Птичьим криком, волчьим скоком - Ольга Громыко

– Расскажи мне про водяниц, – попросила она, укладываясь на левый бок и подпирая голову ладонью.

– Обожди чуток. – Ведьмарь расстелил одеяло и выпустил на него засидевшуюся в котомке кошку. Та встряхнулась, жалобно мяукнула, поглядывая по сторонам, но с одеяла не пошла. Присела в уголке, светя глазами в темноту и раздраженно подрагивая хвостом. Ивор предложил ей комок творога в тряпице. Кошка коротко глянула и отвернулась. – Что ты хочешь узнать?

– Ну, перво-наперво, откуда они берутся?

– По-разному бывает. – Он чуть потеснил кошку и лег лицом вверх, заложив руки за голову. – Чаще всего водяницами становятся скинутые до срока, умершие во чреве и приспанные младенцы женского роду. Иногда – сговоренные девушки, умершие перед свадьбой. И, само собой, утопленницы. Да не те, что по дури утонули или водяной утянул – только самоубийцы.

– Младенцы? – Жар, источаемый угольями, не дал Жалене побледнеть. Но ведьмарь заметил, как дрогнул ее голос. – Я слыхала, водяницы – это молодые пригожуньи, стройные, полногрудые, с длинными распущенными волосами….

Он согласно кивнул.

– Такими они видятся людям, в самом расцвете девичьей красы. Но красота их призрачная, мертвая, как и они сами. Не на радость им дана…

– А зачем они топят людей? – Жалена прикрылась уголком одеяла, спасаясь от промозглой сырости, дышащей в спину. Кошка смилостивилась, подъела творог и свернулась клубочком у хозяйского бока.

– Чаще всего – по недомыслию. Особенно те, что умерли во младенчестве. Им больше поиграть, внимание привлечь – женское, материнское… Такие белье из рук вырывают, лески путают, лодки качают… Самоубийцы чаще мстят кому-нибудь, но могут и просто позавидовать, если парень с девушкой у них на виду милуются.

В лесу ухнула-пожаловалась сова, ей ответил древесный скрип под трепенувшими крыльями ветра. Пасутся тучи на небе, уходить не торопятся – слизали все звезды, заслонили луну крутыми спинами. Не отогнало пламя мрак, лишь раздвинуло. Пуще прежнего сгустилась тьма за спинами, не согревает сердце даже круг, заботливо очерченный ножом. Знать бы наверняка, что заповедна для нечисти проторенная железом бороздка, что не достанет до спящего, даже протянув лапу…

– Ты думаешь, она утопилась? – после долгого молчания спросила Жалена. – Жена скупщика, Вальжина?

– Думаю, – согласился он. Он думал о многом. О Вальжине – не в последнюю очередь. Но не только о ней.

– Но тела так и не нашли, – напомнила девушка. – Третья седмица пошла, пора бы ему и всплыть. Разве что под корчи затянуло…

Он не возражал. Просто не любил рассуждать вслух, потому и разговора не поддерживал. Может, и затянуло. Может, оттого русалки и лютуют – вытолкнуть тело не могут, а терпеть его в своих угодьях мочи нет? Или он что-то упустил, и вовсе не в Вальжине дело?

А Жалена смотрела, как пляшут язычки пламени в его немигающих, скованных думой глазах, обращенных к костру, и все пыталась угадать, с кем свела ее судьба. На простого селянина не похож, княжьей стати тоже что-то не видать, как и кметской выправки. То стужей от него веет, то погреться рядышком тянет. Словно стоишь летним вечером на берегу реки: вода теплом исходит, а шаг в сторону ступи – земля ноги холодит…

– Может, поспрашивать в деревне, не скидывала ли какая баба? – предложила она, вытравливая из себя ненужное любопытство.

– Так они тебе и скажут! – Он иронично хмыкнул и сморгнул, отвлекаясь.

Она поняла, что сморозила глупость. Конечно, не скажут. Замужние остерегутся сглаза, незамужние – позора.

– Вот потому-то, – сказал он, почесывая кошку за ухом, – порядочные ведьмари и не варят «нужных» зелий для глупых девок, которые сперва тешатся, а потом плачутся…

И снова сквозь тишину проступил скрипящий говорок леса.

Ивор не притворялся спящим. Так само выходило. Не поднимая век, он услышал, как Жалена смахнула рукой непрошеную слезу, буркнула: «а, пропади оно все пропадом…» и, подтянув ноги к животу, глубоко вздохнула, оставляя все печали и хлопоты завтрашнему дню.

К ведьмарю сон не шел. Тревожила неотвязная мысль – за что самоубийца так ополчилась на людей? Сама себя жизни лишила, самой бы и ответ держать. А если – не сама? Подтолкнул кто? И так нескладно, и эдак – убитые в русалок не перекидываются.

Он решительно отбросил одеяло, встряхнулся. Кошка приподняла голову и лениво проводила глазами скакнувшего в темноту зверя.

Жалена проснулась первой. Утро выдалось холодное и пасмурное, серебряные иголочки инея проросли в трещинах коры, земля побледнела, выцвела, как всегда бывает перед первым снегом. Кметка поворошила угли, подбросила в костер несколько веток, и дула, зайдя с подветренной стороны, пока они не занялись трескучим пламенем.

Ивор спал, а вот кошка сидела у него на груди и по-человечьи серьезно наблюдала за хлопотами Жалены. Желтые глаза светились изнутри. На черной треугольной мордочке они казались огромными.

– Чего уставилась? – шепотом спросила девушка. – Спи себе.

Кошка смотрела на нее, не смаргивая.

Поздновато Жалена смекнула, что ведьмарь солгал. Не нужен ему был рассвет, а если бы и понадобился – небось сыскал бы дорогу и впотьмах. Вспомнилась любимая бабкина присказка: во селе шагом да боком, а в лесу птичьим криком, волчьим скоком. Просто не захотел ночевать под крышей. Или сразу решил, что не пустят? Глупости, в клеть небось пустили бы. Значит, не захотел… Почему?

Кошка встрепенулась, прислушиваясь. Соступила на мерзлую землю, зябко потопталась, глядя в сторону озера.

Теперь и Жалена услышала жалобный, приглушенный расстоянием детский плач. Сразу подумалось – отстала от непоседливой ребячьей ватаги чья-то младшая сестренка, надумала домой вернуться, а вышла прямиком к страшному Крылу. Где уж тут не растеряться, не расплакаться!

Жалена кинула взгляд на безмятежно спящего ведьмаря. «Рассвет проспал, и служба моя тебе без надобности» – с горечью подумала она. Пожалел ее гордость, не сказал давеча: «Да на что ты мне сдалась, только под ногами путаться будешь, еще увидишь, чего не следует…».

«Пойду, подберу девчонку» – решила Жалена. – «Солнце, хоть и не показывается, давно горбушкой из-за земли выглянуло. Водяницы же еще до рассвета в омута попрятались».

Кошка увязалась за ней – черная беззвучная тень на тонких лапках. Странно она смотрелась в лесу – не то неведомый зверек, не то пакостница-шешка[14] прибилась к одинокой путнице, семенит торопливо, боясь упустить поживу.

Изо рта вырывался белый парок, в груди пощипывало; одно хорошо – замерзла грязь, сапоги больше не промокали и идти было легко, весело.