Элохим - Эл М Коронон

– Элохим, брат, это я, Иосиф.

Элохим вложил меч обратно в ножны.

– Что тут делаешь?

– Искал тебя. По всему городу. Весь день. Потом подумал, что ты у рабби. Пришел сюда и увидел издалека, как кто-то вошел в дом. В темноте не успел разглядеть. Решил дождаться.

– Долго же пришлось ждать.

– Ничего, брат. Я обещал Анне найти тебя. Она сильно беспокоится.

– Знает ли она про Рубена?

– Знает. Но не от меня. Город полон слухами.

Слухи о случившемся в Храме распространились мгновенно. Иерусалим всегда жил слухами.

– И что говорят люди?

– Разное. Но все ругают Рубена.

– Стало быть, жалеют меня. Сегодня жалеют, а завтра начнут презирать. От жалости до презрения лишь один шаг. Невозможно жалеть и при этом уважать.

– Нет, брат, не правда. Люди сочувствуют тебе.

– Покамест. Ждут моего ответа.

– Так давай пойдем, накажем его.

– А ты тут при чем?

– Я!? Он унизил меня тоже. Я же твой брат.

– Запомни, ты тут ни при чем. Это касается только меня. Понятно?

– Понятно, брат. Тогда пойдем домой.

– Нет. Ты пойдешь один.

– Я Анне обещал. Она просила найти тебя.

– Ну, ты и нашел меня! Так и скажи. Нашел.

– Что еще сказать?

– Пусть не беспокоится.

– А если спросит, куда ты пошел?

– Не спросит. Знаю ее.

– Пойдешь к Рубену?

– Нет. С ним надо повременить. Ханука только началась. Люди не поймут и не примут. Надо дать времени расставить все по своим местам.

– Куда же тогда пойдешь?

– Спущусь в Царские сады. Переночую там. А утром поднимусь на гору Соблазна.

– А когда вернешься домой?

– Не знаю. Время покажет. Но если не вернусь через три дня, найди меня там. В пещере под самой вершиной на западном склоне. Помнишь, мы с тобой однажды набрели на нее?

– Помню.

– Принеси что-нибудь попить и поесть.

– Хорошо, брат.

– Ну, тогда бери коня и ступай домой.

Элохим передал узду Иосифу. Но тот все еще продолжал стоять на месте. Ему не хотелось уходить без брата. Элохим положил руку ему на плечо.

– Иосиф, мне тоже нелегко. Кажется, отныне у меня нет никакого выбора. Рубен – только начало. А теперь иди.

Не попрощавшись, Элохим отошел от Иосифа и ускоренным шагом направился в сторону Храма. Иосиф смотрел ему вслед до тех пор, пока он не исчез в темноте.

6

У западных стен Храма Элохим перешел через мост над Тайропоэоном[16] на главную улицу Верхнего города. Вскоре он дошел до Газита и, оставив по правую руку Дворец Хасмонеев, свернул направо на улицу, спускающуюся напрямую через Верхний рынок в долину Енном. Уже было далеко за полночь. Улицы были безлюдны. Город спал после первого дня праздничных веселий и набирался сил для последующих семи дней Хануки.

В голове роились разные мысли, перескакивая с Предсказания Мелхиседека на увиденный сон, оттуда на его толкование рабби Иссаххаром, а потом на события прошедшего дня. Но он не мог сосредоточиться на чем-то одном.

Прошел несколько перекрестков. «Никого нет, – подумал он, – а что, если кто-то вот сейчас идет по одной из поперечных улиц. И что, если мы столкнемся друг с другом там, впереди, вот на том перекрестке. Случайно. Кто знает, что может случиться? Вся жизнь может измениться от одной этой встречи. У обоих. И ведь этого можно было бы избежать, если бы вот сейчас пойти быстрее… Боже! Что за дикая мысль: избежать неизбежного! Да ведь я, наверное, нарвусь на него как раз из-за того, что ускорил свой шаг! Непостижимо!»

Пока он так думал, впереди кто-то показался из-за угла. В темноте он различил женский силуэт. Она шла ему навстречу. «Женщина? Так поздно? Странно. Кто она?»

Они поравнялись. Это была своего рода городская знаменитость. Сумасшедшая, по прозвищу Дура-Делла. Любимица иерусалимских детишек.

Иудейские города были полны всевозможными юродивыми, помешанными, глухонемыми и прочим несчастным людом. В Иерусалиме, в ожидании чудесного исцеления, великое скопление слепых, хромых, расслабленных, иссохших постоянно копошилось под сводами пяти крытых проходов вокруг купальни у Овечьих ворот в Вифезде, недалеко от дома Элохима.

Но каждый город имел, по крайней мере, пару знаменитостей, по одному от каждого пола. В Иерусалиме ими были Дура-Делла и Длинный Дан. Этот Дан был известен тем, что даже самые рослые сыны Израилевы приходились ему по пояс. Из-за своего гигантского роста он не мог долго стоять на ногах и проводил почти все свое время, сидя перед воротами Верхнего рынка. Единственным его занятием была забота о собственном носовом платке. Он доставал его из одного кармана, сосредоточенно и долго складывал вчетверо, затем перекладывал в другой карман. Но через минуту он вновь вытаскивал платок, проверял, насколько аккуратно он сложен, и опять клал в прежний карман. И так целый день.

Женить Длинного Дана на Дуре-Делле было неувядаемой темой пересудов горожан, а также предметом насмешек назойливой ребятни. Еще издалека услышав громкий певучий голос Дура-Деллы, дети выбегали на улицу ей навстречу. Затем они гурьбой ходили за ней, дразня ее Длинным Даном:

«Дел-ла ду-ра, Дел-ла ду-ра!

А Длинный Дан ей пара!»

Она на детей особо не обижалась, шествовала гордо, с высоко поднятой головой, но иногда резко оборачивалась, и тогда дети пускались врассыпную. А у взрослых появление Дура-Деллы неизменно вызывало какую-то безотчетную светлую радость.

– Элохим, ты чего? Спятил, что ли? Шастать так поздно?

Элохим невольно улыбнулся. И был сильно удивлен. Он впервые слышал, как Дура-Делла обратилась к другому человеку. Обычно Дура-Делла общалась только с небом. Раз в три дня в одно и тоже время она с плетеной корзиной ходила через весь город на рынок. По дороге она громогласно ругала и проклинала власти.

– Сволочи! Вам по х*ю люди! Чтоб вы сдохли!

Людям оставалось гадать, кого она имеет в виду, иудейского царя или римского цезаря? Или и того, и другого. Иногда ее спрашивали напрямую. Но она просто игнорировала их. Люди для нее словно не существовали. Будто она была совсем одна под небосводом, в своем собственном причудливом мире.

Лишь у ворот рынка на миг она возвращалась из своего мира с тем, чтобы смерить Длинного Дана презрительным взглядом. И, брезгливо фыркнув в его сторону, она проходила мимо. На рынке она наполняла свою корзину фруктами, овощами, всего понемногу, не спрашивая никого, но строго соблюдая умеренность. И уже на обратном пути непременно бросала Длинному Дану или яблоко, или грушу. Длинный Дан при этом обиженно отворачивался и ждал, пока она пройдет мимо.

Никто толком не знал, откуда она попала в Иерусалим. Поговаривали,