Кодекс разведчика - Сергей Самаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Менты думают, что это твой отец… – сказал Аркадий Ильич.
– Нет… – сказала я отстраненно, но уверенно. И ни в какие подробности вдаваться не захотела. Просто одним словом все сказала, и пусть он непроизнесенное сам понимает…
– Я тоже, как менты, считаю… Он думал, что я в машине буду…
– Нет… – повторила я без всякого нажима. Зачем спорить и утверждать то, что я и без него прекрасно знаю. Это он папу не знает, а я знаю. И спорить на эту тему не хочу… И объяснять ничего не хочу… Знаю, и этого достаточно…
– Его сейчас, наверное, уже арестовали… – добавил Аркадий Ильич.
– Нет… – повторила я.
– Я им сказал, где было свидание назначено. Они в кафе поехали, туда, в «Кавказский дворик»…
Он, кажется, был пьян. Он сообщал мне, что послал ментов к папе, чтобы папу арестовали, как каялся. Но я твердо знала, что в тот же день, когда я маму потеряла, я не могу еще и папу потерять. Это было бы высшей несправедливостью…
– Нет…
У меня спина устала от раскачиваний. Заболела и заломила. А потом голова закружилась. И я опять к себе в комнату ушла. В кресло упала. И там не шевелилась. И не спала… И ничего в голове моей не было – пустота и безысходность, и больше ничего… И опять счет времени потеряла…
* * *Звонок в дверь не заставил меня встать. Я понимала, что уже ночь, кажется, на дворе, и никто прийти к нам не должен. Но кто-то пришел. А мне все равно было… Аркадий Ильич тапочками зашлепал. Кажется, он уже переоделся, может быть, лечь спать готовился, если мог он вообще уснуть… Это я какой-то отстраненной частью сознания поняла…
Замок открывался долго. Два замка, потому что Аркадий Ильич на два замка дверь на ночь закрывает… И только после этого, наверное, проснувшись, он сообразил, что не спросил, кто за дверью, хотя сам и меня и маму всегда заставлял спрашивать. Дверь еще не скрипела – она у нас скрипучая, когда Аркадий Ильич спросил все же:
– Кто там?
Моя отстраненная часть сознания вопрос слышала, а ответ – нет.
– Она спит уже…
Значит, это кто-то по мою душу… Я встала.
– Я не сплю…
Дверь заскрипела…
– Вы? – удивленно сказал Аркадий Ильич и надолго замолчал. – Что ж, входите, если пришли… Входите…
– Оля где?
Я услышала голос папы и сразу вспомнила, как мама сказала, что у меня еще папа остался. И его, значит, не арестовали, как Аркадий Ильич говорил. И он пришел ко мне, потому что за меня боялся… Он пришел… Последний мой родной человек…
На его голос я вышла сразу… И уткнулась лицом ему в плечо… Опять тепло стало, и опять слезы разморозились…
– Я пришел сказать тебе, что это не я… – твердо сказал папа.
– Я знаю… – прошептала я. – И мама знает…
Я говорила о маме, как о живой… Я не научилась еще говорить о ней иначе…
Аркадий Ильич закрыл за папиной спиной дверь на оба замка, словно папа к нам переночевать попросился. Но он никогда, когда раньше приезжал, у нас не останавливался. Приходил, в моей комнате сидел, на кухне сидел, но никогда не оставался…
– Да проходите же… Чего в коридоре стоять…
Он был, конечно, растерян. Я никогда не видела Аркадия Ильича таким растерянным. Но я даже благодарна ему была за то, что он так принял папу. Ведь он же говорил, что считает папу убийцей, говорил, что папа и его вместе с мамой взорвать хотел. И пригласил…
Мы в комнату прошли. Папа меня за плечи обнимал, и так до дивана довел и усадил. А сам стоять остался.
– Извините, я считал, что это сделали вы… – сказал Аркадий Ильич. Он вообще-то честный и никогда не хочет, чтобы оставалось что-то недосказанное. Ясность любит. И сейчас хочет ясности. – Я так и сказал следователю. И сообщил, где вы встретиться должны были…
Папа кивнул.
– Вы меня не знаете, вам это простительно… – ответил сухо. У него у самого голос стал каким-то треснувшим.
– Вас должны были там арестовать… – сказал Аркадий Ильич.
– Они арестовали, я сначала не понял, за что. Но сбежал после допроса, когда сообщили… – буднично так сказал папа. Словно для него это было равносильно выходу из трамвая. Сбежал – из трамвая вышел… Никакой разницы… А я за папу испугалась…
– Так вас что, ищут? – И Аркадий Ильич очень обеспокоился.
– Ищут… – равнодушно подтвердил папа.
– И вы… Сюда…
– Сюда…
Аркадий Ильич долго думал.
– Я и сейчас еще считаю, что это сделали вы, – сказал упрямо и на меня посмотрел.
– Надеюсь, вы сейчас не будете ментам звонить… – зло усмехнулся папа, и Аркадия Ильича от этой усмешки передернуло. Кажется, он испугался, хотя вида постарался не подать. – Утром я уйду, а до этого побуду с дочерью… И… И с вами тоже поговорим… Просто так людей не взрывают… Должна быть причина… И мы попробуем ее найти… А потом я найду убийц…
Аркадий Ильич вздохнул.
– Коньяк будете?
– Нет, – отказался папа. – Мне нужна ясная голова, а не способ бессильного утешения…
– Как хотите, а я приму… – Аркадий Ильич ушел на кухню…
* * *Разговаривали мы долго. И о маминой работе, и о друзьях. Папа ничего не записывал, но каждое имя, каждую фамилию, каждый адрес повторял, чтобы запомнить. Больше, конечно, Аркадий Ильич говорил. Я даже удивилась, что он о маме знает больше, чем я. И только уже среди ночи меня вдруг осенило…
– Аркадий Ильич, вы помните… Два дня назад мама из командировки возвращалась… Видела, как машину грабили… Там еще соседа нашего видела… Вашего знакомого… Владимира Саввовича…
– Ну-ка… – заинтересовался папа.
– Брызгалова?.. Ну, какой он мне знакомый… У меня таких знакомых нет… Он ко мне по-соседски заходит иногда денег занять. Но отдает всегда… Я его видел, когда машина взорвалась…
– Где он живет? – спросил папа.
– В соседнем подъезде… Как раз, когда милиция во дворе была, он уезжал со своим другом, с подполковником милиции, кстати… Они на рыбалку или на охоту куда-то часто ездят… Вместе…
– И как скоро возвращаются?
Я ощутила, что папа напрягся. Не телом, а внутренне, словно что-то почувствовал.
– Обычно через несколько дней…
– А в какой квартире он живет?
– Номер я не знаю. Балкон с нашим соседствует. Через стену мы, стало быть, существуем… Какой там номер, Оленька?
Я плечами пожала.
– А с кем он живет?
– С женой… Сын у них в армии служит…
– Номер его машины…
– Я не знаю… Не обращал внимания…
– Хорошо… – папа сосредоточился. – Расскажите-ка мне, что там на дороге произошло… Где Людмила его видела…
* * *– Вы следователю про это не рассказывали?
– Нет… Как-то выпало из памяти… – Аркадий Ильич смутился. А что смущаться, я тоже ничего после гибели мамы не помнила…
– Хорошенькое дельце… – папа такую забывчивость не одобрил.
– Можете сами ему рассказать. Он оставил мне номер мобильника…
– Давайте…
Аркадий Ильич ушел за записной книжкой, открыл нужную страницу и переписал номер на клочок бумаги. Папа на бумажку глянул и брать ее не стал. Так запомнил. У него всегда память была, как все говорили, гениальная. У меня тоже память хорошая, что-то от папиной вместе с генами досталось…
Уходить папа собрался прямо среди ночи, даже утра не дождавшись.
– У меня документы менты забрали. И телефон… Оленька, не выделишь мне свой мобильник?
– Конечно… – Я побежала в комнату и принесла трубку.
– Я позвоню… – сказал он, – и ты мне позвони, когда ваш сосед вернется…
– Позвоню… – пообещала я. – Как только увижу его, позвоню…
И папа, поцеловав меня, торопливо ушел…
ИВАН СЕРГЕЕВИЧ РУСИНОВ,
подполковник в отставке
– Эй, экземпляр… Ты еще жив, поганый?
Это я с лестницы гаркнул. Подполковник наверняка продолжил свое ползанье в сторону свободы и к лестнице еще на метр, может быть, уже приблизился. Услышать должен даже при низком давлении, вызванном потерей крови, поскольку голос у меня по-командирски поставлен и, при необходимости, по ушам ударить может не хуже кулака. А низкое давление плохо на зрение действует, на уши, насколько я помню, меньше влияет…
Мент не ответил.
– Я пошел, а за тобой скоро приедут… Похмелиться не дадут, но руки свяжут… – трудно не услышать, когда говорят так громко и членораздельно, как перед длинным окопом команду дают в ожидании боя.
Теперь он захрипел, будто перепуганный жеребец… Должно быть, матерился так – без слов. Это случается порой от бессильной ярости. Слова в горле острой костью застревают и произношение искажают – в итоге вот, хрип… Но я интонацию этого хрипа, кажется, уловил правильно. Пусть себе хрипит… На здоровье, если это ему здоровье принесет…
Но разговоры разговорами, а из этого загородного недостроенного особнячка пора было убираться, пока сюда менты не пожаловали. Мне почему-то вдруг показалось, что мы с ними можем не найти общий язык и добросердечное взаимопонимание… Я, конечно, сторонник уважительного доверия ко всяким людям. Но только не к тем, что ментовские погоны носят. И прокурорские, думаю, не слишком далеко от ментовских ушли, вне зависимости от величины и количества звездочек. И если Максим Юрьевич Шторм пожелает снова нацепить мне на руки стальные «браслеты», я этому не удивлюсь. И дело здесь вовсе не в том, что он желает именно меня посадить, потому что стопроцентно считает меня виновным, хотя мой побег его, думаю, и задел за живое. Просто он видит следствие собственной прерогативой. И, как всякий конченый следак, не любит, когда ему мешают. Как любому профессиональному пианисту, скажем, мешает подыгрывающий ему балалаечник из самодеятельности… То есть следователь по особо важным делам считает себя высоким профессионалом и не признает права всяких там дилетантов, даже если они имеют подготовку гораздо более качественную, нежели у него, хотя и слегка специфическую, на проведение собственного расследования. В принципе, я не собираюсь обвинять Максима Юрьевича Шторма в неуважении к собственной персоне и к собственным способностям. Уважение, говорят, следует заслужить. Вот я и надеюсь такую миссию выполнить… Буду заслуживать, и уже начал это делать…
