторону Петрунина, добавил он, — ты мне ответишь! Перед военным трибуналом ответишь!

Добравшись до насыпи, Самохин посмотрел на часы. До начала операции оставалось еще двенадцать минут. Андрей повернулся к Петрунину, но сказать ничего не успел: от развалин водокачки, где проходила шоссейная дорога, послышалась частая стрельба, раздались взрывы гранат, короткими, торопливыми очередями зататакал станковый пулемет.

Напряженно прислушиваясь, Андрей ждал, что вот-вот и с западной стороны ударят взрывы. Взрывов не было. Операция начиналась раньше, чем было назначено, и совсем не так, как намечалось по плану.

Самохин подал команду: «За мной!», устремился вдоль оврага к тому месту, откуда был удобный выход к железнодорожному полотну. Он слышал, как, тяжело дыша, вслед бежали десятки людей. Станция охранялась, и каждый понимал, что первых, кто появится на полотне, встретят пулеметы. Но в то же время все твердо знали, что это последний шанс выйти из окружения, прорваться к своим. Лишь выбежав на железнодорожное полотно, Самохин услышал, как тяжко рвануло воздух в западной части станции, тут же увидел старшину Ветрова, выбежавшего с солдатами из помещения дежурного. Часть красноармейцев блокировала станционные постройки, несколько человек выволакивали на перрон какое-то станционное начальство. Охрана, беспорядочно отстреливаясь, уходила к лесу.

— Товарищ старший политрук! Сюда! Здесь они! — крикнул Петрунин, бросившись к товарняку.

Почему-то Петрунин стал считать вагоны и принялся открывать не ближайший, а тот, который выбрал по каким-то известным ему признакам. Рывком сдвинув дверь, он громко позвал:

— Марийка! Маша!

Тотчас из вагона, несмотря на продолжавшуюся вокруг стрельбу, стали выпрыгивать люди, разбегаться в разные стороны.

— Назад! Из вагонов не выходить! Эшелон идет к своим! — крикнул Самохин. Но люди продолжали прыгать из вагона, не обращая внимания на перестрелку.

— Вагоны не открывать!

На соседний путь уже подавали порожняк, сформированный из угольных платформ, открытых пульманов с пушками, автомашинами и другой немецкой техникой.

Какая-то девушка, спрыгнув на землю, налетела на Самохина, и он близко увидел ее бледное, без кровинки лицо, широко открытые, испуганные глаза.

— Куда? — удержав ее, спросил Самохин.

Та, не ответив ему, вырвалась и с криком «Мама!» бросилась к открытой двери, помогла выбраться женщине средних лет.

— Машенька! Анна Федоровна! Живы? — к ним подбежал Петрунин.

— Лейтенант, дайте команду машинистам выводить эшелон! — приказал Самохин.

«Что, если Ветрову не удалось парализовать связь, и на станцию вот-вот налетят самолеты?»

Петрунин, лихо ответив: «Есть дать команду!», успел все-таки подсадить на остановившуюся рядом платформу с углем Марийку и ее мать, что при всем напряжении боя не могло не вызвать улыбку у Самохина: какой смысл высаживаться из одного вагона и садиться в другой, тем более на открытую платформу, если оба состава идут на восток?

Однако сейчас было не до них, этих женщин, — в восточной стороне станции все усиливалась перестрелка, строчили два или три пулемета, ухали гранаты. Очевидно, какая-то группа немцев стремилась пробиться к железнодорожному полотну и, взорвав пути, преградить эшелонам выход со станции.

— Петрунин! Ветров! — крикнул Андрей распоряжавшимся погрузкой старшине и лейтенанту. — Собирайте людей, ударим с тыла по немцам, что засели у водокачки, иначе не прорвемся!

Красноармейцев набралось больше взвода. Разделившись на три группы под командованием Самохина, Петрунина и Ветрова, перебегая под вагонами, они стали обтекать с трех сторон группу немцев, засевших в развалинах водокачки.

Увидев, что их обходят с тыла, немцы развернули пулеметы в сторону группы Самохина, но Андрей даже рад был, что ему удалось отвлечь на себя внимание. Группа Петрунина незамеченной подошла к противнику вплотную, в развалины водокачки полетели гранаты. С криком «ура!» бойцы бросились в рукопашную.

Андрей вскочил на обломок кирпичной стены. В ту же секунду что-то ударило его в бедро, он упал. Только потом он услышал очередь пулемета и еще увидел, как сержант Воловченко метнул одну за другой две гранаты. Потом почувствовал, как его подхватили на руки, близко увидел закопченное, блестевшее от пота лицо Петрунина, затем от страшной боли потерял сознание. Очнулся, когда его вместе с раненым сержантом Воловченко грузили на платформу. Петрунин кому-то крикнул:

— Ты мне за них головой отвечаешь! Сдай в ближайший эвакогоспиталь! Оставайся с ними, я тебя сам найду!

Андрей увидел перед собой испуганное девичье лицо, широко открытые глаза, нос в веснушках, трясущиеся губы, узнал ту самую Марийку, которую выручал из фашистского плена Петрунин. Рядом с нею — такая же черноглазая худощавая женщина, очевидно, мать.

Девушка поднесла к губам Андрея флягу с водой. Он сделал несколько глотков, откинулся на жесткие куски угля.

— Ой, донюшка! Та их же ж надо перевязать! — донесся высокий встревоженный голос. — Та ой лышенько! Де ж вона була та чиста сорочка! Доставай ии, Марийко, рвы полосамы!..

— Я сейчас, мама, я сейчас, — ответила Марийка, трясущимися руками отыскивая в узле сорочку.

Самохин не помнил, как перевязывали его и стонавшего рядом Воловченко. Ему стало так плохо, что он надолго провалился в душную, пахнувшую углем и кровью темноту. В беспамятстве чувствовал отдававшиеся во всем теле мучительные толчки — однообразный перестук колес. Сознание словно бы независимо от него отмечало: «Едем! Прорвались! Все-таки прорвались!..» Он не знал, много или мало прошло времени. Пришел в себя, когда все вокруг стало вдруг трещать и рваться. Где-то очень близко ухали то ли снаряды, то ли бомбы. С эшелона без перерыва били пулеметы, оглушала винтовочная трескотня.

«Вот и линия фронта. Пройдем ли?» — мысль мелькнула и погасла. Все завертелось и замелькало перед глазами. В ушах томительный звон. Снова навалилась липкая, удушающая темнота.

Очнулся Андрей от мерного перестука колес, острой болью отдававшегося во всем теле. Некоторое время пытался справиться с этой болью, смутно припоминая, где он и что с ним, затем, пересилив себя, приподнял голову и осмотрелся.

Поезд шел по не занятой врагом земле. Но какая это была земля! Вдоль насыпи валялись изуродованные бомбежкой обгоревшие скелеты вагонов. Мимо проносились разрушенные полустанки, поодаль неторопливо проплывали перелески и березовые колки, медленно разворачивался по кругу затянутый клубами дыма горизонт.