Другой жизни не будет - Мария Нуровская

А затем мы влезли в „виллис“. И в конце леса его мамаша на дорогу выскочила. Они затащили ее в машину и рванули с места. Я осталась в лесу одна. Стефан в мою сторону даже не обернулся, так мамаша его напугала. Иду я по дороге и не знаю, что обо всем этом думать. Оглянулась — позади отчий дом, к которому неизвестно как возвращаться, впереди — комнатушка в чужой квартире. Руками живот придерживаю и говорю своему неродившемуся ребеночку: дай мамочке сил, чтобы она могла до добрых людей добраться. Кажется, мы с тобой одни остались.

Но через какие-нибудь полчаса вижу: от далеких городских огней отрывается один и движется в мою сторону. „Виллис“ тормозит, а шофер говорит, что Стефан его прислал, а сам должен был при мамаше остаться.

И была свадьба в городе, и венчание у моей тетки под Белостоком, которая у ксендза по хозяйству помогает. Одна свеча при алтаре горела, чтобы не привлекать внимания людей. Тени сновали по стенам и меняли наши лица, так что мы все выглядели, как в аквариуме с водорослями. Стоит такой в кабинете у Стефана, и когда нет света, то там все сонно передвигается.

У Стефана круги под глазами, я его даже немного бояться стала. Сама тоже не лучшим образом выглядела. Зато потом в усадьбе ксендза так светло-светлешенько было, что весь страх из сердца улетучился, и я подумала: все, что мы загадаем, должно исполниться.

Потом Стефан упился и сказал ксендзу: дескать, хотя сам еще мальчишкой прислуживал во время мессы, святош не терпит. Ксендз обиделся и вышел из дома на крыльцо. Но тетя Алина обладала таким даром, что даже закоренелых врагов могла помирить. Стефан как-то намекнул, мол, даже медного гроша не поставит под то, что они с ксендзом не спят под одним одеялом. Я только головой покачала на его глупости.

А теперь у нас такая квартира, что только ходить и любоваться. Две комнаты с прихожей со стеклянными дверями посредине, еще один коридор с комнатой и кухня с помещением для прислуги. Даже кладовка отдельно. И огромные высокие окна в белых рамах. На полу мозаика из дубового паркета. Первые недели я ходила на цыпочках и оглядывалась, аж страшно от такой красоты было, как будто настоящая хозяйка этого дома должна меня поймать и за волосы из такого дворца вытащить. Тут раньше врач жил с семьей. Поляк, а войну не пережил. Семью выселили, потому что сын был во что-то замешан. Конечно, неприятно на чьем-то несчастье счастье строить. Я даже намекнула Стефану, может, взять другое жилье, оставшееся после немцев. Но он так на меня набросился, дескать, мне ничем не угодишь. А речь не о том, что сама квартира мне не нравится, а что людей отсюда выбросили. Стефан и слушать ничего не хочет, а у меня такой страх, как бы пан Бог нас за это не покарал.

Однажды Стефан чуть меня из дома не выгнал, таким злым я его никогда еще не видела. Чистила я как-то картошку на обед, а тут звонок в дверь. Пошла открывать, а на пороге женщина стоит — вся в черном, только седые волосы из-под платка выглядывают. Я настолько испугалась, словно это был плохой знак перед родами, что в первую минуту даже дверь перед ней закрыть хотела. А женщина вдруг на колени да как припадет к моей руке. Я даже отступить не успела. Слезы у нее по худому лицу льются, и она говорит: умоляю, помоги мне. Сын единственный, что остался: семнадцать лет, гранату у него нашли, за это угрожает ему смерть. Заступись за него, ведь скоро сама будешь матерью. Я ее с пола подняла, в комнату проводила, дала каких-то капелек. Женщина все мне про сына рассказала, что он такой способный, стихи пишет. Листочки из сумки вынула, читает, а слезы на бумагу капают.

Я от всего этого тоже носом начала хлюпать. У меня и так обычно глаза на мокром месте, а сейчас, когда беременна, особенно. В это время Стефан входит. Вежливо так с ней разговаривает, но настолько холодным тоном, что у меня аж мороз по спине пошел. Объяснил ей, что от него это не зависит, пусть обратится в другое место. А она отвечает, что уже везде была. Тут я словечко вставила, дескать, ты же знаешь в городе такого-то и такого-то. Он посмотрел на меня, как на чужую, а потом пальто принес той женщине и до двери проводил. Возвращается и говорит: ты что, корова глупая, хочешь мне карьеру испортить, если еще раз такое сделаешь — с лестницы спущу. И это я услышала от моего Стефана. Неделю между нами стена глухая была, ни слова друг другу. А потом та ночь настала, нужно было в больницу ехать. Стефан меня отвез, у нас к тому времени уже своя машина была. По дороге мы тоже ни о чем не разговаривали. Но, когда я за санитаркой пошла, за руку меня ухватил, поцеловал и говорит: дай мне сына.

И родился такой хорошенький и такой маленький, что мне даже страшно было, смогу ли я его для этого мира вырастить, уберечь от невзгод. Тут же рядом на койке жена коменданта лежала. Мы с ней еще не очень хорошо знали друг друга. Роды нас сблизили. Красивая была женщина: глаза черные, огромные, волосы, как смолой намазаны, темные и прямые, по подушке разметались вокруг лица белого. Третью девочку рожала и, наверное, на этом не остановится, потому что ее Владек наследника ждет. Посоветовала мне, как молоко сцеживать, чтобы затвердений в груди не было. Так мы между собой поговорили, потому что другие женщины как-то от нее подальше держались. У нее тоже жизнь не легкая. Однажды ночью прибежала, лицо еще белее, чем обычно. Ночная рубашка на плечах вся порвана, кожа поцарапана, как будто сквозь колючую проволоку лезла. Комендант на нее с ножом, что домой пришла поздно. Где была, мол, и с кем. А женщина — сама невинность. Но разве ее ненормальному докажешь. Следом прилетел, где эта курва, кричит. Стефан начал его успокаивать, а он на него накинулся, видать, ты свою любовницу защищаешь».

С чего это все в действительности началось? Однажды перед началом войны он находился на конспиративном собрании. Это была квартира дяди Зигмунда, брата матери. В тот день загребли всех, в том числе и его. В какой-то момент на лестнице раздались топот кованых ботинок и стук прикладами в дверь. Один из полицейских грубо обращался с девушкой, и он встал на ее защиту, за что был жестоко избит. Просидел пару месяцев, но это открыло ему дорогу. В двадцать четыре года стать воеводой — это такой успех, в голове не укладывается. Ему нельзя было поддаваться слабости.

Ответственность. Что под этим подразумевается? Бояться ответственности — не бояться. Подумать только, какой магической силой обладают эти два понятия. Значит ли это, что он всегда должен жить в страхе? А если бы не боялся ответственности, то поступал бы иначе? Может, и мог бы тогда защитить этих двух ребят. В конце концов, дело-то было пустячное — старая ржавая граната. И речи не могло быть о нелегальной организации — всего лишь озорство сопляков. Все это знали: и тайные агенты, которые выдумали предмет преступления, прокурор, препарирующий акт обвинения, ну и судейский состав, приговоривший этих детей к смерти. И, быть может, он тоже, но это под вопросом.