Хрущев. Смутьян в Кремле - Юрий Емельянов

Игра в «простоту» позволяла Хрущеву быть более агрессивным, напористым в наступлении на своих оппонентов. Многие принимали его «простоту» за чистую монету. «Простота» Хрущева привлекала многих советских людей, потому что его судьба напоминала жизненный путь, проделанный ими, выходцами из крестьянских семей, ставшими рабочими, а затем служащими. То обстоятельство, что Хрущев стал высшим советским служащим, должно было лишь доказывать великие возможности советского строя. Он старался говорить и вести себя так, чтобы показать, что, в сущности, он остался таким же простым человеком, какими были миллионы советских людей. Одновременно, атакуя Сталина, Хрущев старался показать триумф «простого» человека над «великим» и «гениальным» вождем, и он рассчитывал на поддержку таких же «простых» людей.

В то же время агрессивная «простота» Хрущева далеко не всегда нравилась тем, кого он считал «простыми» людьми. Подчеркнутая «простота» Хрущева отдавала вульгарностью, грубостью, примитивизмом, то есть теми качествами, которые вызывали отвращение в любом человеческом обществе. Тем острее реагировали многие люди в стране, в которой постоянно подчеркивался высокий престиж образованности и высокой культуры. Нарочито опрощенное поведение Хрущева убеждало многих советских людей в том, что их руководитель не выше их, а ниже по своему культурному уровню, и это лишь вызывало раздражение. Я помню, как водитель такси возмущался выступлением Хрущева, в котором тот рассказывал, как во время своего пребывания в Вене ему кто-то показал «увесистый кулак», а Хрущев ответил тем же. «И это наш Первый секретарь!» – возмущался шофер. То обстоятельство, что критиковавший Хрущева мог сам прибегать к выразительным жестам и крепким выражениям, особенно в пылу горячих споров, не извиняло в его глазах первого руководителя страны.

Однако, апеллируя к среднему, «простому» человеку, Хрущев сам вряд ли осознавал себя таковым. Вполне возможно, что со временем Хрущев намеревался показать всему миру, что его «простота» лишь мнимая, что он не в меньшей степени, чем Сталин, а может быть и в большей, заслуживает почитания и восторженных восхвалений. Путешествуя по разным странам, Хрущев видел, как возвеличиваются их руководители. Он видел, что его партнер по переговорам в Пекине Мао Цзэдун окружен почитанием, доходящим до обожествления. Находясь в Югославии, Хрущев видел, что там портреты Тито ставят рядом с портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Хотя, наверное, Хрущев полагал, что сейчас ему еще рано ставить свой портрет рядом с изображениями основоположников марксизма-ленинизма, он, вероятно, решил для начала убрать Сталина из принятого у коммунистов всего мира с начала 1930-х годов перечня четырех великих вождей. Первые шаги в этом направлении были сделаны Хрущевым на XX съезде в отчетном докладе.

Однако понижение статуса Сталина не получило одобрения среди зарубежных гостей съезда. В первом же выступлении зарубежного гостя – главы китайской делегации Чжу Дэ – прозвучало несогласие с тем, как оценивал Сталина Хрущев в своем докладе. Хотя в зачитанном на заседании съезда приветствии, подписанном Мао Цзэдуном, отдавалось должное Хрущеву, в нем говорилось: «Чем крепче Коммунистическая партия Советского Союза, чем больше побед одержано Советским Союзом во всех областях, тем больше проявляется непобедимость Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным вместе с его ближайшими соратниками». Эти слова были встречены продолжительными аплодисментами всего зала. Слова Мао Цзэдуна и реакция делегатов съезда свидетельствовали о том, что непризнание выдающейся роли Сталина Хрущевым не принимают ни в Пекине, ни в Кремле.

Ответом на послание Мао Цзэдуна стала речь М.А. Суслова, который уже на следующем заседании высказался о вреде культа личности. Суслов заявил: «Чуждые духу марксизма-ленинизма теория и практика культа личности, получившие распространение до XIX съезда, наносили значительный ущерб партийной работе как организационной, так и идеологической. Они умаляли роль народных масс и роль партии, принижали коллективное руководство, подрывали внутрипартийную демократию, подавляли активность членов партии, их инициативу и самодеятельность, приводили к бесконтрольности, безответственности и даже произволу в работе отдельных лиц, мешали развертыванию критики и самокритики и порождали односторонние, а подчас ошибочные решения вопросов».

Хотя Суслов осудил многие стороны политики Сталина, его критика носила анонимный характер в духе известной песни о том, что «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет». В то же время следующий абзац в выступлении Суслова мог быть адресован не столько Сталину, сколько нынешнему руководству. Суслов подчеркивал: «Восстановление ленинского принципа коллективного руководства означает восстановление основы основ партийного строительства… Коллективность руководства, выборность и подотчетность партийных органов, критика и самокритика – все это важные условия для проявления инициативы, вскрытия ошибок и недостатков в работе, нахождения путей их устранения, для развития активности коммунистов».

Очевидно, Хрущев и его союзники были не удовлетворены выступлением Суслова. На следующем заседании выступил А.И. Микоян, который заявил: «В течение примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности, осужденный еще Марксом, а затем и Лениным, и это, конечно, не могло не оказать крайне отрицательного влияния на положение в партии и на ее деятельность. И теперь, когда в течение последних трех лет восстановлено коллективное руководство Коммунистической партии на основе ленинской принципиальности и ленинского единства, чувствуется все плодотворное влияние ленинских методов руководства. В этом-то и заключается главный источник, придавший за последние годы новую силу нашей партии». Так Микоян давал понять, что Сталин нарушал ленинские партийные нормы не только в последние годы, а на протяжении 20 лет.

Однако, выступая на следующем заседании, руководитель Французской компартии Морис Торез, подтвердил верность традиционному восприятию Сталина как одного из четырех вождей мирового коммунизма. Он заявил: «Коммунистическая партия Советского Союза всегда была образцом принципиальной твердости, нерушимой верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Слова одного из самых авторитетных коммунистов Западной Европы были встречены аплодисментами всего зала. Вряд ли можно признать случайным, что в своей речи на съезде Л.М. Каганович неожиданно стал расхваливать Мориса Тореза. Правда, он хвалил его не за выступление на съезде, а за работу «об обнищании трудящихся Франции». Однако таким образом Каганович выразил свою поддержку позиции Тореза.