Дзен в искусстве написания книг - Рэй Брэдбери

Поэзия, эссе. А как же рассказы, романы? Конечно. Читайте авторов, пишущих так, как мечтаете писать вы сами, мыслящих так, как вам самим хочется мыслить. Но читайте и тех авторов, которые мыслят не так, как вы, или пишут не так, как хотелось бы писать вам — для того, чтобы получить стимул посмотреть в том направлении, куда вы и не взглянули бы многие годы. И опять же не позволяйте снобизму других отвратить вас от чтения, например, Киплинга, если его больше никто не читает.

Наша культура и наше время неимоверно перенасыщены как мусором, так и сокровищами. Иногда бывает непросто отличить мусор от сокровища, и люди сдерживают себя, боясь высказать свое мнение. Но поскольку мы с вами стремимся обрести самобытность, собрать истину на многих уровнях и самыми разнообразными способами, испытать себя в столкновениях с жизнью, испытать свою правду против правды других, предлагающих нам комиксы, телешоу, книги, журналы, газеты, пьесы и фильмы, нам не надо бояться, что нас увидят в странной компании. Мне всегда нравился «Крошка Эбнер» Эла Кэппа. Я считаю, что «Мелочь пузатая» может многое объяснить в детской психологии. Целый мир романтических приключений существовал в «Принце Вэлианте», созданном Хэлом Фостером. Мальчишкой я коллекционировал замечательный комикс о жизни простых американцев среднего класса «Дела житейские» Джеймса Роберта Уильямса, влияние которого, возможно, сказалось на моих книгах. В 1935-м я обожал «Новые времена» Чарли Чаплина, в 1961-м запоем читал Олдоса Хаксли. Я — не что-то одно. Во мне много чего из того, что представляла собой Америка в мое время. Мне хватает мозгов, чтобы идти вперед, учиться, расти. И я никогда не хаял те вещи, из которых вырос, и не поворачивался к ним спиной. Я учился у Тома Свифта и учился у Джорджа Оруэлла. Я восторгался «Тарзаном» Эдгара Райса Берроуза (и по-прежнему отношусь с уважением к тому былому восторгу, и ничто меня не заставит от него отвернуться) точно так же, как теперь восторгаюсь «Письмами Баламута» Клайва Стейплза Льюиса. Я знал Бертрана Рассела и знал Тома Микса, и моя Муза возросла на почве хорошего, плохого и никакого. Я тот, кто вспоминает с любовью не только расписанный Микеланджело потолок Сикстинской капеллы, но и голоса актеров старой радиопостановки «Вик и Сейд».

Но что скрепляет все это воедино? Если я кормил свою Музу сокровищами пополам с мусором — как получилось, что я со временем стал выдавать что-то такое, что некоторые считают вполне приемлемыми рассказами?

Я считаю, что скрепляет все это только одно. Все, что я делал, я делал с воодушевлением, потому что хотел это сделать, потому что мне это нравилось. В разное время величайшими из всех людей для меня были Лон Чейни, или Орсон Уэллс в «Гражданине Кейне», или Лоуренс Оливье в «Ричарде III». Люди менялись, но одно оставалось неизменным: пыл, упоение, восторг. Я хотел сделать — и поэтому делал. Когда я хотел есть, я ел. Помню, как я, совершенно ошеломленный, спустился со сцены, держа в руках живого кролика, которого мне вручил фокусник Блэкстоун на величайшем из всех представлений! Помню, как я, совершенно ошеломленный, бродил по сделанным из папье-маше улицам на Чикагской выставке «Век прогресса» в 1933-м; по залам дворцов венецианских дожей в Италии в 1954-м. Эти события были абсолютно разными, но моя способность впитывать их в себя оставалась все той же.

Это вовсе не означает, что отклик на все вокруг на каждом определенном отрезке времени должен быть одним и тем же. Во-первых, так не бывает. В десять лет мы принимаем Жюля Верна и отвергаем Хаксли. В восемнадцать мы принимаем Томаса Вулфа, а Бака Роджерса перерастаем. В тридцать мы открываем для себя Мелвилла и забываем Томаса Вулфа.

Но остается константа: поиски, находки, восхищение, любовь, честный отклик на материал, находящийся под рукой, и неважно, насколько убогим он покажется нам однажды, когда мы будем смотреть на него сквозь призму времени. Когда мне было десять лет, я отправил по почте купон от упаковки макарон «Фулда» — потому что в качестве приза обещалась дешевая керамическая статуэтка африканской гориллы. Когда посылка пришла, она получила такой же восторженный прием, как «Мальчик Давид» на первой премьере.

Таким образом, кормление Музы представляется мне бесконечной погоней за увлечениями и привязанностями, проверкой этих привязанностей на предмет соответствия с твоими теперешними и будущими потребностями, движением от простейших фактур — к более сложным, от наивных — к более искушенным, от кондовых — к интеллектуальным. Ничто не теряется, ничто не проходит бесследно. Если вы странствовали по безбрежным просторам и решались любить всякие глупости, вы сможете научиться чему-то даже от самых примитивных штуковин, подобранных на жизненном пути и отложенных в сторону. Из непреходящего любопытства ко всем видам искусства: от плохих радиопостановок до хорошего театра, от детских стишков до симфонии, от хижины в джунглях до «Замка» Кафки — рождается умение отсеивать лишнее, находить правду, пробовать ее на вкус и сохранять для последующего употребления. Быть сыном своего времени означает уметь делать все перечисленное.

И не отворачивайтесь ради денег от всего, что собрали за жизнь.

Не отворачивайтесь от всего, что есть вы, ради тщеславия напечататься в интеллектуальных изданиях — не отворачивайтесь от заключенного в вас материала, который делает каждого уникальным, а значит, незаменимым для всех остальных.

Чтобы кормить свою Музу, нужно самому с детства испытывать вечный голод — неутолимое желание жить. Если у вас было не так, начинать уже поздновато. Но лучше поздно, чем никогда. Ну что, вы готовы?

Это значит, что надо по-прежнему совершать долгие ночные прогулки по городу или дневные — за городом. И долгие прогулки — в любое время — по библиотекам и книжным магазинам.

И теперь, пока Муза насыщается, остается решить вопрос, как ее удержать.

Муза должна иметь формы. Чтобы придать ей формы, нужно писать по тысяче слов в день в течение десяти или двадцати лет, учиться грамматике и принципам построения сюжета — так, чтобы это вошло в подсознание, не сдерживая и не искажая вашу Музу.

Живя полной жизнью и наблюдая за ней, много читая и проникаясь прочитанным, вы кормите свое единственное и неповторимое «я». Практикуясь в писательском мастерстве, вновь и вновь упражняясь, подражая хорошим примерам, вы создаете чистую, хорошо освещенную комнату, где будет жить Муза. Вы предоставляете ей место, где она может развернуться. Постоянные тренировки научат вас расслабляться настолько, чтобы не таращиться во все глаза, когда в комнату войдет вдохновение.

Вы научитесь без промедления садиться за пишущую машинку и сохранять вдохновение, перенося его на бумагу.

И вы узнаете ответ на вопрос, который мы задавали ранее: какие голоса нравятся Музе, громкие или тихие?

Похоже, громкий и пылкий голос угоден ей больше. Повышенные тона, конфликт, столкновение противоположностей. Садитесь за пишущую машинку, подбирайте героев самого разного толка, пусть они сшибаются лбами. И уже очень скоро проявит себя ваше тайное «я». Нам всем нравятся твердость и решительные заявления; громогласные вопли за, громогласные вопли против.

Это не значит, что исключаются тихие истории. Тихие истории тоже бывают волнующими и страстными. В спокойной, тихой красоте Венеры Милосской заключен неизбывный восторг. Зритель здесь так же важен, как сама вещь, на которую смотрят.

Будьте уверены: если в вас говорит истинная любовь, если вы проявляете истинное восхищение, если нарастает волнение, если ненависть клубится дымом — творческая удача вам обеспечена навек. Ядро вашей творческой изобретательности должно быть тем же, что и ядро созданной вами истории, и главного героя этой истории. Что хочет ваш персонаж, о чем он мечтает, что он собой представляет и как выражает себя? И то, в чем и как он себя выражает, и есть воплощение его жизни — а значит, и вашей жизни как Творца. В то мгновение, когда извергается правда, подсознание превращается из корзины для мусора в ангела, пишущего в золотой книге.

Значит, смотрите в себя. Задумайтесь обо всем, чем кормили себя за прошедшие годы. Это был пир горой или полуголодная диета?

Кто ваши друзья? Они в вас верят? Или сдерживают ваш рост насмешками и неверием? Если ответ на последний вопрос «да», значит, у вас нет друзей. Заведите себе настоящих.

И наконец: хорошо ли вы тренировались, чтобы суметь сказать то, что хотите сказать, не запинаясь на каждом слове? Исписали ли вы достаточно страниц, чтобы суметь расслабиться и позволить правде освободиться, не тушуя ее застенчивой сдержанностью и не искажая ее из желания стать богатым?

Чтобы расти, надо хорошо питаться. Чтобы сохранить то, чему вы научились, в наивысшей кондиции, надо много и постоянно работать. Опыт. Труд. Вот две стороны одной монеты, которая, если ее крутануть, будет не опыт и не труд, а миг откровения. Из-за оптической иллюзии монета превращается в шар, в яркий кружащийся шар жизни. Это мгновение, когда тихонько потрескивают качели на веранде и звучит голос. Все затаило дыхание. Голос звучит то громче, то тише. Отец рассказывает о своей юности. Тени былого срываются с его губ. Подсознание просыпается и протирает глаза. Муза, преодолев робость, пробирается в папоротники под верандой, где летние мальчишки, распростертые на лужайке, слушают во все уши. Слова превращаются в поэзию, и никто против этого не возражает, потому что никому не приходит в голову назвать ее так. Здесь время. Здесь любовь. Здесь история. Хорошо накормленный человек сберегает и спокойно передает другим свою крошечную долю вечности. Летней ночью она кажется необозримо огромной. Она и вправду огромная, как это и было извечно, всегда, когда появлялся кто-то, кому есть что сказать, а рядом случались мудрые, тихие люди, готовые слушать.