Жизнь Давида - Роберт Пински

По дороге Авигея встретила Давида и его вооружейных людей. Давид посчитал, что Навала, отказавшегося накормить тех, кто защищал его пастухов, нужно соответствующим образом наказать. Поэтому его мысль выражалась примерно теми же словами и была наполнена тем же духом, что и у обычного разбойника или партизана: «Пусть то и то сделает Бог с врагами Давида и еще больше сделает, если до рассвета утреннего из всего, что принадлежит Навалу, я оставлю мочащегося к стене» (I Цар. 25, 22). Эта грубоватая поэзия означает, что Давид собирался убить всех мужчин в доме обидчика. Авигея простерлась на земле у его ног и взмолилась. Она воспользовалась тем, что имя ее мужа на древнееврейском языке может быть истолковано двояко:

«Послушай слов рабы твоей. Пусть господин мой не обращает внимания на этого злого человека, на Навала; ибо каково имя его, таков и он. Навал — имя его, и безумие его с ним. А я, раба твоя, не видела слуг господина моего, которых ты присылал» (I Цар. 25, 24–25).

И далее в том же духе, а еще Авигея предсказала триумф Давида и его власть над Израилем и сопроводила свой прогноз хлебом, вином, изюмом, овцами и фигами. Давид, в свою очередь, поблагодарил Авигею, и из ее слов о Навале, которые могут показаться бесчувственными или предательскими, он понял главное: она предотвратила кровопролитие: «Благословен разум твой, и благословенна ты за то, что ты теперь не допустила меня идти на пролитие крови и отмстить за себя» (I Цар. 25, 33).

Итак, Давид принял подношения Авигеи, и она возвращается домой к Навалу. А что Навал?

«И пришла Авигея к Навалу, и вот, у него пир в доме его, как пир царский, и сердце Навала было весело; он же был очень пьян; и не сказала ему ни слова, ни большого, ни малого, до утра. Утром же, когда Навал отрезвился, жена его рассказала ему об этом, и замерло в нем сердце его, и стал он, как камень. Дней через десять поразил Господь Навала, и он умер» (I Цар. 25, 36–38).

Навал, который в своей глупости оказался способен проигнорировать угрозы Давида убить его и всех «мочащихся к стене» в доме, даже безрассудный болван Навал, услышав из уст Авигеи рассказ об удаче и о любезности Давида, даже Навал, несмотря на все свое скудоумие и на самоуверенность, понял суть происходящего, и этого оказалось достаточно, чтобы его хватил удар или сердечный приступ. И когда через десять дней Навал умер, Давид «послал сказать Авигее, что он берет ее себе в жену» (I Цар. 25, 39).

Смелость Авигеи, ее предприимчивость и благословенный «разум», проявившийся в том, что она исключила Навала из своих действий, опровергают устоявшееся мнение о ничтожном положении жены. Ее самоуничижительный ответ на предложение выйти за Давида кажется ритуальным: «Она встала и поклонилась лицем до земли и сказала: вот, раба твоя [готова] быть служанкою, чтобы омывать ноги слуг господина моего» (I Цар. 25, 41). Из следующего стиха становится ясно, что Давид женился на состоятельной женщине: «И собралась Авигея поспешно и села на осла, и пять служанок сопровождали ее; и пошла она за послами Давида и сделалась его женою» (I Цар. 25, 42).

Из всего этого можно сделать вывод, что природа брака эпохи Давида значительно меньше отличается от современных представлений, чем можно было бы подумать под влиянием библейских форм и речей. Но этот ложный вывод моментально развеивается двойным шокирующим эффектом последних двух стихов этой главы. Во-первых, сразу после сообщения, что находчивая вдова Авигея «сделалась его женою», предпоследний стих лаконично уведомляет: «И Ахиноаму из Изрееля взял Давид, и обе они были его женами» (I Цар. 25, 43).

А в следующем, последнем стихе этой главы мы читаем: «Саул же отдал дочь свою Мелхолу, жену Давидову, Фалтию, сыну Лаиша, что из Галлима» (I Цар. 25, 44).

Эти слова шокируют так сильно, что хочется перечитать их еще раз. Саул отдал ее Фалтию из Галлима! Отдал! Как он мог? История Авигеи отвлекает внимание, делая этот поворот в истории Мелхолы еще поразительнее. Неужели теперь о Мелхоле стоит забыть и она — пройденный этап в жизни Давида?

Много лет спустя, после долгой войны между домом Саула и домом Давида; после того, как Давид пропоет свою великую элегию Саулу и Ионафану; после многих жен и наложниц; после рождения первородного сына Давида Амнона от Ахиноамы Изреельской, второго сына Далуиа (Хилеаба) от Авигеи, вдовы Навала, Кармилитянки, и третьего Авессалома, сына Маахи, дочери Фалмая, царя Гессурского (все эти люди неевреи), и четвертого сына Адонии от Аггифы (Хагит), и пятого Сафатии от Авиталы (Авиталь), и шестого Иефераама от Эглы; после того как военачальник Саула Авенир стал могущественнее Иевосфея, неспособного сына и наследника Саула, — после всего этого и на протяжении всех этих лет военачальник Авенир, представлявший дом Саула, посылал гонцов к Давиду в Хеврон, со словами: «Чья это земля? <…> Заключи союз со мною, и рука моя будет с тобою, чтобы обратить к тебе весь народ Израильский» (II Цар. 3, 12).

На это предложение Давид соглашается, но тут же выдвигает условие, как будто он только и ждал этого момента и готовился к нему, не забывая о своем желании ни когда рождались его сыновья, ни когда он участвовал в битвах: «Хорошо, я заключу союз с тобою, только прошу тебя об одном, именно — ты не увидишь лица моего, если не приведешь с собою Мелхолы, дочери Саула, когда придешь увидеться со мною» (II Цар. 3, 13).

Его лицо, привлекавшее столь многих, играет здесь зловещую роль. Он знает, что его лицо жаждут увидеть, и понимает, что владеет ситуацией, но теперь у него одно на уме: Мелхола. И потом: «И отправил Давид послов к Иевосфею, сыну Саулову, сказать: отдай жену мою Мелхолу, которую я получил за сто краеобрезаний Филистимских. И послал Иевосфей и взял ее от мужа, от Фалтия, сына Лаишева. Пошел с нею и муж ее и с плачем провожал ее до Бахурима; но Авенир сказал ему: ступай назад. И он возвратился» (II Цар. 3, 14–16).

И Давид становится Царем Израиля. В его долгой памяти после многих драматических событий сохранилось точное число — сто краеобрезаний, а не излишне щедрые двести, и это доказывает, что Мелхола — единственная настоящая жена Давида.

Или же все обстоит совсем по-другому и торжествующий воин средних лет вспоминает оскорбление, нанесенное ему, когда он был великодушным юным новичком, — то есть суть дела не в отношениях между мужчиной и женщиной, а в том, что произошло между Давидом и домом Саула? А ужасное паломничество, в результате которого жену отбирают у плачущего мужа Фалтия, вынужденного подчиниться Авениру, — это побочное следствие пережитой Давидом драмы. То есть Фалтий, превращенный в человека, более ничтожного, чем рогоносец, и более обездоленный, нежели вдовец, стал жертвой политики. Или же все эти события — следствие страсти, и Мелхола дышит теми же чувствами, что и Давид, и они преданы друг другу, и их союз скреплен расплавленной злобой и бедами?

Царь Давид-триумфатор решает перенести ковчег Завета в свой новый город Иерусалим и идет во главе процессии с музыкой, жертвоприношениями и экстатическими плясками:

«И когда несшие ковчег Господень проходили по шести шагов, он приносил в жертву тельца и овна. Давид скакал из всей силы пред Господом; одет же был Давид в льняной ефод. Так Давид и весь дом Израилев несли ковчег Господень с восклицаниями и трубными звуками. Когда входил ковчег Господень в город Давидов, Мелхола, дочь Саула, смотрела в окно и, увидев царя Давида, скачущего и пляшущего пред Господом, уничижила его в сердце своем» (II Цар. 6, 13–16).

Пляски напоминают о тех днях, когда Давид скрывался с Самуилом в Раме. Процессия вызвала в памяти Мелхолы ужасное путешествие с рыдающим мужем Фалтием, которому в конце пути Авенир лаконично приказал сдаться и уйти прочь. При виде из окна она вспоминает, как помогла молодому Давиду убежать от смертоносного гнева полубезумного отца. А пляски и музыка продолжаются.

«Когда Давид возвратился, чтобы благословить дом свой, то Мелхола, дочь Саула, вышла к нему на встречу и сказала: как отличился сегодня царь Израилев, обнажившись сегодня пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой человек!» (II Цар. 6, 20)

Нет сомнения, в этих горьких словах чувствуется беспощадная, брезгливая ненависть, которая может родиться только от плотской любви. Давид и Мелхола в конфликте не с Саулом и даже не с роком, а друг с другом. Это ядовитая привязанность между мужчиной и женщиной, нездоровое желание сделать другому человеку больно. Мелхола ненавидит его не за мучительное нападение на нее и Фалтия — она ненавидит Давида за то, что он — это Давид. Она ненавидит его за то же, за что любила, когда была царской дочерью, а он так блестяще начинал свой путь. И когда Мелхола смотрит из окна, видимо напоминающего ей другое окно, на дикие пляски раздетого или полураздетого царя, экзальтированно кружащегося в танце, она снова замечает то же, что когда-то любила в нем, но теперь она Давида презирает.