Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне

причины, заставившие меня переменить имя, не имеют ничего предосудительного. Я не преступник... Я скрываюсь потому, что моя жизнь была бы в опасности, если б полиция открыла меня.

— Все заговоры, вечно шуаны?

— Пока король не вернётся на свой трон, мы будем сражаться с его врагами и будем считать за честь подвергаться за него опасностям. А m-llе де Племер, выйдя замуж за г-на Лербура, стала якобинкой?

— Я никогда не изменяла своим чувствам и осталась роялисткой, как и мой муж, который питает отвращение к революционной партии. Но я должна вам сказать, что он предан правительству консулов. Он ждёт от них восстановления порядка.

— Я постараюсь запомнить лишь то, что вы мне сказали относительно ваших личных чувств. С меня этого довольно.

— Не думайте, что я могу одобрять насилие.

— Вовсе нет. Наши планы самые мирные. Мы хотим дойти до первого консула, чтобы столковаться с ним. Мы его совсем не знаем. Каковы его намерения и мечты? Честолюбив ли он? Желает ли он счастья Франции? Вот что нам хотелось бы услышать из его уст. Когда всё это выяснится, тогда мы будем действовать, смотря по обстоятельствам.

— Но каким образом вы рассчитываете добраться до него?

— Мы и приехали в Париж только для того, чтобы завязать знакомство с кем-нибудь из его окружения. Нам известно, что генерал Бонапарт настолько же интересуется нашими планами, насколько мы его намерениями. Его политика в данное время колеблется между якобинцами и роялистами... Оппозицию правительству он приписывает якобинцам, а Фуше, наоборот, обвиняет в этом роялистов. Свидание между нами и первым консулом поможет рассеять недоразумения и будет способствовать общему умиротворению.

— Дай Бог! Если нужно только известить о вас первого консула, то я могу это устроить.

— О, вы оказали бы нам огромную услугу.

— Но нужно быть уверенной, что вы сказали только правду.

— Неужели вы считаете меня способным злоупотреблять вашим доверием?

Эмилия взглянула на молодого человека. Он имел достойный вид. Тем не менее она решилась держаться осторожно.

— Я имею сношения с мадам Бонапарт и бываю в Тюильри, когда хочу, благодаря её камеристкам. Мне ничего не стоит сообщить ей о ваших проектах. Она имеет склонность и, вероятно, свои расчёты покровительствовать старинной знати и уже добилась от мужа разрешения вернуть некоторых эмигрантов... Кажется, теперь она хлопочет о восстановлении религии во Франции, хотя сама она и не очень набожна. Если хотите, я могу попросить её устроить вашу встречу с генералом Бонапартом.

— Позвольте мне сначала посоветоваться. Нужно, чтобы никто из окружающих генерала не знал, кто мы. Достаточно, если Фуше только пронюхает о нас, как мы будем арестованы прежде, чем увидимся с генералом Бонапартом.

— Отлично. Посоветуйтесь с вашими друзьями и когда вы решитесь на что-нибудь, то положитесь на моё уменье. А пока ни слова об этом. Вот идёт мой муж...

— Генерал Ланн, — начал простодушно появившийся Лербур, — запутался в своих делах. Он очень гордится своими солдатами. Не дав себе труда испросить нужный кредит, он заказал для всей гвардии новые мундиры, и взбешённый генерал Бонапарт объявил, что он заставит его заплатить из своего жалованья, и теперь он просил отсрочить ему платёж за галуны и вышивки, которые мы поставляли. Но, конечно, всё это уладится... Собратьям по оружию незачем ссориться...

— Однако, говорят, Бонапарт был неумолим к генералу Массена.

— Да, но это потому, что тот слишком уж... грел руки в Италии. Бонапарт заставил его вернуть... И этот любимец победы даже плакал. Он любит денежки! Удивительна судьба всех этих людей. Мюрат был служителем в гостинице, Ожеро — учителем фехтования, Массена — контрабандистом, Ней — бочаром. Сам Бонапарт...

— Тише, друг мой, — с улыбкой перебила его m-mе Лербур. — Он гений, а это освящает всё!

— Женщины за него, г-н Леклер. Берегитесь нападать на него в их присутствии. А, вот нас зовут уже к обеду.

На пороге той самой двери, через которую вошла m-me Лербур, появилась служанка. Молодой человек, предложив руку Эмилии, направился в комнаты торговца в сопровождении мужа следовавшего за ними.

В те времена, по французскому обычаю, обедали в полдень. В столовой Лербуров была уже заметна роскошь, уничтоженная было революцией. Серебро было извлечено из тайников, и стол свидетельствовал о зажиточности хозяев.

— Садитесь, дорогой мой, — сказал Лербур, указывая Сан-Режану место между собою и женой. — У меня найдётся такое вино, что заставит вас забыть все гостиницы. Выпьем за наш союз... Жаль, что нет здесь вашего товарища, он славный человек. Если он привезёт из Шаронты какой-нибудь старой водки, то пусть он поделится со мной.

— Я ему скажу.

— А пока мы воздадим должное моему бургонскому. Вот шамбертен. Такой же, какой пьёт первый консул. Всё оказалось возможным перевернуть во Франции, только вино нельзя было испортить, а это уже много!

Сидя за столом торговца, Сан-Режан с интересом слушал признания, в которых рассыпался Лербур. Он понимал, что в его словах отражались чувства парижан среднего сословия, которые ему важно было знать. Это являлось довольно точным указанием для Гартвелльского двора, мечтавшего о реставрации. Он понимал, что с желаниями и стремлениями масс нужно считаться. Пережив террор, пожелает ли возрождающееся французское общество переменить систему и вернуться к монархии? И теперь ему стало ясно, что Бонапарт произвёл на буржуазию впечатление силы и власти, без которых не может держаться порядок.

— Нам, изволите ли видеть, г-н Леклер, важнее всего устойчивость учреждений. Невозможно работать с уверенностью, если правительство будет меняться каждый год. А нет уверенности, нет и дел. Десять лет нельзя было рассчитывать даже на завтрашний день. Каждый день какая-нибудь неожиданность, какая-нибудь катастрофа. То принудительный заём, то девальвация ценностей, то ещё что-нибудь. Всячески старались разорить эту несчастную страну. А теперь мы начинаем дышать свободно. Водворяется спокойствие, завязываются отношения. Теперь уж нечего дрожать за свою жизнь. Теперь мы смеем думать и говорить. Начинаются приёмы, а за ними идёт и роскошь. А роскошь — это, извольте видеть, жизнь Парижа. Как вы будете продавать ваши шёлковые товары, если портным не приходится шить платьев для франтих? Теперь, слава Богу, наступила полная реакция, и санкюлотизм отжил свой век. Теперь пудрятся вместо того, чтобы носить красный колпак. Эмигранты, г-н Леклер, возвращаются каждый Божий день!

— Мадам Бонапарт, говорят, относится к ним весьма благосклонно...

— Ещё бы! Она не может забыть, что она носила титул графини Богарне.