Натюрморт с удилами - Збигнев Херберт

Картины в Голландии XVII века становились предметом спекуляции, активного обмена, часто переходили из рук в руки. Ими торговали на разные лады, что склоняло некоторых исследователей к утверждению, будто бы картины стали в этой стране чем-то вроде валюты, дополнительным платежным средством или, если поискать более близкую аналогию, чем-то вроде акций — с переменным, изменчивым, непредсказуемым курсом.

Можно было одолжить деньги под залог картин, ими расплачивались за долги (в том числе картежные), оплачивали счета сапожнику, мяснику, пекарю, портному. В таких случаях цена устанавливалась чрезвычайно произвольно; перевес хищника-кредитора был очевидным. Бывали, однако, исключения. Так, посредственный фламандский художник Маттеус ван Хельмонт, пишущий в манере Тенирса{38} и Браувера{39}, будучи не в состоянии заплатить долг пивовару, продал ему одну-единственную картину «Крестьянская свадьба», уменьшив при этом свою задолженность на серьезную сумму в двести сорок гульденов, — цена, которой никогда не достигал Вермеер. Замечательный художник Йос де Момпер, создатель взволнованных, словно бурное море, «импрессионистских» полотен, имел склонность к вину и часто посещал ресторанчик некоего Гийсбрехта ван де Крейсе. В доме хозяина ресторана, в парадной комнате, обитой кожей с золотым тиснением, набралось в итоге двадцать три пейзажа де Момпера — коллекция, которой позавидовали бы самые богатые музеи мира.

Ян Стен, державший трактир, однажды написал картину для своего поставщика, за которую получил бочку вина. Некий специалист по натюрмортам с цветами, задолжавший пекарю тридцать пять гульденов, отдал ему взамен картину, которую пекарь вскоре перепродал с трехкратной выгодой.

А вот особенный договор, касающийся дел неземных. Один художник, взамен за снижение своей квартплаты, обещает хозяину дома написать портрет его любимой дочери, умершей несколько лет назад.

Писание портретов (именно они возвысили Рембрандта, а впоследствии стали причиной его падения) снижало риск художника, поскольку модель была, как правило, и покупателем, который желал себя обессмертить в период своего процветания; и нередко честолюбивое желание доверить написание своего портрета известному художнику брало верх над скупостью. На портрете следовало изобразить полные щеки заказчика, его глаза, смело глядящие в будущее, а также во всех подробностях — кружева и атласы его парадной одежды. Каждому ведь хочется выглядеть лучше, достойнее, чем в действительности.

Порой художники подчинялись забавной мифомании своих клиентов. Заказчик, заключивший договор с Яном Ливенсом{40}, обязал художника представить его в виде римского полководца Сципиона Африканского, а свою жену — в образе Афины Паллады. Купец колониальными товарами Габриэль Лейенкамп, обладавший неудержимой фантазией, свойственной колониальным купцам, потребовал от художника, чтобы тот изобразил его в образе архангела Гавриила, а свою возлюбленную — в виде Матери Божьей.

На рынке искусства рядом с хорошими картинами было немало и слабых, попросту дрянных (дрянь с патиной времени представляется нам более благородной), а также бесчисленное количество копий. Именно с копирования начинали ученики, а зрелые художники охотно «повторяли» свои удачные картины. Менее способные — без зазрения совести подделывали работы своих более талантливых и пользующихся спросом коллег.

В 1632 году Адриан Браувер заявил в присутствии нотариуса, что написал только одну картину «Крестьянский танец» и что эта картина находится во владении Рубенса. Таким путем художник пытался отгородиться от имеющихся в обращении поддельных Брауверов, что, впрочем, было сражением с ветряными мельницами. Процедура подделки картин, старая, как само искусство, распространилась в XVII веке в Голландии в огромных масштабах и с размахом.

История, которую мы теперь расскажем в сильно упрощенном виде, обладает всеми признаками и сюжетом плутовского романа. Ее можно было бы назвать «Величие и упадок Геррита Ойленбурга».

Кем был ее герой? Бесталанным художником, а, как известно из истории, такие люди могут представлять опасность для окружения, особенно если природа одарила их сильной волей или, по крайней мере, непреодолимым желанием любой ценой сделать карьеру. Его отец Генрик Ойленбург, двоюродный брат жены Рембрандта, Саскии, брался за разные занятия: торговал произведениями искусства, был таксатором наследственных имуществ, чистил и покрывал лаком картины. Скромная жизнь труженика, полная забот и бесцветная.

Сын его Геррит был слеплен из другого материала. Оборотистый, честолюбивый, он обладал даром располагать к себе людей, ткал хитроумную сеть связей, пока не втерся в доверие к влиятельным персонам Республики. В 1660 году Генеральные Штаты поручают ему участие в посольской миссии в Англии, при дворе Карла II. В подарок королю Геррит вез двадцать четыре картины итальянской школы, проданные одной богатой вдовой за нешуточную сумму в восемьдесят тысяч гульденов.

Путешествие с ценным грузом к берегам острова определило судьбу Ойленбурга. Ни морским демонам, ни Великому Искусителю не пришлось трудиться: искушение возникло само собой в практичной голове Геррита и приняло форму ослепительно простой идеи. Не было никакого смысла возить картины из Венеции или Рима, пока в Голландии было столько художников, способных писать ничуть не хуже и к тому же значительно дешевле. Следует победить итальянцев их собственным оружием — таков был его боевой лозунг.

Вернувшись в Амстердам, Геррит купил два дома, устроил в них выставочный зал, мастерскую и привлек жаждущих иметь постоянный заработок художников. Так возникла большая мануфактура итальянской живописи в Голландии. Предприятие это держалось в надлежащей тайне. Вначале все шло прекрасно, дело принимало конкретный оборот, как вдруг, совершенно неожиданно, коварная судьба набросила на Геррита свои предательские сети. В ту пору Ойленбург заключил очень выгодный контракт с герцогом Бранденбургским на поставку тринадцати картин выдающихся итальянских художников и получил в задаток четыре тысячи гульденов. Кто же мог предвидеть, что при герцогском дворе окажется голландский мастер цветочных натюрмортов Хендрик Фромантен, который до этого работал за жалкие гроши на нашего фабриканта «итальянцев» made in Amsterdam. Месть его была сладкой, а результат экспертизы — уничтожающим: ни одна из картин «итальянской школы» не является подлинной.

Далее события развивались в ускоренном темпе. Герцог полученные картины возвращает. Оскорбленный этим Геррит — дело приобрело широкую огласку — собирает комиссию из девяти экспертов, которая принимает соломоново решение: некоторые картины хорошие, некоторые похуже, но все могли бы занять место в галерее итальянского искусства. Что это должно было означать — неизвестно. Некоторая неясность формулировок, подобно женской красоте, имеет свое очарование.

Честолюбивого Геррита такой поворот событий, конечно же, не устраивал. Несколько лет он продолжал яростно бороться за свою купеческую честь, а выражаясь менее возвышенно, — за свое существование.

Множатся экспертизы. Специалисты, среди которых находятся такие знаменитые художники, как Виллем ван Альст{41} и Виллем Кальф{42}, решительно заявляют, что вся коллекция Геррита — сплошной бездарный китч. Зато вердикт другой комиссии, созванной несколько позже, был менее решительным и однозначным: тридцать один художник высказался за подлинность работ, двадцать — против. Как и в уголовном процессе, противоречивые мнения экспертов только затемняют дело.

Афера разворачивается на двух уровнях. Первый — это широкий скандал, который держит в напряжении весь художественный мир Голландии. Циркулируют шутки, памфлеты, стихи доморощенных и даже выдающихся поэтов, таких как Вондел{43}, защищающих или безжалостно разоблачающих Ойленбурга. А все те, кто, по совести говоря, страстно любит понаблюдать за публичными казнями или банкротствами «с треском», получают немалую порцию приятного развлечения.

Вторая, более глубокая плоскость, как можно догадаться, скрывает подлинные пружины этой аферы. Чем можно объяснить такое значительное расхождение во взглядах нескольких десятков голландских художников, принимавших участие в экспертизе? Не было ли это тайным судилищем над искусством итальянцев, которые представляли грозную конкуренцию для местных художников, которым нечего было им противопоставить?

В конце концов Геррит был вынужден капитулировать. В 1674 году он выставляет свои «итальянские» картины на аукцион. Два года спустя распродает остатки коллекций, а среди них были вещи замечательные — полотна Рембрандта, Ластмана{44}, ван Альста, Метсю{45}, Геркулеса Сегерса{46}. И все несомненно подлинные.