A.D. 999 - Жадриен Белл

Братья разглядывали перепачканную рясу Элвина, но комментариев делать не стали, решив, что время для этого еще впереди. Элвин увидел глаза Вульфстана, полные сочувственного понимания. Во время службы юноша пел от всего сердца, чувственно произнося священные слова, будто они могли поставить все на свое место. Увы, этим вечером псалмы не приносили ему умиротворения.

Перепуганный, Элвин задался вопросом, обретет ли он когда-нибудь снова душевный покой.

После вечерни Элвин ухитрился переговорить с аббатом Беда наедине. Рассказав о своей оплошности, он взял на себя всю ответственность за погубленный манускрипт и испачканную рясу, затем попросил у аббата о всенощном бдении в церкви во искупление своего греха. Беда, как всегда, смущенный физическим уродством Элвина, тут же согласился с предложением молодого монаха.

Каким-то образом Элвину удалось избежать встречи с Вульфстаном до ужина. За столом он сел подальше от епископа и слушал вполуха, как один из послушников читает срывающимся голосом затрапезную молитву. Во время ужина никто не разговаривал, братья даже не просили друг друга передать то или иное блюдо. Жесты и знаки заменяли бенедиктинцам слова. Пища была более обильной, нежели обычно, из-за присутствия за столом епископа Вульфстана. Монахам даже подали фрукты, которые предполагалось засушить на зиму, мелкие, правда, и безвкусные вследствие засухи; вкусили монахи и жареной свежей рыбы, выловленной в пруду аббатства. После ужина братия снова собралась вместе для повечерия, после чего монахи отправились в свой дортуар3.

Элвин шел к церкви из трапезной, неся в правой руке небольшой фонарь и неуклюже зажав под мышкой еще один предмет. Церковь неясно вырисовывалась в сумерках, и юноша несколько воспрянул духом.

Чья-то рука опустилась на его плечо. Элвин подпрыгнул, едва не закричав.

— Я не уеду, пока не скажу тебе того, с чем прибыл сюда, — заявил Вульфстан.

— А я не желаю слушать этого, — прошептал Элвин, с надеждой глядя на церковь, сулившую ему убежище.

— Ты должен, — неумолимо сказал епископ. — Мало ли что случится со мной, кто-то еще должен знать обо всем. Я уже упоминал о свалившихся на нас напастях, теперь я объясню тебе, что они означают. С глубоким страхом осознаю я, что мир наш торопливо движется к своему концу. Извечный враг среди нас, Элвин, и инструмент его, Антихрист, лишь ждет зова. Не вижу никаких других причин для внезапного потока катастроф — чума, пожары, кометы, голод и захватчики с севера.

— Почему вы говорите это мне? Почему не кричите об этом с самой высокой крыши? — попытался спорить Элвин, по-прежнему направляясь к церкви.

— Потому что враг умен. — Теперь Вульфстан шел в ногу с молодым монахом. — Он знает, что человеку легче, удобнее верить в отдаленный Судный День. Он не станет использовать свои инструменты, пока не почувствует, что способен одержать победу. Я могу убедить нескольких истинных верующих в страшной серьезности ситуации, но никто не поверит мне до той степени, чтобы предпринять ответный удар в настоящее время. Враг изыщет способы поразить нас, не вызывая среди людей особого беспокойства — как было с Дунстаном, Сигериком и остальными. Нет, в данный момент высказать тихое слово внимающему уху — лучшее, что я могу сделать.

Элвин чувствовал, что вот-вот разрыдается. Идет Антихрист. Близится конец света… Внезапная ярость забурлила в нем.

— Почему вы говорите об этом мне! — возопил он.

Юноша резко остановился и едва не уронил фонарь, поспешно опуская его на землю. Вульфстан часто заморгал глазами, напуганный вспышкой гнева молодого монаха. Элвин сердито поднял свою бесполезную конечность к лицу епископа.

— Взгляните! Я даже не целый человек. Знаете, что я натворил сегодня в скриптории? Эта… эта дохлая штуковина опрокинула полную чернильницу и погубила целую страницу манускрипта. Месяцы работы — коту под хвост. Я хуже, чем бесполезен. Я не способен исполнять Божью волю. Я калека, и мое единственное предназначение — терпеливо выписывать слово за словом… я не могу занять место в армии Господа, не могу обрабатывать поля и обеспечивать снедью голодных… я абсолютно никчемен, епископ, а вы взваливаете на меня столь ужасный груз! Что, во имя Святой Троицы, могу я сделать? Написать красивыми буквами «Изыди, Сатана!»? Вы — искуситель его калибра, дающий мне сведения, которые я не способен надлежащим образом использовать, призывающий меня готовиться к битве, в которой я не в силах сражаться!

Глаза Вульфстана сузились, епископ сам начинал сердиться. Но Элвин не дал ему возможности ответить. Они уже достигли часовни, и юноша, отвернувшись от епископа, быстро взбежал по каменным ступенькам к двери. Вульфстан не последовал за ним.

Беззвучно ступая босыми ступнями по каменному полу, Элвин приблизился к алтарю. Он закрыл глаза, затем снова открыл их, ища успокоения. Прямо перед ним висела слабо освещенная фигура Христа. Тело Сына Божьего мерцало в темноте, словно озарённое собственным сиянием. Терновый венец казался более колючим, более зловещим, нежели при свете дня, а раны на Его руках и боках пропали во тьме.

Элвин долго и неотрывно смотрел на божественный образ. Слезы навернулись на глаза, и он позволил им катиться по щекам, не делая попытки вытереть мокрое лицо. Юноша начал медленно раздеваться, немного дрожа от холода, исходящего от толстых каменных стен. Осторожно поставив фонарь на пол, Элвин взял в правую руку другой принесенный им предмет — плеть.

Опустившись на колени, он взмолился:

— Всеблагой Отец наш небесный, Иисусе милосердный, молю Тебя, прости бедного грешника сего.

Сделав глубокий вдох, Элвин изо всех сил хлестанул себя плетью по обнаженной спине. Дыхание перехватило, из глаз будто посыпались искры. Боль оказалась неожиданно жгучей. Молодой монах стиснул зубы и снова огрел бичом незащищенную плоть. Он ощутил, как при следующем ударе набухшая кожа лопнула, по бокам потекли струйки крови. Боль смешивалась со странным удовольствием. Очищением. Искуплением греха. Посредством страдания можно обрести душевный покой. Некоторые из братьев пытались убедить Элвина, что его увечная рука не является Божьей карой, что Господь не сердится на него, но Элвин имел свою точку зрения на этот счет.

Он продолжал бичевать себя до тех пор, пока не устала рука, а потом отшвырнул окровавленную плеть. Юноша закрыл лицо здоровой рукой.

— Боже правый, — заплакал Элвин, — прости меня, Господи. Я ничего не умею.

Он лег на пол — исполосованная плетью спина горела, обнаженные гениталии замерзали от холодного давления камня, — осторожно поместил в нужное положение безвольную левую руку, затем откинул в сторону правую руку, имитируя нависающую над ним фигуру на распятий. Волна стыда затопила его, стыда за свое уродливое тело — трогательный сосуд для божественного дара, души.