Мне снятся гаги - Алитет Немтушкин

— Кинкэ выходит первым, иди на берег, а мы пока подождем, не дай бог, увидя нас, испугаются еще больше, — сказал представитель Комитета Севера Иван Петрович Петров, высокий молодой мужчина. — Покричите по-своему.

Летчик сдвинул дверцу стальной птицы, и Кинкэ выбрался на берег. Обернулся — гидросамолет «Комсеверпуть-2» гигантской птицей распластался на воде, жаром пахнуло от моторов, сверкнули на солнце стекла пилотской кабины. Такого чудища не диво испугаться! Кинкэ, уже повидавшему немало русских чудес, и то было боязно садиться в него. А тут — виданное ли дело — грохочущая гигантская птица в воздухе…

Стойбище выглядело пустым. Одни чумы, костры, собак и тех не видно. Лишь олени удивленно смотрели на самолет.

«Все попрятались, — с улыбкой подумал Кинкэ, — надо искать людей».

— Люди! Люди, выходите, не бойтесь! Это я, Кинкэ Хэйкогир, сын Колокона! — закричал он. — Это я, Кинкэ. Прилетел домой на железной птице русских! Выходите!

Лес молчал.

— Иван Петрович, я найду, найду кого-нибудь одного, а там…

— Хорошо, — понял его Петров и, улыбаясь, ткнул летчика. — Надо же, а? Ведь слухи-то о железных птицах давно у них ходят, а встреча-то, видишь, какая вышла?

— Я уже насмотрелся. Да и у нас в русских деревнях так было. Привыкнут.

— Не сомневаюсь.

Кинкэ поднялся к стойбищу, прошел мимо распахнутого чума, заглянул — никого.

— Люди! Это я, Кинкэ, сын Колокона, прилетел на железной птице русских! Не бойтесь, выходите!

Лес молчал.

Кинкэ постоял, а потом решительно зашагал. Крича, посматривая по сторонам, он дошел до обгорелой коряжины и хотел было идти дальше, но увидел чьи-то» ноги, обутые в летние суконные унты.

— Гирки[16], вылазь!

Человек зашевелился, втискиваясь под колодину. Кинкэ потянул за ногу, тот дико закричал.

— Мада! Мада! Это я, Кинкэ.

Мада силой заставил себя поднять глаза:

— Откуда ты? — губы его тряслись. Смешно дергалась бородавка на щеке.

— Я прилетел на железной птице русских. Пойдем к берегу. Людей надо кликать… — Кинкэ не смог удержать улыбки.

— Голос вроде бы твой. Лицо будто твое. Не привидение ли ты?

— Нет, я Кинкэ! Пойдем… — он потащил упирающегося Маду.

Потом из лесу показался Амарча Чемда. Опираясь на пальму, как на посох, он неуверенно, осторожно шагал к самолету.

— Люди, выходите, — крикнул он, — Кинкэ прилетел!

Держа за руки детей, стали выходить люди.

Вышла Эки. Нет, глаза ее не обманывали — это был ее сын, Кинкэ. Она бросилась к нему:

— Хутэ! Откуда ты взялся, с неба?

Кинкэ прижался к матери. Пойманной птичкой запрыгало сердце Эки. Поцеловать бы сына, но она сдержалась, лишь понюхала его лицо — запах был родной. Не выветрился еще, отметила она. Краем глаза видела, что и сыну хотелось поцеловать мать, но тоже хватило сил на виду у всех не слишком расчувствоваться.

Излишества вредны и здесь. Эки чуть заметно повернула сына к людям — отдай знаки внимания и им. Все тебе рады, все ждали.

Кинкэ понял и, улыбаясь, повернулся к людям:

— Пойдемте!

— Эбэй! Не пойдем, — снова заупирались люди.

— Пойдемте! — Кинкэ потянул брата Кумонду и Амарчу Чемда. Те боязливо топтались, но все же первыми насмелились приблизиться к гидросамолету.

— Он живой, слышите: дышит! — прислушался кто-то.

— Э, э — да… — подтвердили другие.

— А где у железной птицы сердце? Здесь? — Мада показал на один из моторов.

— Да, — с улыбкой подтвердил Кинкэ.

Ожили языки и у других. У железной птицы нашли все внутренности. В отличие от обычных птиц у нее было два сердца — моторы, два живота — кабины, несколько клювов — лопасти, кишки — провода. Все было — значит, это живое существо, тем более его надо кормить очень пахучей жидкостью.

— Люди, сумевшие обуздать эту огромную Гагару, наверное, великие шаманы! Они всюду могут ходить! На солнце могут сходить! К лунным людям могут слетать! С богом и духами могут встречаться! О, это великие шаманы! У нас таких нет, — за всех высказался Мада. Это была его большая и знаменитая говорка, которая запомнилась людям.

Летчик, бортмеханик и Петров с достоинством выслушали эти слова, переведенные Кинкэ, и Петров сказал свою первую речь:

— Мы люди простые. Нас направила к вам партия большевиков, партия коммунистов. У нас уже давно прогнали своих богачей, установили власть бедняков. Мы хотим провести ваш первый суглан и организовать простейшие производственные объединения, Чтобы и у вас не было ни богатых, ни бедных, чтобы вы жили одной-единой семьей. Подробно говорить будем завтра, а сейчас помогите выгрузить товары.

— Хо! — опять началось удивление. — Вот так птица. Она и муку, и сахар привезла. Кинкэ! Кинкэ! Это ты позвал этих людей — летчиков? Они как будго знали, что у нас кончаются продукты. Молодцы! Кинкэ — ты тоже летчик. Ты первый из нас поднялся к солнцу, отныне тебе имя будет Кинкэ-летчик!

Эки не могла наглядеться на своего сына. Он вырос, стал стройнее, красивее и, самое основное, отметила мать, почему-то стал похожим на русских. Может, это одежда его делала таким? На нем были темные брюки, сапоги, гимнастерка, и фуражка. На гимнастерке был прикреплен какой-то блестящий значок. Не медаль ли это новых властей? У Майгунчи есть царская медаль, похожая на солнце. Всех людей в трепет бросало, когда Майгунчи вешал ее на шею.

А Кинкэ все отвечал и отвечал на вопросы окруживших его людей, улыбался, смеялся. Этот заразительный смех эхом отзывался в сердце матери, и она смутно, каким-то глубинным чутьем угадала, что сын стал на голову выше всех их. Очевидно, ему довелось видеть и узнать там, в далеком Ленинграде, такое, чего никогда им не узнать. Она гордо подняла голову — пусть видят люди, каким стал ее сын. С теплотой она взглянула и на стоящего рядом с сыном высокого русского мужчину, представителя новых властей. «Они хотят эвенкам добра. С худыми людьми разве был бы таким счастливым Кинкэ?»

— Чего же вы нас чукином — костяным мозгом не угощаете?

— Хэ, а мы совсем забыли! — засмеялись кругом. — Думали, разговором будете сыты.

В окружении братьев, своих погодков, Кинкэ вместе с русскими направился к чумам. Он обернулся:

— Эни, ама!

Колокон и Эки, счастливые, заспешили к нему…

Суглан назначили на утро. Молодые парни топорами расчистили поляну, раскололи сосновую плаху для стола, подровняли два пня. Все честь по чести, даже чуточку на русский лад. А сидеть люди будут на траве, по-эвенкийски, так привычно.

Быстро по горизонту горячим яичным желтком прокатилось незакатное солнце и опять полезло вверх. Не успев выспаться, птицы начали извещать о наступлении нового дня, зашевелились и люди. Чуток сон у стариков и пожилых. Молодые еще могут баловаться этой сладостью, а старикам это излишне. Да разве уснешь после вчерашнего события! Только и разговоров было о самолете да о суглане.

Придя в себя, люди смеялись: трусливее зайцев разбежались по лесу, как мыши, хотели спрятаться в норах под колодинами… Вот времена-то!

Вскоре проснулось все стойбище. Торопясь, похватали зубами мясо, опрокинули кружки чая. И мужчины, парни потянулись к поляне.

Одежда человека может сказать больше, чем лицо. По ней можно узнать о каждом роде. В нарядных нагрудниках, украшенных бисером и разноцветными материями, в праздничных унтах пришли Кондогиры и Бирагиры. У Майгунчи Большого, главы Кондогиров, наряд был разукрашен как радуга. Он не побоялся нацепить себе на грудь сияющую бляху, подарок церковного попа за богатые пушные подарки. Нарядили даже тех, у кого век не бывало нагрудников, — своих пасху-хов. Многочисленной толпой они пришли на поляну и опустились поближе к месту русского начальника.

Люди из других родов не могли похвастать такими нарядами. Не многие Чемды, Хэйкогиры, Ушкагиры, Анкоули в новых обновках, но на всех была старая, заплатанная одежда. Стесняясь своей бедности, некоторые так и замерли в стороне.

— Я вам говорил — женщины не придут, — тихо по-русски шепнул Кинкэ Петрову.

— Поближе, товарищи, — словно не обратив внимания на слова Кинкэ, заговорил Петров. — А почему нет женщин?

— Бабам в чуме место. У них длинные волосы, а ум короткий, совсем ума нету! — ответили мужчины.

— Нет, это не дело. Женщина такой же человек, как мужчина, имеет равные права, и они должны принять участие в суглане.

— Это у вас, у русских… У нас другая вера, — это сказал свое слово Майгунча Большей. — Может, с нашими бабами будешь говорить? Мы уйдем…

Майгунча Большой поднялся и за ним стали подниматься остальные. Загалдели:

— Зачем звали на суглан?

— Разве баба может понять умную речь?..

— У бабы ум короткий — дым!

— Вот, братец, задачка-то, — только и сказал Петров. — Ладно, Кинкэ, попробуем так: женщины присутствуют с совещательным голосом. У кого нет кормильца — решающий.