Журнал «Вокруг Света» №06 за 1980 год - Вокруг Света

Как это произошло, что проблема, перед которой в бессилии пасовали ученые корифеи разных стран, сдалась под напором недавнего студента? Что это — случайность, слепая удача? Или же есть в характере Сейтабыза нечто такое, что предопределило успех?

— Родился я в селе Байкегум... У вас карта есть? Вот город Кзыл-Орда. На юго-восток от него, по железной дороге, идущей в Ташкент, расположен районный центр Чиили... Знаете наши места, бывали? Тогда, конечно, помните, какое у нас небо...

В памяти всплывают южные казахские небеса — бирюзовые днем, черные, как бархат, ночью, а на них — большие и желтые, словно яблоки, звезды. Почему и ему и мне так запомнилось именно небо? Может, потому, что летом там нет крыши над головой? Днем человек в степи с ее разнотравьем, табунами лошадей и стадами овец — посреди желто-зеленого ковра, под просторным куполом неба, а ночью он спит прямо под звездами...

— Отец, когда я родился, был уже на фронте, мать весь день работала в совхозе. Мы, мальчишки, проводили время как хотели. Многое уже позабылось. А вот небо помню. Оно казалось мне большим и пустым. Потом я понял: в нем не было самолетов — все они улетели на фронт. И птиц было немного — может, их прогнал голод?.. И те и другие появились сразу после войны, когда вернулся отец. Тогда я увидел небо, полное птиц и самолетов.

Я задаю один вопрос за другим, но Нурумову нелегко отвечать на них — слишком расплывчаты первые впечатления детства. И все-таки истоки биографии следует искать именно там: недаром Лев Толстой говорил, что первые пять лет дали ему те самые впечатления, которые во многом предопределили всю его дальнейшую жизнь.

— Вам, наверное, хотелось быть пилотом?

— Что-то не вспомню. В детстве было решено, что я стану врачом. Отец, вернувшись домой, страдал от ран...

Понимаю: солдат, которого врачи подняли на ноги, хотел, чтобы и его дети стали врачами. А в казахских семьях свято чтут волю отца.

— Обе мои сестренки — медработники. Жена — кандидат медицинских наук. А я... — Сейтабыз виновато разводит руками и широко улыбается: — Меня приворожило небо.

Как сказал поэт: «Поле любимо, но небо возлюбленно: небом единым жив человек». Словно про Нурумова сказал. Приехав после школы в Алма-Ату, Сейтабыз подал документы в Рижский институт инженеров гражданской авиации, благо, вступительные экзамены принимали тут же, в столице Казахстана. Позже стало ясно: поступил он не в тот вуз, ошибся. Но такова уж особенность сильных и целеустремленных натур — даже ошибки свои они обращают в средство для достижения цели.

В Риге Сейтабыз увлекся аэродинамикой, динамикой жидкостей и гидравликой. Это предопределило его инженерный подход к проблемам метеорологии, где моделирование в те времена не применялось. Многим кощунственной казалась сама мысль — смоделировать нечто капризное, неопределенное — стихию. Нурумов доказал: можно. Но произошло это много позже, когда он уже ушел из института.

Он переехал в Ленинград и окунулся в беспокойную творческую атмосферу Ленинградского гидрометеорологического института. Здесь обучали не только по книгам — дожди, шквалы, наводнения были прямо за окном. Студенты спорили с профессорами на равных, а Сейтабыз был горяч и неуступчив в спорах. В вузе умели ценить способных студентов и, увидев, что парень из Казахстана успевает и учиться, и заниматься общественной работой, разрешили ему свободное посещение лекций, и Сейтабыз сам готовил для себя будущий плацдарм исследований.

В 1968 году он возвратился в Казахстан, в Алма-Ату, и поступил работать в Казахский научно-исследовательский гидрометеорологический институт. Голова его полна идей, руки требуют дела. Об одном герое сказано: если в небо и в землю были бы забиты кольца, он взялся бы за них и притянул небо и землю друг к другу... Где найти эти кольца Сейтабызу?

У Нурумова все было «как у людей». Отличный институт. Внимательные, опытные руководители. И темы, одна другой важнее и актуальней: исследование селей, охрана атмосферы Алма-Аты. И Сейтабыз трудился засучив рукава. Только мысли его витали далеко — в небе. Он считал: для того чтобы сделать стоящее в науке, нужно прежде всего найти в ней себя.

С чего начинается открытие? Мне кажется, со способности удивляться самым обычным явлениям. Ну кто из нас не смотрел на море в бурную погоду? А многие ли задумывались, отчего на его поверхности появляются волны? Сейтабыз думал об этом с той поры, когда, потрясенный, впервые увидел морской простор с берега Рижского залива и, словно мальчик из чеховского рассказа, мог только сказать: «Море было большое».

Шло время, и у него созревала мысль, что волны возникают на грани двух сред с разными плотностями — например, водной и воздушной. Однажды он наблюдал прибой на скалистом мелководье, видел, как набегающий на рифы водный поток покрывается гребешками волн. И здесь в его голове возник «крамольный» вопрос: а бывают ли волны не на поверхности, а в глубинах моря?

Знакомясь с трудами по океанологии, Нурумов все больше убеждался: да, волны должны быть и в глубинах. На дне есть горы, и весьма значительные, там действуют мощные придонные потоки. Вода морей и океанов неоднородна по своей плотности, нередко она напоминает слоеный пирог. Значит, решил Сейтабыз, если на подводный хребет накатывается поток, то на грани между более и менее плотными слоями должны возникать волны.

Но как узнать, верно ли это? Данных подводных наблюдений у молодого ученого не было. Вот разве если проанализировать аварии некоторых подводных лодок — рельеф дна, где они затонули, подводные течения... Так Нурумов пришел к мысли, что американская субмарина «Трэшер» погибла в волнах течения, набегающего на подводную скалу.

Океан умеет хранить тайны. Трагедии на его дне происходят без свидетелей, в кромешной тьме. И Нурумов обратил свои взоры к другому океану — воздушному: он прозрачен, и, казалось бы, здесь все должно быть ясно как на ладони. Стоит гора, на нее набегает воздушный поток, на границе между его слоями должны возникать волны... Должны. Но ведь они невидимы!

Здесь было от чего опустить руки. Однако, если нет прямых улик, должны быть косвенные. И Нурумов стал собирать все случаи, когда метеорологи фиксировали обтекание гор воздушными потоками, их накопилось в его гроссбухе более пятисот; стал коллекционировать аварии самолетов в горах, которые произошли при невыясненных обстоятельствах.

Отчего, спрашивал он себя, Колумбийские Анды — настоящее кладбище самолетов? Там высокие горы? Однако почему гибнут лайнеры, пролетая даже над сравнительно невысокими горами? Неужели так высоко распространяются волны от набегающих на них потоков?

Эти мысли не давали покоя. И вдруг — идея, снова «крамольная», но простая. А что, если невидимые волны отбрасывают... тени? Ну, к примеру, возмущают облака. Что, если на некоторые виды облаков воздействуют воздушные волны, как на волны морские — те процессы, что происходят в глубинах моря?

В поисках ответов Нурумов снова обратился к книгам. Оказалось, за ветровыми воздушными волнами следят, но не метеорологи, а планеристы. Один из них отмечал, что, пролетая над холмом в триста метров, он чувствовал качку от набежавшей на холм волны на высоте во много километров! Но до какого предела может распространяться влияние гор? Американский планерист Пауль Байкал, пролетая над километровой горой, ощущал сильную качку, находясь в двенадцати километрах над землей. На высоте от 18 до 24 километров над горами Аляски были зафиксированы перламутровые облака — устойчивые во времени и пространстве; они, как считают специалисты, отражали форму породившей их горы.

Нурумов решил обратиться за разъяснениями к известному польскому планеристу и метеорологу Владиславу Парчевскому. Встретились они на симпозиуме по климатологии в Ленинграде. Умный и живой собеседник, Парчевский сразу понял, что ветер в горах интересует Сейтабыза неспроста. Он рассказал, как его коллега, французский планерист Атжер, продержался на набегающей волне более 56 часов. Вспомнил, как сам по многу часов парил над горами, как спасался от гибели, выбираясь из-под воздушных потоков. Да, волны над горами могут вознести планериста под облака, но могут и угрожать гибелью кораблю...

После этой беседы Нурумов понял, что, анализируя ветровые волны и аварии в горах, он как бы составлял мозаичную картину из отдельных деталей. Но до цельной картины было еще далеко.

К созданию своей модели Нурумов шел мучительно долго. Он знал, что многие обожгли себе руки на попытках смоделировать атмосферные процессы. Но первый, пусть и не оконченный, вуз сделал его инженером. Ему было труднее, чем «чистым» метеорологам, заниматься одной лишь качественной оценкой атмосферных процессов. Сейтабыза тянуло все поверить числом и экспериментом. К тому же в Ленинграде он работал механиком на кафедре своего института. Здесь он научился столь нужному для экспериментатора умению самому воплощать в стекле и металле все, что необходимо.