Смерть в Киеве - Павел Загребельный

Пришел Иваница, и Дулеб отложил перо.

Иваница сообщил:

- Бежал привратник из нашего монастыря.

- Когда? - спросил Дулеб.

- А тогда же и бежал.

Дулеб не понял.

- Когда - тогда?

- Ну, когда убили князя.

- А этот?

- Тот, что отворяет нам? Это новый. Игумен Анания сразу же поставил его. А тот бежал. И никто не знает куда.

Первый виновник. Можно сразу вписать в пергамен. Знать бы только имя.

- Звался как?

- Сильвестр. Или Силька - по-простому. Учен вельми. Послушником у самого игумена был. Потом вел записи монастырские. К вратам приставлен в августе.

Август. Опять август в Киеве. Даже в каменную тихую обитель врывается он со своей яростью. Дулеб прикрыл глаза веками, немного посидел так, потом придвинул к себе пергамен. Написал: "Первое имя виновника Сильвестр, монастырский привратник. Виновен, потому что бежал. Или же станут ведомы еще и другие имена?"

Иваница не уходил. Он смотрел, как Дулеб записывает на пергамен, спокойно улыбался.

- Про Игоря что говорят в Киеве? - спросил Дулеб.

- А ничего. Про смерть - и все.

Виновных не было. Привратник не идет в счет. Он только открывал ворота. А кого впускал?! Теперь не найдешь. Великий город строго хранит тайну, не выдаст ее никогда никому. А обвинить весь город? Для этого он должен бы быть намного меньшим и не Киевом. Потому что Киев не подожжешь с четырех концов, и людей не выгонишь за городские валы, и виры с Киева не возьмешь.

- Не за свое дело взялся, - вслух подумал Дулеб. - Надобно возвращаться к князю Изяславу.

- А смерть в Киеве? - малость обиженно спросил Иваница.

- Узнали обо всем, больше не можем.

- Вот уж! Если есть о чем узнавать, человек узнает непременно. Как хворость невозможно скрыть от лекаря, если она есть в теле, так и тут. Побыть нам надобно в Киеве.

- Хорошо тебе в Киеве?

- Вот уж!

Во дворе заржали кони, зазвенела сбруя, незваные всадники внезапно окружили скит, Дулеб с Иваницей не успели ни удивиться, ни возмутиться, а в келейку уже протиснулось несколько бородатых, мрачного вида мужчин, неся с собой конский дух, запах ремней и суеты людской. Передний без ласковости и почтительности в голосе спросил:

- Дулеб кто?

- Я, - сказал Дулеб.

- Поедешь с нами.

- Куда и почто?

- К боярину Войтишичу.

- Я княжий лекарь, - напомнил Дулеб.

- Князей великое множество - Войтишич один.

- Я тоже один. Зовусь Дулеб. Лекарь приближенный великого князя Изяслава. Слыхали?

Бородач был малость обескуражен спокойствием Дулеба.

- Просит тебя воевода и боярин Иван Войтишич, - уже иначе повел он речь.

- Так и надобно говорить. Ежели просит, я еще подумаю. А для этого все отсюда выйдите. Ибо я хочу здесь остаться.

- Велено без тебя не возвращаться.

- Вот и не возвращайтесь.

Йваница начал выталкивать из келейки немытых бородачей, и они выходили, придерживая широкие мечи, бросая по сторонам угрожающие взгляды.

- Вот уж! - воскликнул Иваница, запирая за ними тяжелые дубовые двери.

- Так как? - спросил Дулеб. - Поедем к Войтишичу?

- А почто он нам?

- Когда старый человек просит лекаря, что должен делать лекарь?

- А откуда этот старый вызнал про тебя?

- Не знаю. Не думалось об этом.

- Зато я знаю. Игумен сказал ему. Они родичи. Войтишич женат на сестре игумена. Бездетна, как и сам игумен. Весь род их бесплоден. Как сухое дерево.

- От людей не зависят такие вещи, - сказал Дулеб. - А про игумена и молвить не следует, раз мы у него в гостях.

- Спросили бы вы игумена о том привратнике.

- Грех. Святые отцы вне всяких подозрений. Да еще игумен княжьего монастыря.

- Убит тоже человек не простой, а князь.

- Но ведь не людьми Изяслава. А игумен Анания - Изяславов человек, как и мы с тобой.

- Кто убил, того и найдем. Будь это даже сам бог святой. Игумен же, ежели хочешь правду, вельми не любит тебя, Дулеб.

- А тебя?

- И меня тоже. Потому и Войтишича надоумил, чтобы тот нас заманил к себе. Так никто про нас не ведал - теперь будет знать весь Киев. Потому что у Войтишича на дворе пол-Киева толчется каждодневно. Боярин и за трапезу не садится, пока не соберет душ пятнадцать.

- Откуда ведомо тебе?

- Так. Слыхал. В особенности же любит, чтобы были люди пришлые, из дальних стран, послы, гости.

- Любопытен к миру?

- Как знать. Один сам светом интересуется, другой - из шкуры лезет вон, чтобы свет о нем услышал. Войтишич, может, хочет, чтобы не забывалось его имя. При многих князьях был воеводой, тысяцким. Был в Киеве когда-то Ян Вишатич. Прожил чуть ли не сто лет, пережил князей в восьми коленах, был в походах со Святославом, Владимиром, Ярославом, с сыновьями и внуками Ярослава. Уже и на коня сам не мог взбираться, - его подсаживали, привязывали к седлу, и так он шел впереди дружины. Сорок лет назад умер, но и до сих пор в Киеве вспоминают о нем. Может, Войтишич тоже печется о такой славе.

- Уговорил ты меня, Иваница. Теперь вижу: надобно ехать к Войтишичу.

- Вот уж! Разве я уговаривал?

- Так вышло.

Они никогда не спорили. Нужно, - стало быть, нужно.

- А как отправимся? - спросил Иваница. - На конях или пешком?

- Раз мы посланцы князя, приличествует верхом, - ответил Дулеб, складывая свои приспособления для письма и сворачивая пергамен, в который уже вряд ли и надеялся записать что-либо новое. - А тем скажи, пускай убираются. Поедем без них. Ты ведь знаешь, где двор Войтишича?

- Вот уж! - улыбнулся Иваница и пошел прогонять Войтишичевых задир и готовить коней.

Теперь повествование переходит на Войтишича.

Войтишич вышел встретить гостя за ворота своего двора. Раскрыливал объятия еще издалека, разливал улыбку по широченной, когда-то, видимо, золотистой, а теперь серо-желтоватой от седины взъерошенной бороде, голосом, срывавшимся то ли на пение, то ли на крик, запричитал:

- Дорогой ты мой!

По ту сторону ворот стоял чисто вымытый игумен Анания, в новенькой черной рясе, весь в сиянии золота и самоцветов, а позади него во дворе толпились немытые задиры, пытавшиеся силком приволочь Дулеба сюда, пренебрегая его высоким званием княжеского посла с чрезвычайными полномочиями. Если бы не посольское звание, Дулеб, увидев игумена и этих немытых бородачей, спокойно повернул бы коня и проехал бы мимо Войтишича, словно мимо столба или сухого дерева, но положение обязывало к вежливости, поэтому Дулеб соскочил с коня, то же самое сделал и Иваница, надлежало пешими вступать во двор, раз хозяин вышел встречать их на улицу; оба они, ведя коней в поводу, приблизились к Войтишичу, и тут боярин наконец смог сомкнуть свои объятия, - будто самого родного человека, обнял Дулеба, напевая ему в самые уши:

- Дорогой ты мой!

- Нас двое, - напомнил Дулеб. - Со мной товарищ мой, Иваница.

- Дорогие вы мои! - не растерялся Войтишич и раскрыл объятия для Иваницы. Наверное, как привык смолоду обнимать женщин, уже никак не мог остановиться и обнимал теперь также и мужчин, но, как все, лишенное прямого назначения, объятия эти поражали своей неестественностью. Однако Войтишич ни капельки не был смущен своим притворством, он изо всех сил прикидывался гостеприимным хозяином, готов был обнять не только Дулеба и Иваницу, но даже и их коней.

- Дорогой мой, - снова обратился он к Дулебу, кивая своим замурзанным бородачам, чтобы забрали у гостей коней, - как только дошел до меня слух, что лекарь князя Изяслава, вельми славный повсюду Дулеб, в Киеве, вознамерился я выкрасть тебя, вот так взять и украсть, будь оно проклято все! Что ты посол княжий, меня это вовсе не касается, потому как давно уже отошел от дел державных, своих хлопот хоть отбавляй, будь они прокляты. Однако же иметь под боком такого славного лекаря и не пригласить его! Нет, нет! Тут уж хоть не ради меня, а ради моего родича игумена Анании - вы ведь знакомы. А посмотри, как высушен мой игумен! Ни выпить, ни съесть утроба не принимает.

- Бог не велит объедаться, опиваться, - стиснув губы, Анания сухо кивнул Дулебу.

- Никогда бог не воспрещал человеку выпить и закусить, будь оно проклято! - захохотал Войтишич, обнимая теперь еще и игумена, подталкивая всех своих гостей к высокому каменному терему, который был бы, возможно, и вельми привлекательным, если бы не слишком узенькие окошки на обоих этажах, собственно, и не окошки, а щели - только из лука выстрелить во врага.

- Не обременяй себя, сам пойду, - уклонился от загребущей руки Войтишича игумен и пошел впереди, подергивая при каждом шаге головой.

- Игумен, мой родич, не переносит проклятий, - весело объяснил боярин. - А что такое проклятия? Это когда призываешь в свидетели дух в подтверждение искренности своих слов. Игумен не ведает, что значит быть воеводой. Я же ведаю, даже слишком. Когда воевода просит дружину: "Да благословит вас бог выстоять в бою", - она побежит от врага при первой же стреле супротивника. Когда же скажешь: "Да будет проклят каждый, кто дрогнет!" - тогда выстоит в самой кровавой схватке.