Лакомный кусочек - Маргарет Этвуд

Вернулся Джо с подносом.

— Я ее посадил в корзину для белья, — сказал он. — Пусть поиграет с защипками.

Артур добрел до нас и, по-прежнему хмурясь, стал возле Клариного стула.

— Что это ты такой сердитый, мой дьяволенок? — спросила Клара. Она протянула руку и потрогала его штанишки. — Так я и знала, — вздохнула она. — То-то он притих. Отец, твой сын опять наделал в штаны. То есть не в штаны, а даже не знаю куда. В штанах ничего нет.

Джо раздал нам стаканы, потом опустился на колени и твердо, но ласково сказал Артуру:

— Покажи папе, куда ты наделал.

Артур поглядел на него, явно не зная, улыбнуться ему или заплакать. Наконец, важно ступая, он подошел к запыленным красным хризантемам, присел на корточки и уставился на землю.

— Вот молодец, — сказал Джо и ушел в дом.

— Артур — настоящее дитя природы, обожает удобрять землю, — сказала Клара. — Воображает, что он бог плодородия. Если бы мы каждый раз не убирали за ним, двор давно превратился бы в навозную кучу. Не знаю, что он будет делать, когда снег выпадет. — Она закрыла глаза. — Мы пытались приучить его пользоваться горшком. Некоторые авторы считают, что это надо делать позже, но мы уже купили ему пластмассовый горшок, только никак не можем объяснить, для чего он предназначен. Артур все время надевает его на голову. Наверное, считает, что это мотоциклетный шлем.

Мы пили пиво и наблюдали, как Джо идет по саду со свернутой газетой.

— Теперь уж я обязательно начну принимать таблетки, — сказала Клара.

Когда Джо наконец кончил готовить, мы пошли в дом и сели в столовой вокруг массивного обеденного стола. Младшего ребенка уже накормили и положили в коляску, стоящую на крыльце, но Артур сидел с нами на высоком стуле и, извиваясь всем телом, старался увернуться от ложки, которую Клара пыталась засунуть ему в рот. На обед были подсохшие фрикадельки с вермишелью, приготовленные из концентрата и украшенные салатом. На десерт подали нечто знакомое.

— Это новый консервированный рисовый пудинг, — сказала Клара с вызовом. — Экономит массу времени, и со сливками совсем неплохо. Артур его очень любит.

— Да, — подтвердила я, — скоро будет продаваться такой же апельсиновый и карамельный.

— Вот как? — Клара ловко поймала на лету кусок пудинга и вернула его Артуру в рот.

Эйнсли достала сигарету и стала ждать, чтобы Джо поднес ей спичку.

— Послушай, — сказала она ему. — Ты знаешь этого Леонарда Слэнка, их приятеля? Мне тут рассказывали про него какие-то загадочные истории.

За весь обед Джо и минуты не посидел спокойно: приносил и уносил тарелки, занимался чем-то в кухне. Вид у него был немного ошалелый.

— Да-да, я его помню, — сказал он. — Это не их приятель, а скорее Кларин. — Он быстро доел пудинг и спросил Клару, не нужно ли ей помочь, но она не расслышала, потому что Артур как раз сбросил на пол свою миску.

— Меня интересует, что ты о нем думаешь, — сказала Эйнсли, словно ей требовалось мнение знатока.

Джо задумчиво уставился в стену. Я знаю, что он не любит дурно отзываться о людях. Но я знаю также, что он не одобряет Лена.

— Он человек без всякой этики, — сказал Джо наконец. Джо преподает философию.

— Ну, это уж слишком, — вмешалась я. — Лен никогда не поступал неэтично по отношению ко мне.

Джо нахмурился. Он не очень хорошо знает Эйнсли и к тому же считает, что незамужние девицы легко становятся жертвами мужчин и поэтому их надо защищать. В прошлом он не раз порывался отечески поучать меня и теперь тоже продолжал настаивать:

— От таких, как Лен, лучше держаться подальше, — строго сказал он.

Эйнсли рассмеялась, потом невозмутимо затянулась сигаретой и выпустила дым.

— Кстати, — сказала я, — пока я не забыла: дай мне номер его телефона.

После обеда мы все перешли в захламленную гостиную. Джо остался в столовой, и я предложила помочь ему убрать посуду, но он сказал, что будет лучше, если я поразвлекаю Клару. Клара уселась на диван среди груды мятых газет и закрыла глаза. Я так и не нашла, о чем с ней говорить, и сидела, уставившись на потолок, украшенный в центре гипсовой розеткой; когда-то под ней, наверное, висела люстра. Я вспоминала Клару, какой она была в школе: высокая, хрупкая девочка, которую всегда освобождали от занятий спортом, и когда мы, напялив синие тренировочные костюмы, бегали по залу, она устраивалась на скамейке у стены и смотрела на нас с таким видом, будто ее забавляет зрелище неуклюжих, потных девиц. В классе у нас почти все были толстушки, объедающиеся картофельными чипсами, и Клару считали образцом той прозрачной женской красоты, которую изображают на рекламах духов. В университете Клара казалась уже не такой болезненной, но к тому времени она отрастила свои светлые волосы, придававшие ей еще более несовременный, даже средневековый вид: она напоминала мне дам, сидящих среди роз, на старинных гобеленах. Характер у нее был, конечно, совсем не средневековый, но на меня всегда очень влияло внешнее впечатление.

В конце второго курса, в мае, Клара вышла за Джо Бейтса, и сначала я считала, что они — идеальная пара. Джо был высокий, лохматый и немного сутулившийся парень, старавшийся оберегать Клару; он был почти на семь лет старше ее и уже кончал университет. До свадьбы они так обожали друг друга, что это даже отдавало каким-то нелепым романтизмом. Так и казалось, что Джо вот-вот бросится расстилать в грязи свое пальто, чтобы Клара не замочила ноги, или упадет на колени и станет целовать ее резиновые сапоги.

Дети у них рождались случайно; первая беременность удивила Клару: она никак не ожидала, что с ней может приключиться такое; а вторая — повергла в уныние; теперь, во время третьей беременности, она впала в мрачный фатализм. Детей она сравнивала с ракушками, облепившими корабль, и с улитками, присосавшимися к скале.

Глядя на нее, я чувствовала, как меня охватывают жалость и смущение: ну что я могу для нее сделать? Может, предложить, что я как-нибудь приду прибрать в доме? Клара настолько непрактична, что не в состоянии справиться даже с простейшими бытовыми проблемами; она никогда не умела следить за своими расходами или вовремя приходить на лекции. Заходя во время перерыва к себе в комнату в общежитии, она вечно застревала там, оттого что не могла найти вторую туфлю или кофточку, и мне приходилось извлекать свою приятельницу из груды барахла, в котором она погрязала. Ее неаккуратность не отличается творческим накалом, свойственным Эйнсли, которая — в соответствующем настроении — может за пять минут перевернуть все вверх дном; в отличие от Эйнсли, Клара просто пассивна. Она будет беспомощно стоять посреди комнаты, глядя, как волна грязи поднимается и поглощает все кругом, но не сделает даже попытки остановить ее или хотя бы отойти в сторону. Так у них получилось и с детьми: за своим собственным организмом Клара пассивно наблюдала как бы со стороны и не пыталась им управлять. Я стала разглядывать цветы на ее платье для беременных; стилизованные пестики и лепестки двигались словно живые при каждом Кларином выдохе.

Мы ушли рано, как только унесли в постель вопящего Артура; выйдя из гостиной, Джо обнаружил, что Артур совершил за дверью, как выразился Джо, «оплошность».

— Оплошность, как же, — заметила Клара, открывая глаза. — Он просто обожает пи́сать за дверью. Не понимаю, откуда это. Видно, будет тайным агентом, или дипломатом, или еще чем-нибудь в этом роде. Скрытный, как чертенок.

Джо проводил нас до двери, неся охапку грязного белья.

— Обязательно приходите опять, — сказал он. — А то Кларе совсем не с кем по-настоящему поговорить.

Когда мы шли к станции метро, было уже почти темно, трещали цикады, бубнили телевизоры в домах (иногда в открытом окне мелькал голубой экран), пахло теплым асфальтом. Я чувствовала, что кожа у меня задыхается, словно мое тело облепили мокрым тестом. Я подозревала, что Эйнсли недовольна проведенным вечером: она как-то неодобрительно молчала.

— Обед был не так уж плох, — сказала я, пытаясь проявить лояльность по отношению к Кларе; в конце концов, по сравнению; с Эйнсли Клара была моим старым другом, — Джо наконец научился прилично готовить.

— Как она это терпит?! — сказала Эйнсли с бо́льшим раздражением, чем обычно. — Муж делает за нее всю домашнюю работу, а она целыми днями лежит в кресле. Он обращается с ней, как с неодушевленным, предметом!

— Послушай, Клара все-таки на седьмом месяце, — сказала я, — и вообще она болезненная женщина.

— Болезненная женщина! — возмутилась Эйнсли, — Она в расцвете сил. Уж если там кто болен, так это он. Я его знаю всего четыре месяца, но даже за это время он ужасно постарел. Она паразитирует на нем.

— Что же ты предлагаешь? — спросила я, рассердившись; Эйнсли не понимала Клариного положения.