Сумасшедшая принцесса - Татьяна Устименко

Все здесь блистало светом, исходившим от сотен свеч и нескольких огненных шаров, сотворенных мэтром Кварусом. Но еще ярче сверкали дамы, усыпанные с головы до пят драгоценными каменьями всех вообразимых цветов и форм. В центре зала Луиза – в белом парчовом платье и с алмазной парюрой на голове – любезничала одновременно с полутора десятками кавалеров. Пестрая стайка незамужних дворяночек окружала сестру, являясь достойной свитой для главной героини вечера.

В мои намерения вовсе не входило желание привлечь к себе чье-либо внимание. Поэтому, тихонько приоткрыв дверь зала, я змейкой проскользнула в образовавшуюся щель, устроилась у одного из окон и, почти спрятавшись за широкими шторами, приготовилась наблюдать за происходящим. А понаблюдать было за чем, ибо в это самое время, не иначе как по наущению графини, молодые дворяночки с Луизой во главе образовали некое подобие хоровода и двинулись через зал, громко и разноголосо запевая при этом известную дворянскую песню:

Ой, цветет калина в поле у ручья,Принца молодого полюбила я,Он живет, не знает ничего о том,Что одна маркиза думает о нем..[1]

Зрелище получилось презабавное, потому что комплект девиц на выданье не только голосил кто в лес, кто по дрова, безусловно перещеголяв всеми неоднократно слышанные весенние вопли котов, но и умудрялся вести при этом шквальный обстрел глазками группы потенциальных женихов, затравленно сбившихся кучкой в центре зала около столика с горячительными напитками. Судя по тому, с какой скоростью понижался уровень вина в хрустальных графинах, состояние женихов немногим отличалось от состояния дичи при неминуемом приближении охотников. Остальные гости затаив дыхание следили за брачной охотой. И вот в тот самый кульминационный момент, когда Луиза испустила завершающую писклявую трель: «А любовь маркизы не проходит, нет!» – и в зале наступила гробовая тишина, очевидно предшествующая буре аплодисментов, я и совершила трагическую ошибку, положившую конец моей спокойной жизни. Успешно сдерживая все это время смех, безудержно рвущийся из моей груди, я все-таки не вытерпела и издала тихий смешок, произведший в наступившей тишине эффект громового раската. Головы всех присутствующих как по команде повернулись в мою сторону, и несколько сотен пар любопытных глаз одновременно уставились на меня.

– А-а-а-а… – Антуанетта попыталась вывернуться из создавшейся неловкой ситуации. – Это наша вторая дочь Ульрика! Прошу ее извинить, она всегда отличалась несколько экстравагантными манерами.

Стадо бараноподобных женихов, чрезвычайно обрадованное своим негаданным спасением, радостно забило копытами и ринулось в атаку.

– Мадемуазель! – подскочил ко мне один, длинный и тощий как оглобля, в куцей курточке, обшитой позументами. – Мы имели честь присутствовать на знаменитой охоте, где вы демонстрировали чудеса ловкости при обращении с луком. Но что могло так сильно насмешить вас при звуках этих ангельских голосов?

При упоминании об ангельских голосах добрая половина присутствующих ощутила спонтанное и неконтролируемое желание повторить мой скандальный смешок.

– А мне кажется, что за все время моего пребывания в стенах этого гостеприимного замка я не слышал ни одного слова, произнесенного вами! – атаковал меня второй кавалер, подкручивая при этом свои неимоверно длинные усы. – Может быть, вы немая?

– Зато не глухая! – насмешливо парировала я, сопровождая свои слова элегантным поклоном. Усач стушевался, покраснел и отступил назад. В группе женихов послышались хлопки и возгласы одобрения.

– Мадемуазель Ульрика, – на подходе был следующий кандидат, – так беззастенчиво осмеивать чужое пение может только тот, кому самому медведь наступил на ухо! – Этот дворянин выгодно отличался от предыдущих сдержанностью наряда и смешинками, играющими в глубине серых глаз.

– Ну почему же сразу на ухо… – Я уже вошла во вкус предлагаемой мне игры. – Может быть, я просто не сторонница показухи?!

После этих слов я рискнула покинуть место у окна и, проходя сквозь ряд расступающихся при моем приближении гостей, направилась к столу, где молодые дворяне поднимали бокалы за мое здоровье. Сдержанный дворянин галантно поцеловал мою руку и налил немного белого эльфийского. Уже поднося вино к губам, я встретилась глазами с пылающим ненавистью взглядом Луизы. О, если бы ее глаза умели метать молнии, то я бы давно вспыхнула ярче самого большого из волшебных шаров мэтра Кваруса. Раскаяние охватило мою душу, и я совсем было намеревалась поблагодарить всех за приятный вечер и покинуть залу, как совершенно потерявшая над собой контроль Луиза бросилась ко мне со сжатыми в гневе кулаками.

– Не слушайте ее, – истошно заверещала она. – Ульрику и женщиной-то назвать трудно. Ни петь, ни танцевать она не умеет. Только и делает целыми днями, что машет мечом да скачет по лесам на своем бешеном коне…

Окружавшие меня мужчины замерли, не зная, как реагировать на эту бурную выходку.

– Неправда! – раздался протестующий голос, и старый Гийом, несший почетный караул возле двери, пересек залу и положил руку мне на плечо, словно собираясь защитить от всех обидчиков разом. – Поклеп возводит молодая госпожа! Умеет Ульрика петь, да так, как не многим дано по милости Пресветлых богов!

Дворяне загалдели, наперебой упрашивая меня спеть для них немедленно. Я обратила встревоженный взор к Антуанетте, но графиня отвернулась от меня с таким выражением, словно увидела грязное насекомое. Луиза молчала, всем своим видом выражая насмешливое презрение. Девушки собрались вокруг нее, выказывая ей поддержку и одобрение и противопоставляя свой ярко разряженный кружок моему непритязательному одеянию. Женихи ждали, видели мое растерянное недоумение и, видимо, уже склонялись к тому, чтобы принять на веру мстительные слова Луизы. Но старый Гийом никогда не сдавался без боя. Он выудил из стоящего у стены кресла чью-то гитару, изукрашенную щегольскими бантами, и, принеся, буквально сунул ее мне в руки.

– Я знаю, что это не твоя любимая гитара, но все-таки, девочка, спой для меня, как поешь по вечерам, сидя у огня… – Гийом легко погладил меня по волосам, и такая нежная, искренняя любовь промелькнула в его улыбке, что я невольно улыбнулась в ответ и тронула струны гитары. Все окружающее перестало существовать для меня, и голос мой, грудной и низкий, зазвучал в притихшем зале:

Удобно рукоять лежит в ладони,Мой верный друг – отточенный клинок,Его душа по-человечьи стонет,Сплетая бой с изящной вязью строк.

Каляма друг и старший братец стила,Поет, танцует и творит стихи,Тобою, помню, за любовь я мстила,Тобою отпускала я грехи.

Нет ничего превыше звонкой стали,Чье имя – честь, чьи клятвы – на крови,Меня он даже в смерти не оставитИ не предаст ни в жизни, ни в любви.

Тобой крестили и тобой клеймили,Тобою покоряли племена,Лишали власти и престол дарили,Фортуне отсекали стремена.

Купили за табун коней арабских,По весу отдавали жемчуга,И, не страшась визгливых жалоб бабских,Тебя меняли на гарем врага.

С тобой делили счастье и невзгоды,Паденья, взлеты и забвенья дни,В тебя впитались чьих-то судеб годыИ чьей-то смерти яркие огни.

По этой стали часто скачут блики,И, замерев, дыханье затаив,Я в этих вспышках замечаю ликиУшедших повелителей твоих.

Их души, отлетевшие когда-то,Живут в тебе – и не умрут вовек,В тебе найдя хранилище и брата,Как будто ты не сталь, а человек.

Ты умирал не раз на поле брани,И воскресал в других уже руках,Былых друзей порой до смерти раня,Своих любимых превращая в прах.

Ты так кричал, что даже звуки бояМог перекрыть, победу возвестив,Враги не раз глумились над тобою,Тебя во мрак могилы опустив.

Какие мастера тебя ковали,Вложив в клинок неведомый секрет,И как тебя тогда творцы назвали —Утеряно за сотни долгих лет.

Из ножен вновь скользя с притворной ленью,Ты мне как продолжение руки,Тебя, мой друг, я называю Тенью,Нас не поймут глупцы и дураки.

Я знаю, мой черед придет когда-то,И пусть вам в это верится с трудом,Я, как и все, усну в объятьях брата,В душе клинка найдя приют и дом.

И кто-то новый, чище и моложе,Меч заключив в своей любви кольцо,Душу клинка пускай не судит строже,Узрев в ней мельком и мое лицо.

Потом я тихонько положила на стол умолкнувшую гитару и, сопровождаемая глубокими поклонами гостей, пошла к дверям. Приглашенные музыканты побросали свои инструменты и свесились с балкона, посылая мне восхищенные взгляды и воздушные поцелуи. Но уязвленная Луиза не хотела, чтобы вечер закончился таким нежеланным для нее образом. Она приблизила свои губы к уху стоящего рядом с ней юноши и торопливо прошептала несколько слов. Этот дворянин обладал высоким ростом и развитой мускулатурой, но хищное крысиное лицо с хитрыми и злобными чертами начисто лишало его обаяния, и даже более того, придавало ему что-то неописуемо отталкивающее. Юноша выслушал Луизу, и гадкая ухмылка появилась на его тонких губах. Я уже взялась за ручку двери, когда язвительный мужской голос нарушил тишину: