Пейзанизм - В. Бирюк

   По новинам сеют пшеницу. У неё срок сева 3-4 дня. Не успел -- опоздал.

   И приходит "паук" куда реальней кошмарного -- "голод" называется. Он у здешних всегда за спиной. Они его постоянно чувствуют и помнят. Каждый, легче-тяжелее, но пережил в своей жизни голодовку. Часто -- не одну. Пух с голоду сам Мономах в Переяславле, волхвы в Ростове в голодный год резали знатным женщинам их христианских семей спины и, будто-бы, оттуда хлеб вынимали. Чушь несусветная. Но они этот хлеб кидали в народ. И за ними толпами шли. От голода вымирали целые волости и города.

   Иисус, проходя по Галиее, совершил несколько чудес. Какое самое известное на Руси? Не хождение по водам -- у нас тут каждую зиму по водам ходят. Как лёд станет. Не воду в вино и обратно. У нас вина не пьют, а бражку - мы и сами... И обратно. Иисус накормил народ хлебом. Не важно - сколько этих хлебов было. Евангелия разные цифры дают. Но -- накормил. Хлебом. Чудо божественное.

   Так что давай, пахарь. Работа на пашне называется по-русски по-разному: биться, рваться, орать. С кем ты там биться собрался? - С землёй, с лесом. Своей русской землей, со своим русским лесом. А -- рваться-то чего? - Пупок себе рвать, жилы. Опять же землю свою, свято русскую. - Ладно, ори свою пашеньку. И сам ори - кричи в крик. Когда тянешь из-под земли очередную "паутину" уже сгоревшего леса. Рвёшь землю под собой и сам рвёшься от натуги. Кричи на сына или дочку, которые тянут коня вперёд за недоуздок. Упираясь босыми ногами на колючих, холодных комьях земли. Холодных, потому что сев начинается с 5 градусов в слое заделки семян. Ори на коня. Только бить не вздумай. Ты надорвёшься -- ладно. Грыжу вправишь, вывихнутую руку тряпицей перетянешь. Ты хоть сказать можешь. Конь... Если конь ляжет -- все. Детям сумы пошить - и христарадничать. А самому -- кистень в руку и на дорогу. До первого большого обоза. Там тебя и положат.

   Удивительно: у верхового для коня плётка, у возчика -- кнут. Только пахарь выводит коня на пашню без всяких погонялок. Только -- голосом. И стоит над пахотой ор. Человек с конём пашню делают.

   Именно что делают. Пока она не станет чистой, мягкой. Пока каждый комочек пахотной земли через твои руки не пройдёт, не будет ими размят и согрет. Что бы зерно и росло хорошо, проросло легко.

   И все равно - как не крути, а за семь-десять лет земля срабатывается, урожай - только семена вернуть. Минеральных удобрений нет, органические не используют, севооборот отсутствует. Нужны новые пашни. Место вокруг много, но... Если до рабочего места полчаса ходьбы - можно потерпеть. А если два? Да с инвентарем? И не только на основные работы: пахота-сев-жатва. За посеянным надо присматривать, чтобы птички не поклевали, чтобы звери всякие вроде кабанов и лосей не потравили... А в овсы или гречиху и медведи приходят...

   Ставят станы, роют землянки, перебираются мужики ближе к хлебу. А если люди в домах не живут - зачем они? Путь до места работы крестьянской все дальше, время для дела все меньше. Наконец, весь поднимается и перебирается на новое место. Примерно раз в двадцать-тридцать лет.

   Селище опустело, пашни лесом зарастают. Лет через тридцать - пятьдесят - сто, когда земля восстановится, когда лес станет настоящим, спелым - придут новые насельники. Заново раскорчуют, распашут, поживут. И так же сами дальше двинутся.

   Как ушли в своё время с Одера на земли Римской Империи германские племена. А на их место пришли славянские.

   Поселения сельского типа, сидящие на одном месте столетия, в средней полосе России из этой эпохи - единичны. Либо селище погибает, либо уходит, либо становится поселением городского типа. Исключения есть, но они или у большой реки, или у озёр, или на волоках. Там где есть дополнительные и существенные источники дохода.

   А их-то всего три.

   Рыбалка. Отнюдь не спортивная - неводом, вершами. Динамита пока нет. Надо чтобы рыба шла косяком как по расписанию.

   Торговля. И чтоб хлебушек подвезти можно было. Не мешок-другой, а в значимых, товарных объёмах.

   Животинка. Скотоводство оседлое. Летом -- пастбищное, зимой -- стойловое. И чтоб кормов хватало.

   "Хлеб -- всему голова". Ага. Но потом. Когда Иван Третий заставит вводить трёхполье. С озимыми, с чистыми парами. А пока... Русь Святая - не хлебом единым жива. Очень даже не хлебом. Тяжесть корчёвки и быстрое истощение почв ведут к тому, что источники пропитания максимально дивертифицируются.

   Вот эти "дополнительные и существенные источники" успешно наблюдаются в северных лесах. Вот почему предки так свободно расселялись по лесной Русской равнине, вот почему довольно легко уходили с Юга, от половцев - в Залесье. В реках - рыба. Между реками -- волоки. У рек - луга. Покосы.

   Вот почему и называются: "русские люди" - у русла живут, с русалками хороводятся.

   "Пауки" получили все сразу. И жилье целое, и пашни раскорчёванные, распаханные, но еще не истощённые. И три года без податей. А еще -- богатые заливные луга по Угре. Промысел у них свой, для торговли удобный, компактный. Места много. Живи и радуйся.

   Но через три года в пяти верстах выше по речке посадил свой хутор смоленский сотник Аким Янович Рябина. Конфликт был неизбежен. И он вяло тянулся все эти десять лет. Только что состоялся очередной эпизод. В форме захвата полонянки.

   Пять дней назад я встречал рассвет на крыше башенки Акимовского "недостроя" и радовался солнцу. Ощущению тепла, света. Давно забытому чувству покоя и безопасности. Все казалось мирным и благостным. Правда, когда туман на той стороне реки стал уходить - мелькнула тень волка. Кажется, уходящего иноходью. Кажется, очень большого, похожего на тех монстров, которых я видел возле Снова. И у "отравительской" веси. Как напоминание. Ну и что? В баньке лежит труп моего врага. И второй труп, который выводит меня из-под обвинения в первом трупе. "Минус на минус даёт плюс". Вот я и наслаждаюсь полученным "плюсом". Поскольку и тот, и другой из категории "предки", то и князь-волку положено показаться. Положено? - Показался. И ушёл. А так -- все хорошо, "комар носу не подточит".

   Мрачный Яков, которого я на самом деле больше всего опасался из жителей усадьбы, выразил мне свою благоволение и поддержку. С самим Акимом Яновичем потом состоялась беседа. Я пересказал Корькины словоизлияния. Аким сначала ругался и вскрикивал. Потом затих и к стенке отвернулся. Я уже уходить собрался - заснул, наверное, дед. Но Аким все-таки оставил последнее слово за собой:

  -- Чуял я что меня не просто так оболгали. Сети какие-то вокруг плелися... Спасибо, тебе - просветил дурня старого. Спасибо... сынок.

   Основные мои нынешние проблемы происходили не от меня. Я-то вписался в жизнь усадьбы спокойно. В том смысле, что меня и не видно, и не слышно.