Тайна Жизни - Виктор Форбэн

— Мутэ, — вставила Алинь: — проявил истинный энтузиазм, как только узнал, кто вы.

— Вот! — сказал Жюльен, все более и более уверенно: — могу сказать без всякой лести, что я считаю вас великим ученым, но оставляю за собой право думать, что вы оказали бы гораздо большие услуги науке и человечеству, посвятив себе работе...

— Ну, ну, — поощрял заинтересованный профессор.

— Работе более практической, более осуществимой.

— Вы будете удовлетворены, и очень скоро. Ваша откровенность мне по душе, но я попытаюсь все-таки вас обратить в мою веру. В сущности, что такое жизнь? В чем существенная разница между органической и неорганической материей?

Он доказал, что обе эти материи, такие различные в своих внешних проявлениях, в действительности ведут себя одинаково. Живая клетка, будь она животная или растительная, беспрестанно заимствует у окружающей среды, атом за атомом, те химические элементы, которые входят в ее состав. С своей стороны кристалл образуется в пересыщенном растворе, привлекая и скопляя вокруг себя те молекулы, которые окружающая его масса держит в свободном состоянии. Следовательно, образование и превращение как живой клетки, так и неживого тела — кристалла, идет за счет окружающей среды, и процесс этого явления совершенно одинаковый как для клетки, так и для кристалла.

— Вы допускаете, не так ли, эту аналогию между тем, что я назову живым миром и миром химическим. Хорошо. Дальше, вам небезызвестно, что существуют бактерии, непосредственно заимствующие питательные элементы из неорганических веществ, и что существуют микробы, питающиеся исключительно камнем, который они разлагают.

— Совершенно верно, — подтвердил Жюльен с возрастающим увлечением. — Европейский Nitroso monas, Nitrobacter...

— Вот именно. Эти бактерии суть самые первичные существа, которые нам известны, и геология дает нам доказательство того, что эти микроскопические клетки жили на нашей планете за миллионы лет до появления растений, значит, если вы верите в универсальность эволюции, вы принуждены допустить, что эти простейшие существа — потомки еще более простых существ. Тогда звено за звеном вы должны притти к такому первичному состоянию, в котором жизнь представляет собой только ряд реакций между отдельными молекулами. Это первая стадия жизни: жизнь химическая. Жизнь зародилась на голой земле в виде случайных комбинаций, произошедших под влиянием солнечного тепла, властелина и распределителя энергии.

— Теория очень интересная, — прошептал лаборант, поколебленный в своем скептицизме.

— И грандиозная! — воскликнула молодая девушка, упивавшаяся словами ученого. — Она открывает неизмеримые горизонты!

— Возможно... — согласился профессор с заметным смущением: — Признаюсь, у меня не хватило постоянства. Занявшись этой проблемой, глубокой, как пропасть, я отступил. Закружилась голова. Я рано или поздно вернусь к этим работам. Как раз в поисках за доказательствами, я наткнулся на поразительную вещь. Я бы не решился говорить перед посторонними о своем новом открытии, которое еще далеко не доведено до конца, но вам я принужден изложить его принципы, потому что на вас обоих будет лежать обязанность методически контролировать мои опыты. Дело вот в чем...

Прежде всего, он напомнил о том, что при настоящем состоянии науки точный состав растительной и живой клетки неизвестен, и что кроме элементов химических, которые она содержит и которые удалось установить, в ней существуют еще неизвестные элементы, действие которых влияет либо на весь организм, либо только на часть его.

— Это то, что мы называем энзомы[1] и гормоны, — подтвердил Жюльен: — Их состав не известен. К этой же категории относится змеиный яд, который разносит смерть по всему организму.

— Да, вы в курсе. Прекрасно! Я открыл один из таких таинственных элементов, имеющий своим назначением омоложение животной клетки. Если я у молодой обезьяны отниму орган, в котором вырабатываются эти энзомы, животное сейчас же проявит все признаки старости. И обратно — если я введу некоторое количество этих энзомов в организм старой обезьяны, признаки старости исчезнут.

— Ведь, это вечная юность! — воскликнула в энтузиазме Алинь.

— Вы качаете головой, Мутэ? В моей лаборатории есть кое-что, способное вас заинтриговать... Я не говорю — убедить. Нет еще! — Пойдемте со мной.

Глава IV.

Лаборатория в джунглях.

— Хотите знать мои впечатления, — спросил вполголоса Жюльен, задержав Алинь внизу лестницы, на которую уже успел подняться Зоммервиль.

Она нетерпеливо подернула плечами, но он не обиделся.

— Он очень умный человек, но в нем многого не хватает, чтоб сделаться великим ученым.

— Многого не хватает? Вы не имеете права так говорить! Чего не хватает?

— Постоянства, например. Человек, который...

— Вы идете? — послышался голос Зоммервиля.

— Да, да, идем! ответила Алинь.

Но Жюльен настойчиво удержал ее за руку.

— Ученый, который трижды за несколько лет меняет поле своей деятельности, это мотылек, порхающий над клумбой. Надо остановиться над одним цветком и извлечь из него весь нектар.

Она яростно обернулась к нему и проговорила сквозь зубы:

— А вам вот чего недостает — веры!

Ученый, поджидавший их на площадке, дал несколько предварительных объяснений. Он ограничился тем, что поправил совершенно разрушенную крышу этого этажа, разделенного флибустьерами когда-то на два огромных помещения. До сих пор он занимал только одно из них, оставив другое для устройства лаборатории. Узкое окно, проделанное в стене, выходило на восток и слабо освещало площадку. Недоходящая до потолка перегородка отделяла пространство между лестницей и другой стеной. Он не сразу толкнул тяжелую дверь из толстых досок красного дерева.

— Я должен вас предупредить, Мутэ, что вы увидите далеко не образцовую лабораторию. Если вы человек порядка и системы, вы, конечно, будете возмущены.

— Профессор, — сказал, улыбаясь, Жюльен: — я твердо помню, что мы находимся на одинокой скале посреди океана, в значительном количестве миль от Коллеж де Франс и Сорбонны.

— Вот это так!

Просторный, как деревенская церковь, зал имел с каждой стороны по пять окон, сделанных из бывших бойниц. Огромные грубо обтесанные балки, почерневшие от времени и непогоды, поддерживали крышу, пестрящую заплатами. Повсюду, без малейшего стремления к порядку и симметрии, стояли простые столы и полки, загруженные инструментами и аппаратами. Чувствительные весы под стеклянным колоколом находились в соседстве с грязной чашкой. На спинках стульев валялись запачканные салфетки.