Приматы - Эман Фридман

Бюффон кратко дал фактически первое научное описание гиббона, поместил его изображение и правильно его назвал. Вслед за Бонтиусом он к месту употребил термин «орангутан» для крупного азиатского антропоида. (Немалая заслуга, если учесть, что еще много десятков лет спустя этот термин будет употребляться неверно!) Описанный Бюффоном «жокко» (от упоминавшегося выше «энжеко») — настоящий шимпанзе, вполне сносно изображенный художником Жаком де Сева. Очень вероятно, что авторы видели привезенного в 1738 г. в Париж шимпанзе. По мнению видного современного приматолога-анатома Османа Хилла, Бюффон, имея с 1741 г. типовой образец «жокко», произвел самое авторитетное после Тайсона описание шимпанзе. Но Бюффон смешивал орангутана с «понго» (гориллой?), которых сам никогда не видел.

После всех добрых слов, сказанных по адресу великого французского натуралиста, мы должны обратиться к одному из самых важных и самых удивительных событий в истории изучения приматов, анализ которого никто из приматологов не делал и начало которому невольно положил Бюффон.

Уже говорилось, что проблема сходства человека с обезьянами не давала покоя многим мыслящим людям XVIII в. Ее рассматривали и решали позитивно не только философы (Дидро, Деламетри), видные ученые других специальностей, но и авторитетные анатомы (Викда Азир, Гердер). Некоторые открыто говорили и о родстве, и об общем происхождении человека и антропоидов. Жорж Бюффон не мог остаться в стороне от этой проблемы и внес в ее решение весьма противоречивый вклад.

Еще в 1748 г. он заявил, что «орангутан», или понго, — только животное, но животное такое необычное, что человек не может не заметить в нем сходства с собой и при тщательном изучении не убедиться в том, что его собственное тело «не является главной частью его природы».

После этой даты в жизни Бюффона были важные происшествия. В 1751 г. теологи Сорбонны обвинили его (тогда директора королевского Ботанического сада — немалый пост), за несоответствие его писаний положениям Библии. Бюффон дал подписку, в которой отрекался от всего, что пе соответствует в его трудах библейским канонам. И после такой запоминающейся акции Бюффон в 1766 г. все же написал статью «Номенклатура обезьян» (для XIV т. «Естественной истории…»), которая полна замечаний в духе приведенного выше высказывания.

Бюффон (уже в 1766 г.!) считал орангутана по физическим свойствам первым из обезьян или последним из людей. «Я признаю, если судить только по форме, что вид обезьяны (антропоида. — Э. Ф.) можно оценить как разнообразие вида человеческого»[19]. На предыдущей странице Бюффон перечислил признаки сходства человека и обезьян: по анатомии в целом, по темпераменту, по строению половых органов, по наличию менструальных циклов. Причем сходство понималось им как родство, поскольку Бюффон допускал «скрещивания негритянок с обезьянами, приплод от которых влился в один и другой вид» (замечу, совершенно нам неизвестные). Правда, сразу же после подобных богопротивных сопоставлений следует, как правило, упоминание «творца», утверждение, что обезьяны «не проникнуты божественным дыханием», что они не имеют речи, разума, души. Следовательно, то, что Бюффон написал в 1748 г. о сходстве обезьяны с человеком, было не случайной оговоркой, но твердым убеждением, пронесенным через годы, несмотря на угрозы клерикалов! Бюффон признавал, как видим, физическое сходство обезьяны и человека (даже преувеличивал его) и допускал их родство вплоть до кровосмешения. Отличия он видел в сфере психики.

Но далее в высказываниях великого натуралиста обнаруживается поразительная непоследовательность. Он пишет, что обезьяны льстивы, похотливы, лживы, маниакальны, отвратительны и, оказывается, их сходство с человеком — только кажущееся, а по темпераменту и интеллекту слон и собака даже ближе к человеку, чем обезьяна… Эта линия в писаниях Бюффона привела позднее к феноменальной в истории науки ошибке (которую довели до «логического» завершения уже другие деятели) — к непомерному разделению в систематике человека и обезьян как раз по физическому признаку.

Сам Бюффон разместил обезьян, как и Тайсон, между человеком и «скотами». (Как упомянуто, последних называли «четвероногими».) Вслед за Тайсоном Бюффон неоднократно называет обезьян «четверорукими» (что, как теперь хорошо известно приматологам, неверно). И вдруг на 18-й странице «Номенклатуры обезьян» Бюффон — совершенно безосновательно с точки зрения анатомии — выделяет человека в качестве единственного двурукого и двуногого существа — Bimane! Это и стало началом путаницы, которая продержалась в приматологии 100 лет, нанеся немалый ущерб изучению приматов и была устранена в науке английским естествоиспытателем Томасом Гексли лишь в 1863 г. Отголоски же этого антинаучного феномена дошли и до наших дней. (Заметим, что «Естественная история…» Бюффона была переведена на многие языки. Вышла она и в России, в 10 томах. Приматам в ней посвящено всего несколько страниц.)

Разделение, произведенное Бюффоном, явно не принципиальное для автора, если учесть прогрессивные эволюционистские идеи ученого, было вскоре канонизировано законодателями тогдашнего естествознания. Основатель антропологии немецкий анатом Иоганн Блюменбах, убежденный креационист, публикуя в 1775 г. свою «естественную» систему животных, ликвидировал отряд приматов Линнея, введя вместо него два отряда: Bimanus (двурукий), куда отнесен только человек, и Quadrumanus (четверорукие) — все обезьяны и полуобезьяны. Самый авторитетный естествоиспытатель Франции и в то же время главный апостол креационизма Жорж Кювье закрепил систему Блюменбаха на долгие годы.

«Не стало» отряда приматов! Сам термин «приматы» был изгнан из науки и школы. Известный русский биолог А. П. Богданов приводил воспоминания другого ученого, В. Н. Бензенгра, относящиеся к 1836 г., о преподавании зоологии в Московском университете. Чтение курса «начиналось с обезьян — тогда слово Primates еще не употреблялось»[20]. «Еще» — это спустя 80 лет после введения термина Линнеем. Вместо этого слова оказались в ходу освященные креационистскими естествоиспытателями сомнительные в научном отношении наименования. Определение же «четверорукие» стало настолько общепринятым, что даже те, кто стоял в биологии на противоположных креационизму позициях, по инерции пользовались им: Этьен Жоффруа Сент-Илер, Ж. Ламарк, иногда даже Ч. Дарвин и И. П. Павлов.

Может показаться, что противопоставление «двурукий — четверорукие» совсем безобидно: какая разница — под каким названием и в какой классификации изучать то или иные существа! Но так может показаться лишь на первый взгляд. На деле же это противопоставление отражало в теоретическом плане непроходимую пропасть между человеком и обезьянами, неспособность последних даже к начаткам прямохождеиия (с чем связаны многие анатомические черты и развитие головного мозга), безусловное исключение общего предка. А «на практике» оно лишало ближайших родственников человека особого, как они того заслуживают, интереса ученых и, следовательно, соответствующего развития знаний о, приматах, и в итоге препятствовало использованию обезьян в лабораториях, когда экспериментальная наука, например физиология, для этого созрела (приблизительно к середине XIX в.). Если обезьяна — не особый, исключительный по сходству с человеком объект эксперимента, зачем же тратить средства и силы, которых раньше требовалось еще больше, чем в наши дни, на приобретение их для исследований! Гораздо удобнее ставить опыты на лягушках, собаках, мышах. Так оно и произошло: почти вся физиология XIX в. опиралась в своих исследованиях на «обычных» экспериментальных животных, не использовала обезьян, что несомненно, отрицательно сказалось на развитии науки.

Можно считать, что после Ж. Бюффона наступила новая полоса в истории приматологии. Имеется в виду не только разделение отряда приматов. Примерно с этого времени на смену прежним авторам, подчеркивавшим особое сходство анатомии человека и обезьян, пришли анатомы, которые все чаще концентрировали свое внимание на противоположном — на отличиях организмов высших приматов. Подобная тенденция привела в XIX в. к весьма преувеличенным оценкам этого отличия и к очень решительным выводам о «непроходимой пропасти» между биологией человека и обезьяны. В известной мере эта тенденция отражала реакцию на поразившее воображение ранних натуралистов сходство человека с высшими обезьянами.

В 1776 г. зоосад принца Оранского в Нидерландах получил с о-ва Борнео молодую самку настоящего орангутана. Из описаний директора зоосада Арноута Фосмайера, дающих представление о внешнем виде и особенностях поведения обезьяны, следует, что автор уже четко отличал азиатского антропоида от африканских, хотя и не привел анатомические особенности. После гибели животного в том же 1776 г. вскрытие и анатомическое исследование провел голландский анатом Петер Кампер, интересовавшийся орангутанами и раньше.