Наследие Эриха Фромма для радикала конца XX – начала XXI века - Александр Тарасов

Фромм считал, что современное классовое общество создаёт такой тип «социального характера», в котором оно нуждается – именно как классовое общество, – и создаёт за счет того, что человек отказывается от себя, иначе говоря, таким образом сам себя убивает. Фромм написал однажды красивую фразу: если в XIX веке основной философской проблемой было осознание того, что Бог умер, то в XX веке основной проблемой является то, что человек умер. Фромм писал о том же самом в книге «Искусство любить», это совершенно неожиданно потому, что в принципе книга была посвящена совсем другой теме, но, очевидно, это казалось ему до такой степени важным, что Фромм полагал, что об этом необходимо говорить и писать везде и всегда, где и когда такая возможность представится.

Фромм выводил «человека-автомата» из потребности нынешнего капиталистического общества, то есть Фромма не волновало, что существование в виде «человека-автомата» спасает физическое бытие конкретной особи, его волновало то, что это, к сожалению, соответствует задачам капитализма как бездушной экономической машины и губит человека как Человека, то есть как личность. «Современный капитализм, – считал Фромм, – нуждается в людях, которые могут легко, без сбоев работать, и притом в больших количествах; в людях, которые стремятся потреблять всё больше и больше; в людях, чьи вкусы нивелированы, легко поддаются влиянию, легко изменяются. Он нуждается в людях, которые считают себя свободными и независимыми, не подчинёнными какой бы то ни было власти или принципам совести, но при этом хотят получать распоряжения, делать то, что от них ждут; в людях, хорошо прилаженных к социальной машине, которыми можно управлять без принуждения; которых можно вести без вождя; побуждать к действию без какой-либо цели, кроме одной: что-нибудь производить, быть в движении, функционировать, идти куда-то». Поэтому он и говорит, что это – «люди-автоматы». «Автоматы не могут любить, – говорил Фромм, – они могут обменивать свои личные наборы качеств и надеяться на справедливую сделку. Такой отчужденный характер любви и, в особенности, брака едва ли не ярче всего проявляется в идее команды». То есть люди в паре, в браке превращаются в такую производственную бригаду или слаженную спортивную команду, которая решает некоторые функциональные задачи, собственно к личности никакого отношения не имеющие. Эта «команда» – всего лишь механизм, она не порождена нуждой в психологической близости, она не развивает духовно и эмоционально своих членов, она создана исключительно для решения некоторых технических задач: как лучше приспособиться к окружающей среде, как выгоднее купить то-то и то-то, как лучше сохранить деньги, – все равно как команда на поле, в спорте. У вас есть задача этот гейм отыграть, вот вы друг с другом и взаимодействуете. Гейм кончился – всё, вы каждый сам по себе. Вы не связаны никакой подлинной личной привязанностью, вы не испытываете потребности в психологической близости, вы не ощущаете неразрывного психологического и эмоционального единства друг с другом, вы действительно полностью превращены в автомат.

Фромм полагал, что именно этот тип человека воспитывается совершенно сознательно, и был, разумеется, абсолютно прав; он полагал, что такой тип человека – с таким «социальным характером» и до такой степени редуцированной самостью – не способен на восстание, не способен на радикальное поведение и не способен сам осознать себя таковым (то есть «человеком-автоматом»). Ведь если вы себя таковым осознали – уже пробита какая-то брешь, вы перестали быть автоматом, с вами уже нельзя поступать так, как раньше, вас уже нельзя гнать куда-то вперед, не объясняя вам всерьез, зачем вы туда идёте, а заменяя объяснение ссылкой на общее поведение. В современном капитализме, полагал Фромм, подавляющее большинство населения, к сожалению, превращено в такие автоматы, в том числе и та часть населения, на революционный потенциал которой традиционно рассчитывали марксисты, – то есть рабочие. Фромм говорил: «Рабочий стал экономическим атомом, пляшущим под музыку автоматизированного управления. Он не участвует ни в планировании трудового процесса, ни в его результатах…» Но в то же время, говорил Фромм, то же самое происходит и с теми, кто управляет: «Управляющий превращается в бюрократа, который манипулирует вещами, цифрами и людьми просто как объектами своей деятельности. Такую манипуляцию называют областью человеческих отношений, хотя управляющий имеет дело с самыми бесчеловечными отношениями между автоматами, ставшими абстракцией». То же самое Фромм говорил о религии по отношению к «людям–автоматам»: «Религия стала пустой раковиной. Она превратилась в средство преумножения собственных сил с целью достижения успеха. Бог стал партнером в бизнесе».

Наиболее человеческое качество – любовь – так же недоступно для «людей-автоматов» и заменено маской, видимостью любви: «Любовь также стала редким явлением. Автоматы не любят, отчужденные люди равнодушны. Специалисты по любви и браку пропагандируют отношения между людьми как партнёрами, манипулирующими друг другом с помощью правильно избранной техники, для них любовь – это по сути эгоизм à deux (вдвоём. – А.Т.), убежище от невыносимого одиночества». Таким образом, «человек-автомат» – это не человек, это вещь, а вещь, по Фромму – ничто. Здесь Фромм вплотную подошел (но не сделал последнего шага, будучи представителем подчеркнуто гуманистической философии) к тому, что позднее на примере Альтюссера было названо «теоретическим антигуманизмом». Альтюссер показал, что отдельная особь, отдельный человек не могут быть принципом при изучении социального целого, социума. Это и было названо потом (возможно, термин неудачен) «теоретическим антигуманизмом». Фромм оказался человеком по-своему пугливым: он, повторю еще раз, фактически дошел до «теоретического антигуманизма», от него требовалось лишь сделать последний шаг – сказать эти слова! Но именно эти слова он сказать побоялся.

Следующим «кирпичиком», важным для радикала, является критика Фроммом аскетизма. Тут необходимо понять вот что: конечно, радикальная позиция – это позиция гедонистическая, но не потребительски-гедонистическая, а позиция аскетического гедонизма, если хотите, ограничивающего гедонизма, избирательного гедонизма, то есть принятия жизни в её полноте, во всей её сложности, не избегая тяжестей и опасностей и сепарируя эмоции и действия не по принципу «приятно–неприятно», а по принципу «высшее–низшее», «важное для человечества – неважное для человечества». Только если вы живете жизнью в её полноте, если вы как гедонисты не боитесь быть не-гедонистами, не боитесь радости или её отсутствия, не боитесь наслаждения или его отсутствия, только тогда вы сможете не бояться смерти, не бояться опасности. Но если этот гедонизм у вас потребительский, то вы уже превращены в «человека-автомата»: для вас вещи стали важнее, чем вы сами, поскольку потребительский гедонизм – это на самом деле стремление к бесконечному потреблению, стремление достраивать себя за счет вещей.

Но в то же время существует такая достаточно распространенная и традиционная точка зрения, в том числе в революционном лагере, что революционер должен быть аскетом, что сама его социальная роль диктует ему необходимость быть аскетом, «монахом». Фромм был одним из первых, кто четко и ясно высказался против аскетизма, в частности, по психологическим причинам. Он показал, что у аскетов желания подавлены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и потреблению индивид демонстрирует высокую степень озабоченности желанием обладать и потреблять. Иначе говоря, аскетизм – это обратная форма потребительского гедонизма. Если вы это осознаете, вы перестанете бояться быть самими собой, вы сможете эффективно реализовать свою потребность в самореализации, которая является одновременно вашим долгом – революционным долгом содействовать прогрессу человечества. Вы не будете воспринимать гедонизм потребительски, мещански: «наслаждение жизнью» не будет у вас в сознании связываться с водкой, жратвой, сексом, баней, тряпками, наркотиками, деньгами. А будет связываться с наслаждением от познания нового, наслаждением от своих и чужих стихов, с наслаждением от живописи или музыки, от общения с любимым человеком и с настоящими друзьями (товарищами), с наслаждением творчеством, с наслаждением победой или с гордостью за своих товарищей, погибших, но не покорившихся врагу.

Вообще говоря, подлинный радикал остается аскетическим гедонистом независимо от того, какое поведение общественно приветствуется в той или иной среде в то или иное время: то есть во времена официального аскетизма он должен выглядеть гедонистом, а во времена официального гедонизма – аскетом.