Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

Как на самом деле происходило взаимодействие религии и науки при зарождении последней, можно изучить по книгам:

• Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. Т.3. М. — Л. 1933.

• Гурев Г. А. Коперниканская ересь в прошлом и настоящем. М., 1933.

• Выгодский М. Я. Галилей и инквизиция. М. — Л. 1934.

• Рожицын В. С. Джордано Бруно и инквизиция М., 1955

• Вопросы истории религии и атеизма. Сборник статей. Вып. 1. М., 1950.

• Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. Т. 1 М., 1980. Т.2 М., 1987

• Гайденко П. П. История новооевропейской философии в ее связи с наукой. М., 2000

• Яки С. Спаситель науки. М. 1992.

• Яки С. Бог и космологи. М.1993.

• Косарева Л.М. Коперниканская революция: социокультурные истоки. М. ИНИОН.1991.

• Косарева Л. М. Генезис научной картины мира. М., ИНИОН, 1985.

• Косарева Л.М. Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект проблемы. М., 1989.

• Современные зарубежные исследования по философии и генезису науки (позднее средневековье и возрождение) М.ИНИОН.1980.

• Социокультурные факторы развития науки (по материалам историко-научных исследований). Сборник обзоров. М., ИНИОН, 1987

• Кирсанов В. С. Научная революция XVII века. М., 1987.

• Кимелев Ю. А. Полякова Н. Л. Наука и религия: историко-культурный очерк. М. 1988,

• Йейтс Ф. А. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000.

• Философско-религиозные истоки науки. М., 1997

• Фантоли А. Галилей. В защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви. М., 1999

• Лернер Л. Госселин Э. Галилей и призрак Джордано Бруно // В мире науки. 1987, № 1, сс. 80–88.

• Шрейдер Ю. А. Галилео Галилей и Римско-Католическая Церковь // Вестник истории естествознания и техники. 1993, № 1.

Грех слепой веры

Итак, церковный тезис о том, что христианство и наука не враждебны друг другу — это не просто «противоатеистическая контрпропаганда». Христианство создало предпосылки для рождения научной картины мира — а потому оно не может быть враждебным по отношению к науке. Как говорил св. Филарет Московский — «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством»[69].

Да, люди впервые переступают церковный порог, как правило, по соображениям вполне суеверным. Они ждут «чуда» и по большей части им совершенно все равно — из какого источника требуемое ими «чудо» поступит. Но Церкви-то не все равно — «какую веру верует» человек. И потому, разочаровывая поклонников «неведомой магической энергии», Церковь требует расти от суеверия к осознанной вере, требует труда мысли и отчетливости, требует, чтобы человек совершил труд рефлексии над содержанием своей веры.

Никогда Православие не воспевало «слепую веру».

Во-первых, потому, что «слепая вера», не знающая ни своего предмета, ни своих оснований, не заметит и границы между христианством и язычеством, между православием и ересью.

Во-вторых, потому, что «слепым» может быть только неверие. Опыт неверия может рождаться из опыта слепоты. Неведение естественно следует за невидением.

В-третьих, потому, что та вера, которая считается нормативной в церковной традиции, как раз должна быть зрячей. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5,8). Со времен св. Кирилла Иерусалимского (IV в.) в православии различаются «вера догматическая» и «вера созерцательная» («Есть два вида веры: один — вера догматическая, соглашение души на что-либо… Другой же вид веры есть дарование благодати. Эта вера… созерцает Бога»[70]).

Итак, богословие созерцательное, мистическое не является слепым потому, что оно-то как раз видит.

Богословие же догматическое также не слепотствует потому, что оно думает. Теология есть модус присутствия логики в иррациональном мире религии.

В конце XX века было осознано то, с чем так яростно не соглашался век «Просвещения»: естественнонаучная модель рациональности не есть единственная форма рациональности. Знание может быть не математическим и не физическим. Оно может быть гуманитарным. Рациональность же определяется тем, как человек обрабатывает ту или иную информацию, поступающую к нему, а не тем, из какого именно источника (научной лаборатории, инстроспекции, библиотеки, храмовой проповеди или из уличного разговора) поступает эта информация (анализ уличных разговоров и базарных пересудов может быть вполне научным — это будет отрасль науки по имени «социология»).

Оказалось, что миф более рационален, чем казалось прежде. А наука более мифологична, нежели думал о ней XIX век. Православие прилагает рациональные процедуры к анализу своих преданий. А светская наука, как оказалось, не может жить без догм. Доказательство Куртом Гёделем в 1931 г. знаменитых теорем «о неполноте формальных систем» и «о невозможности доказательства непротиворечивости формальной системы средствами самой системы» показало, что интеллектуальные процедуры всюду работают одинаково: любая теория зиждется на некоем наборе догм (которые в светской науке стыдливо именуются аксиомами).

Аксиома христианства — это доверие к опыту Присутствия. Аксиома атеизма — доверие к опыту пустоты. В принципе, рационально можно прокладывать логические цепочки и от одной аксиомы, и от другой. Другое дело, что эти логические цепочки приводят к расширению изначального опыта. Путь религии идет от опыта Присутствия предмета веры к опыту Преображения в предмет веры. Путь атеизма ведет от опыта пустоты к опыту тошноты (см. «Тошноту» Сартра) и к самоубийству (см. «Бесы» Достоевского).

Законы рациональности едины — и для верующих людей, и для неверующих. Различие лишь в том, что предпочитается в качестве «момента истины», в качестве точки доверия и опоры. Откуда идти и к чему — вот где наши различия. А техника интеллектуальной «ходьбы» одинакова у математиков и богословов.

Как избегать конфликтов?

Осознание вышесказанного помогло перейти от конфликта к сосуществованию. В науке и культуре как в коммунальной квартире: чтобы не было конфликтов, каждый должен четко знать свои права и обязанности, пределы своей жизненной территории. Помните, как у Булгакова: «люди-то они хорошие, вот только квартирный вопрос их испортил», — потому что в коммуналке было непонятно, кто ответственен за свет в туалете, ванной и т. д. А когда люди разъезжаются по разным блокам, значительная часть источников конфликта исчезает. Так вот, что касается отношений Церкви и Науки — конфликт растворяется по мере того, как каждый из нас осознает, где граница нашей компетенции.

В науке же признаком профессионализма считается умение четко осознавать пределы своей компетентности. Как токарь знает, каким сверлом какой материал на какой скорости надо обрабатывать, так и ученый знает границы своего метода: вот этот круг проблем моя теория, моя модель могут разрешить, а для других проблем нужны другие методы[71].

Конфликт возникает оттого, что нам кажется, будто в чужой речи мы услышали ответ на наш вопрос. Представьте, я спрашиваю попутчика: «Мы успеем проскочить на зеленый свет?» А он отвечает: ”Думаю, что в следующем году удастся!». Случай свел меня с идиотом или с шутником? Нет, все проще: я просто не заметил, что в ухе у моего собеседника наушник от мобильного телефона, и он вел разговор не со мною, а с кем-то другим.

А вот иное видение: представьте, что жена посылает меня в магазин и, вручая мне 50 рублей, настойчиво твердит: «Купи два пакета молока!.. Нет, ты понял? Два пакета молока! Повтори: два пакета молока! Посмотри мне в глаза и скажи еще раз! Ты понял? Два пакета молока, а не два номера «Богословского вестника», как ты в прошлый раз притащил!». Получив эту инструкцию, я иду в магазин и по дороге повторяю как мантру: «два пакета молока… два пакета молока…». И вот, уже на подходе к кассе я слышу, как стоящий передо мною покупатель говорит кассиру: «А мне два батона хлеба, пожалуйста!». Имею ли я право в эту минуту сказать: «Ну что за недоумок это мужик! Все передовое человечество покупает два пакета молока, а этот пень покупает зачем-то два батона хлеба!!!»?

Так вот, прежде, чем обвинять Библию в антинаучности и глупости, неплохо было бы поинтересоваться: а на какие вопросы Библия намерена дать ответы. Те ли это вопросы, какие изучают на геологическом или биологическом факультетах, или же это ответы совсем другим людям на совсем другие вопросы. Если мы научимся понимать вопросы, которые люди задавали Моисею, мы поймем (и примем) и его ответы… Мы поймем — за чем он был послан.

Как-то В. Гейзенберг так пояснял своему коллеге — физику ядерщику Вольфгангу Паули свое видение отношения религии и науки: «Когда мы видим в небе самолет, то можем с известной степенью достоверности заранее рассчитать, где он будет через секунду. Сначала мы просто продлим его траекторию по прямой линии; или же, если мы успели заметить, что самолет описывает кривую, то мы учтем и кривизну. Таким образом, в большинстве случаев мы успешно справимся с задачей. Однако траекторию мы все же еще не поняли. Лишь когда мы сначала поговорим с пилотом и получим от него объяснение относительно нечаемого полета, мы действительно поймем траекторию… Разговор ненадолго прервался, потому что на расстоянии нескольких сот метров мимо нас проплыл большой пассажирский пароход, который со своими многочисленными огнями выглядел в светло-синих сумерках сказочным и почти нереальным. Мне пригрезились в этот миг человеческие судьбы, которые, вероятно, разыгрывались за освещенными окнами кают, и в моем воображении вопрос Вольфганга превратился в вопрос о пароходе. Что такое в действительности этот пароход? Масса железа с машинным отделением, системой электропроводки и лампочками? Или же выражение целеустремленности человеческого намерения, структура, образовавшаяся как результат отношений между людьми? А может быть, он просто следствие биологических природных законов, которые в качестве объекта своей формирующей силы использовали на этот раз не только молекулы белка, но и сталь, и электрический ток? Тогда слово «намерение» в человеческом сознании представляет просто отражение этой формирующей силы или природных законов? И что означает в этой связи слово «просто»?»[72].