Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Артур Мерлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На ней была майка с яркой маловразумительной надписью на английском языке и короткая юбка, открывавшая ее тощие кривоватые ноги.
«Да, не повезло миллионеру с женой, — подумал я о Вите. — Впрочем, кто же знал? Он наверное, женился на ней, когда никому и в голову не могло прийти, что эта ничтожная пьянь станет таким большим человеком… А когда он изловчился и стал-таки миллионером, было уже поздно. Люся уже стала женой и успела родить сына — этого мальчика с глазами убийцы… Куда же теперь ее девать? Хоть и страшна, а все же привычна»…
— Жизнь хороша, — коротко ответил я. Мне стало досадно, что они притащились сюда. Разве я их приглашал присоединяться ко мне? Ну и что из того, что я тоже русский? Оставьте меня в покое!
— Чего один скучаете? — спросила меня Люся игривым голосом и покачала головой с блестящими глупыми глазками: — Тут столько девушек, а вы — одинокий мужчина.
Надо было ее как-то осадить… Наверное, это жестоко, но мне захотелось сказать этой болонке что-нибудь неприятное.
— А где ваш супруг? — нашелся я. — Что он оставил вас в одиночестве?
Это был удар ниже пояса. Потому что понятно было, что Витя давно и глубоко пьян и сейчас валяется в пьяном безобразии в своем комфортабельном номере и храпит, как животное.
Но на Люсю это не произвело никакого впечатления. То ли она привыкла к такой жизни, то ли вообще считала поведение своего мужа нормальным и вписывающимся в рамки общепринятых норм, но она спокойно, не моргнув глазом, ответила:
— Да он, сволочь такая, спать завалился. Ублюдок, сукин сын. Нализался, как сапожник.
Для нее все было просто, и мое изощренное коварство ее не тронуло.
— А потом, я ведь не одна. Вот какой у меня кавалер, — сказал она игриво и ткнула локтем в бок молчаливого Федю. Она заказала себе шампанского, самого дорогого, конечно, хотя сомневаюсь, чтобы она могла оценить букет французских вин, а Федя взял себе лимонад.
«Вот ведь какие трезвенники попались», — подумал я, вспомнив о том, что сегодня днем Герман, сидя со мной, тоже пил лимонад.
— Интересно, а здесь танцуют? — спросила как бы в пустоту Люся, потряхивая своими кудряшками. Глазки ее беспокойно бегали по столикам, фиксируя все происходящее. Видно было, что она делает это без всякого смысла, просто машинально, от неспособности оставаться с собственными мыслями и чувствами. Да и были ли они у нее вообще?
Пара за дальним столиком поднялась. При этом я увидел, что у женщины замечательная фигура — стройная, с крупной грудью, особенно подчеркнутой облегающим платьем. Теперь стало ясно, что платье хоть и скромной расцветки, но настоящее вечернее — отлично сшитое из явно дорогой ткани.
Они прошли мимо нас, и я напряг слух, чтобы понять, на каком языке они говорят между собой, но они прошли молча. Зачем мне было интересно узнать это? Не знаю, наверное, я инстинктивно почувствовал, что именно в связи с этими людьми мне что-то предстоит…
Они ушли, и ничто больше не задерживало меня тут, в баре. Не сидеть же в самом деле с этими двумя… Не стоило тогда и из России уезжать…
Я встал, извинился и пошел на улицу. Там было такое же веселье. Шатались толпы народа, так же пестро и разнообразно одетого. Многие магазины уже были закрыты, зато для многочисленных кафе наступил час расцвета. Они стоят тут пустые целыми днями, и если посмотреть на них в течение дня, то удивляешься как они не прогорают. На самом же деле они открыты днем для чистой формальности. Они ждут вечера и ночи, когда начинается настоящая работа.
Все же народу на улице было слишком много, и мне, утомленному длительной дорогой, стало неуютно находится там.
— Мы чужие на этом празднике жизни, — сказал я себе фразу из бессмертного лексикона Остапа Бендера и пошел обратно в отель.
Я вышел во внутренний двор отеля. Посреди него стоял бассейн, теперь пустой, воду из него спустили до утра. По бокам были рассажены кусты, образовывавшие причудливой формы живую изгородь. Я прошелся вдоль нее, исследуя окрестности. Надо мной светили яркие южные звезды, а чуть ниже — огни зажженных окон отеля.
И тут я услышал звуки. Было темно, я был один в этой части двора, и потому не сразу сообразил, откуда идут эти звуки и что они должны обозначать.
— А! А! Так! Да! — стонала женщина тонким голосом где-то рядом со мной. Стоны были однообразными по содержанию и варьировались только по тембру голоса и степени визгливости. Иногда они становились громче, а иногда — тише и глуше…
Вероятно, я остался незамеченным, потому что звуки не прекращались. Я вскоре понял, что идут они из-под одного из кустов. Там, по другую сторону живой изгороди кто-то занимался любовью.
Первой моей реакцией было повернуться и уйти — так же неслышно, как я приблизился сюда. Визионизм, то есть подсматривание никогда меня не привлекали. Даже в детстве, когда мальчишки из моего класса лазали посмотреть на женскую баню из соседнего двора, я к ним не присоединялся.
За это меня не уважали мальчишки. Им казалось высшим признаком мужественности вскарабкаться на дерево и часами, зацепившись там как обезьяна, висеть, наблюдая сквозь запотевшее окно, как в бане моются голые женщины.
— Голые бабы, голые бабы, — шепотом шепелявили дворовые мальчишки, выкатывая глаза. Но я никогда не лазал с ними…
Вот и сейчас я решил, что в мои тридцать три было бы странно начать увлекаться подобными вещами. Я уже остановился и приготовился к отступлению, как меня смутило нечто.
— Так, милый, так, — заныл женский голос по-русски. — Еще сильнее, пожалуйста, посильнее… Вот так, да, хорошо…
Не стану далее приводить все эти слова, которые она хрипела в пароксизме. Любителям порнографических фильмов все эти слова знакомы. Они как правило и составляют всю лексическую часть подобных кинопроизведений: «Так, еще, да, сильнее»… Вот, кажется и все, чем богат язык страсти.
Меня заинтересовала родная речь, слышащаяся из-под кустов в маленьком испанском городке.
Я осторожно заглянул через кусты. На траве лежали два человека. Они не разделись и занимались любовью прямо в одежде. Впрочем любовью это вряд ли можно было назвать, потому что людей этих я знал. Не то, чтобы хорошо, но все же достаточно…
Я увидел раскинутые в разные стороны тощие ножки Люси, а среди них — крупный зад молчуна Феди. Зад ритмично поднимался и опускался. Это
