Творчество Жака Фейдера - Виктор Божович

В пьесе был более подробно, по сравнению с рассказом, разработан второй план парижской улицы; торговцы, хозяйки, прохожие, мальчишки. В несколько отвлеченный, интеллектуальный стиль Франса были введены конкретно-бытовые подробности.

В пьесе появился новый персонаж — уличный мальчишка по прозвищу Мышь. Своей проказливостью и остроумием он вносил оживление в спектакль. По ходу действия он завязывал дружбу с Кренкебилем и в решительный момент спасал его от самоубийства.

В рассказе мотив самоубийства отсутствовал. Тема одиночества, покинутости старого зеленщика получала в нем не столь открытое, как в пьесе, но по существу более жестокое и ироническое решение: желая вновь попасть в тюрьму, старик прибегает к магическому заклинанию «смерть коровам!» — оскорбительному выкрику в адрес полиции, который на этот раз не производит ожидаемого действия. Эта сцена в пьесе сохранена, но за ней следует не очень убедительный «успокоительный» финал.

С введением мотива несостоявшегося самоубийства и дружбы между стариком и мальчиком пьеса приобрела оттенок мелодраматизма и сентиментальности.

Утонченная ирония франсовской прозы вряд ли звучала достаточно впечатляюще с театральной сцены. Писатель, очевидно, сам это понимал, но вместо того, чтобы «передумать» свое произведение в новом, театральном плане, он пошел на известное его опрощение.

Работая над экранизацией произведения Франса, Фейдер проявил тонкое понимание духа литературного первоисточника и специфических возможностей кинематографа.

В рассказе Франса судебное дело уличного торговца приобретает обобщенный характер, превращается в обличение буржуазной судебной машины, более того — в обличение буржуазного государственного строя. Обобщение достигается за счет комментариев автора, исполненных иронии, сарказма и той особой интеллектуальной диалектики, мастером которой был Анатоль Франс.

Переделывая рассказ в пьесу, Франс и работавший с ним Люсьен Гитри не нашли новых, специфически театральных средств художественного обобщения. Авторский комментарий в сокращенном и упрощенном виде излагался со сцены Лермитом и Обарре. Но театр имеет свои законы, и оба эти персонажа, воспринимавшиеся в прозаическом произведении как вполне допустимая условность, на сцене выглядели надоедливыми резонерами. Частицы авторских мыслей были розданы и другим персонажам. Будучи распылены, рассуждения Франса потеряли свою точность, ироничность и остроту, а слова действующих лиц (в том числе и самого Кренкебиля) приобрели резонерский оттенок.

Фейдер несомненно почувствовал, что если он не хочет ограничиться в своем фильме простым рассказом о судебном казусе, ему необходимо добиться художественного обобщения, передать франсовскую мысль, франсовскую философию. Средства для этого он стал искать в собственно кинематографи-ческой образности. Здесь ему пришлось идти непроторенным путем.

В то время при экранизации литературных произведений во французском кино ограничивались заимствованием сюжетной схемы и суммарных характеристик действующих лиц. В результате классические произведения выглядели на экране обедненными, а порой изуродованными до неузнаваемости. Стремясь дать кинематографический комментарий к роману или пьесе, режиссеры скатывались к иллюстративности.

Фейдер понимал, что скрупулезное следование литературному первоисточнику чаще всего приводит к полному искажению мыслей автора. Экран нуждается в зрительных образах, а не в словах; он требует иногда полной переплавки сюжета и создания образов, внешне очень далеких от первоисточника, но, тем не менее, по духу своему близких к мысли автора. Фейдер считал, что при подходе нет произведения, которое нельзя было бы с успехом перенести на экран. В одной из бесед он заявил: «Даже если я вам скажу, что экранизация «Духа законов» не представляется мне, с кинематографической стороны, вещью неосуществимой, - это не будет только парадоксом… Я предполагаю, разумеется, предварительную транспозицию произведения, которая весьма далека от грубой раскадровки на «номера», а приближается скорее к оркестровке, которую подсказывает музыканту простая мелодическая линия»[15].

Для «Кренкебиля» такой основной линией явилась тема трагического одиночества маленького человека в мире, где господствуют социальное неравенство, несправедливость и ханжество.

Фильм начинается экспозицией, построенной на монтажных сопоставлениях. По ночному Парижу, в направлении городского рынка, движутся повозки с овощами. Они катятся по фешенебельным улицам, где не умолкает веселье, и мимо убогих лачуг, где ютится нищета. Ярко освещённые подъезды, автомобили, женщины в мехах — и полицейская облака в тёмном переулке, паническое бегство «человеческой дичи», короткая схватка возле глухой стены... Медленно удаляется полицейский фургон, «салатная корзинка», как выражаются французы. А овощи тем временем прибыли на городской рынок: отсюда их вновь повезут по улицам на своих тележках мелкие торговцы-зеленщики. Экспозиция закончена, начинается повесть о старом зеленщике Кренкебиле. Но, будучи «вписана» в конкретный социальный фон, эта внешне незначительная история приобретает силу художественного обобщения.

С большой тщательностью разрабатывает Фейдер второй план своего фильма. В «Кренкебиле» фон не только воспроизводит реальное место действия, но и помогает раскрыть суть драматической ситуации. В начале фильма Кренкебиль погружен в кипящий людской поток: он все время среди людей, в тесном и оживленном общении с ними. Но вот, побывав на скамье подсудимых, он становится изгоем, и фон действия резко меняется: теперь фигура Кренкебиля одиноко маячит на опустевших улицах, унылость которых только подчеркивает случайно мелькнувший пешеход, или бездомная собака, или жалкая фигура проститутки под тусклым фонарем...

Чтобы лучше передать эту атмосферу заброшенности, Фейдер строит в павильоне специальную декорацию улицы для съемки заключительных эпизодов (в то время как начальные эпизоды снимались на натуре), погружает кадр в полутьму, куда врываются тревожные блики света. Путем вирирования пленки режиссер добивается мертвенно-синеватого колорита.

Драматическое напряжение достигает высшей точки в эпизоде на набережной, где Кренкебиль готовится покончить с собой. Когда же благодаря вмешательству Мыши к Кренкебилю возвращается вера в людей, действие снова переносится на натуру и кадр заливают потоки солнечного света. С точки зрения внешнего правдоподобия этот резкий переход от ненастной ночи к яркому сияющему дню может показаться слишком резким, но эмоционально-выразительно он глубоко оправдан.