Между мгновениями - Джеймс Черный

не имперский бог, а маленький, с претензией убить только одного еврея и этим евреем будешь ты, Джимми?

Почему-то я тогда подумал о тебе. Старая пророчица как будто услышала мои терзания:

- Мы выбрали тебя, Казимир. Желающих получить документы - много. Сколько было охотников из Америки, Германии. Особенно настойчив был один из России, то ли писатель, то ли шпион.* Не помню его имени, вроде греческое оно было. Потом он книгу написал, и фильм сняли, и сделали Исайю героем.

- О ком вы говорите? О Штирлице?

- Казимир, не морочь мне голову, а лучше подойди ко мне.

Я подошёл к старухе, опустился на колени и взял её за руки. Они были ледяными. И я захотел обнять старуху и обнял её, и сказал ей: мама, я всё сделаю, как вы просили.

Мне показалось, что Казимир заплакал. Человек - животное сентиментальное. Инстинкты заставляют плакать даже висельника от сочувствия к ненароком раздавленной бабочке. И у меня в финале пошлой мелодрамы слёзы накатываются сами собой. Прячешь глаза, говоришь гадости и глупости, только бы отвлечь своё сознание от чувств. Так и Казимир не хотел выказывать своих слёз. Он с охотничьей ловкостью соскочил со стола и вспорол молнией брюхо у сумки. На дне её плескался свет в мертвенной зелени стекла. Джин от джинна? Подвальная душа от плода виноградного, доколе не придёт Царствие Божие?

- Давай её разопьём, то есть разобьём и достанем главный секрет Рейха! - Я всё ещё наивно полагал, что ирония способна вылечить абсурд.

____________________________

Крайсау - Небольшая группа противников нацистского режима. Члены группы встречались в поместье Мольтке в Крайсау, Силезии. Многие казнены после июльского заговора 1944г.

... то ли шпион... - Может быть старуха имела ввиду писателя Ю. Семенова.

- Да мне Исайя нужен больше, чем секреты. Он сам секрет: Исайя-Исаев. Говорят, что Штирлиц работал сразу на три разведки. Но никто не знал, что работал он на евреев. Они его не посылали - он сам себя послал. Он был разведчик. Добыть информацию прямо из логова и спасти мир - так думал Исайя. Но Сталин и Гитлер плевать хотели на разведданные. У них были свои планы и свои игры. И тогда Исайя решил спасать не мир, а евреев. Но это же одно и то же, скажешь вслед за всеми ты. Но, как видишь, - мир спасён, а евреи нет.

- Откуда ты это взял, Казимир?

- Из предисловия к его книге.

- А где же книга?

- Книги нет, а предисловие я видел.

До улицы Узиель на машине оказалось пять минут езды. Старые трёхэтажные дома теснились по невидимому склону. Архитектурный стиль эпохи Еврейского Возрождения: подъезд не внутри, а снаружи дома и лестницы его уходят вверх, зацепившись вместе с зеленью за стену тремя ярусами. Вход в дом прикрывала кованная, ручной работы, калитка. Она по-старчески скрипнула, и мы поднялись до второго этажа. Отыскали почтовый ящик седьмой квартиры. Сквозь облупившуюся краску, если тщательно приглядеться, проступали ржавые буквы: ИСАЙЯ БОГРОВ. Дверь была без номера, но поддавалась исчислению. Она пугалом висела на петлях и глядела на нас огромной подозрительной дырой на месте глазка. Обита дверь была странными

лоскутами обветшалых знамён сборной Европы времён Крестовых походов.

Вместо ручки из двери торчала деревянная рука для рукопожатия.

- Видел я такую же на пропащем НТВ, - бурчал Казимир и опытным глазом изучал детали. Звонок был не на самой двери, а сверху и торчал в виде красного носа клоуна. Я нажал на нос - под ним открылся рот и скрипуче откашлялся: "Тикансу".* А вслед за приглашением войти апломбом механического голоса: "Плоды голода растут на древе познания - там они и сгнивают". Казимир свалил кофры у входа и пожал деревянную руку. Дверь откликнулась на рукопожатие и легко открылась. В нос ударил затхлый запах приговорённой жизни.

- Это мы, Исайя. Где Вы? - поигрывал я голосом. - Мы с Казимиром принесли вам привет из Яффо от бабушки, вашей льдиночки.

Я себе нравился. Ещё бы, сразу играю две роли: шута и волка. Мы пробрались через заброшенный салон, ориентируясь на чахлый свет из-за двери другой комнаты, по-видимому, спальни. Полнейшая тишина и заброшенность утверждали: здесь давно никто не живёт. Казимир осторожно ногой поддал раздвижную дверь и она нехотя откатилась вбок... На пороге стоял старик с цветами в руках и с любопытством нас разглядывал. Одет он был в полосатую пижаму. К штанам были прицеплены, наверное, ещё времён его подпольной жизни, шириной в ладонь подтяжки, а пижамная куртка рукавами была завязана на горле. Среди старческих морщин на его лице (все уголками наверх) нельзя было отыскать ничего, кроме улыбки:

- На каком языке говорить с Вами? - старик продолжал улыбаться, но не шевельнулся, чтобы пропустить нас в комнату.

- На живом, - выкрикнул я, продолжая паясничать, - а для кого цветы?

- Я всё надеюсь, что ко мне заявится не пара мудаков, а полногрудая

____________________________

Тикансу - Входите (ивр. транс.).

блондинка. И чтоб брючки в обтяжку, и вкусная помада...

- Да вы, Исайя, ловелас.

- Как прекрасна ты, и как ты приятна средь наслаждений, любовь! *Мечтал я: взберусь на пальму, а тут приходят два придурка. Сразу хочу предупредить: я не даю интервью, я ничего не знаю про разведку, документов у меня никаких нет, я всю свою жизнь прожил здесь, здесь и умру и хочу это сделать без вашей помощи.

Старик всё это произносил с декламационной заученностью. Я же видел, как его вставные челюсти сами по себе отбивали чечётку изжёванных слов.

- Да мы совсем не за этим, - я стал надвигаться на старика, - Исайя, мы вам

привет, подарок принесли от бабушки.

Казимир нагнулся за сумкой и подал её мне:

- Разрешите подарочек достать, - я всё больше теснил старика, - вот здесь на столе будет удобно?

Сразу у входа стояла конторка, заваленная бумагами.

- Только не сюда, - старик был вынужден отступить, - вот на стул положите.

Мы вошли в комнату. Если это и была спальня, то скорее её можно было бы назвать - умиральня. В углу неубранная, почти провалившаяся до пола кровать, да не кровать, а просто лежанка. Пол был заплёван, давно не мыт и чёрен. Вдоль стен тянулись плетёные из соломы какие-то этажерки, шкафчики, полочки, корзиночки. Они были завалены множеством всяких предметов, описание которых не стоят потраченного на беллетристику времени.

Казимир запустил обе руки в сумку и извлёк из неё мерцающее сквозь донные наросты стекло. Я мгновенно перевёл взгляд на старика: хотелось

увидеть его реакцию на негаданно возвратившееся из небытия сокровище. И

старик искренне обрадовался:

- Жив мой кубок. Я помню, как поднял его и пронёс через весь стадион. Мы им тогда надрали уши. 3:0. Такой счёт - не игра случая.

Исайя стал гладить пористый налёт забвения на стекле. Я поразился. Похоже, бумаги внутри бутыли старика совсем не занимали. А старуха клялась, что он из-за них положил свой живот на невидимом фронте. Исайя взгромоздил бутыль над головой и продолжал свою олимпийскую речь:

- Такие кубки надо выставлять в Лувре. Сопливые левые думают, что улыбка Джоконды олицетворяет загадку человека. А я считаю по-другому. Посмотрите сами, - старик впился глазами в черноту стекла, - вы видите миллионы перекошенных в страсти ртов болельщиков. Они - подлинное лицо человека, а не фривольная улыбочка бездетной дамы. Это крик пожирающего и спасающего себя человечества.

Старик поймал наши растерянные взгляды; все уголки морщин на его опавших губах полезли к ушам, и он рассмеялся, ловя языком приплясывающие челюсти:

-Я знал, что кубок тогда при обстреле не разбился, и она спрятала его от меня. Я догадывался ещё раньше - она всегда хотела украсть мои бумаги. Не зря я был прозорлив, - старик к удивлению легко бросился с головой в хлам и извлёк

какие-то пластины, обмотанные тесьмой. Он тряс ими у нас под носом, как

солдатскими обмотками:

- Это футбольные щитки. В них-то я и замуровал бумаги.

______________________________

Как прекрасна ты...- Песнь песней 7:7

Он забросил щитки себе за голову, как русский крестьянин лапти на пахоте и

торжествующе продолжал:

- А в кубке всего лишь..., - старик схватил нож, поставил бутыль боком и приставил нож ко шву, - возьмите книгу, - он обратился к Казимиру, - нет, не эту, - старик указал на увесистый том немецко-русского словаря в красно-коричневой обложке, - эту, эту, а теперь бейте по ножу.

Казимир схватил книгу и ударил. Бутыль раскололась пополам. Старик достал свёрток, разломал печать и потянул за тесемочки. Из свёртка выпали фотография, железный крест и слежалый пласт бумаги. Фотографию он ловко подхватил и тут же спрятал у себя в штанах. Крест звякнул об пол и представился. Бумагу же он стал стряхивать, как трясут половик. Она нехотя распрямилась, и мы увидели всего лишь плакат, а на нем деревянный крест в виде распростершего крылья орла на фоне полчища красных знамен со свастикой. Исайя брезгливо отбросил свое вынужденное прошлое нам под ноги.