Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был знаком почти со всеми ливанскими руководителями — и мусульманскими, и христианскими, разведенными гражданской войной по разные стороны баррикад: с Шамуном, Пьером Жмайелем, их сыновьями, Джумблатом — отцом и сыном, Рашидом Караме и другими.
Вместе с И. П. Беляевым проговорили три часа с Анваром Садатом в декабре 1975 года в его загородной резиденции на Барраже. Получив международную премию имени Насера за книгу о выдающемся египетском руководителе, мы были приглашены для откровенного разговора и практически стали последними советскими людьми, с которыми Садат встречался. Не из-за характера нашей дискуссии — напротив, она была весьма дружеской, — но Садат уже принял к этому времени решение повернуться спиной к Москве.
Три ночные продолжительные встречи (он обычно принимал гостей ночью) состоялись с саудовским королем Фахдом, который подарил мне свои четки, сопроводив это словами: «Я — хранитель двух главных мусульманских святынь, и смотри не передаривай эти четки никому». Я так и поступил. Король Фахд в 1991 году мне говорил, что любит смотреть по телевизору московскую программу «Время», которая, по его словам, правдиво освещает события на Ближнем Востоке, и спросил: «Нельзя ли организовать ежедневный перевод этой программы на арабский язык?»
В музей короля Фейсала я привез уникальную документальную кинопленку. На ней был запечатлен приехавший в Москву в 1930 году Фейсала, тогда еще не король, а министр иностранных дел Саудовской Аравии, которого на железнодорожном вокзале встречал заместитель наркома иностранных дел Крестинский. За это меня благодарили сыновья покойного короля Фейсала, занимавшие в конце двадцатого столетия высшие посты в саудовском правительстве.
Я многократно встречался и всегда испытывал самые добрые чувства к иорданскому королю Хусейну. Можно считать, что обоюдная симпатия или — возьму на себя смелость сказать — дружеские отношения зародились, когда опоздал к нему на прием в 1970 году. Король встретил меня в цветастой рубашке с закатанными рукавами и засмеялся, когда я, объясняя причину опоздания, сказал: «Виноваты вы сами: Иордания — единственная арабская страна, где не проедешь на красный свет». О близости отношений свидетельствовал хотя бы такой факт: однажды я был у иорданского премьера, и Хусейн, узнав, что я у него, сам приехал на мотоцикле (он прекрасно водил и самолеты различных марок), а за ним примчались взбешенные, безумно испуганные за своего по-настоящему любимого сюзерена черкесы из личной охраны.
С братом короля, Хасаном, я переписывался годами. В добрых отношениях был и с другим прямым наследником пророка Мухаммеда — марокканским королем Хасаном II, сыгравшим, особенно на «палестинском направлении», выдающуюся роль в попытках сблизить позиции сторон. К сожалению, обоих — и короля Хусейна, и короля Хасана II — уже нет в живых.
Откровенные и доверительные отношения установились у меня с президентом Египта Мубараком, начальником его канцелярии Усамой аль-Базом.
Да разве всех и все миссии перечислишь? Я рассказываю об этом гораздо подробнее в другой книге[3].
Работа в «Правде» была для меня очень важным этапом в моей жизни еще и потому, что в этот период я встретился и сблизился с людьми, которые внесли большой вклад в процесс реформирования нашего общества.
Глава II
Внесистемные диссиденты
Если стремление происходит из источника чистого, оно все-таки, и не удавшись вполне, не достигнув цели, может принести пользу великую.
Иван Тургенев
Трудное избавление от догм
У нас и за рубежом много писали и до сих пор пишут о диссидентах, раскачавших советскую систему. Их имена хорошо известны. Это и Андрей Сахаров, и Александр Солженицын, и Мстислав Ростропович, и другие. Но они никогда не были частью системы. Они критиковали ее, боролись с ней, требовали ее ликвидации, — но все это «извне», даже в то время, когда некоторые из них еще жили в СССР, до своего вынужденного выезда из страны.
Хотя их мало упоминают, однако были и внутри системы люди (в том числе занимавшие далеко не низкие официальные посты), сотрудники научных учреждений, газет и журналов, которые выступали не только против преступной практики массовых репрессий, но и против господствовавших идеологических догм, нелепых, анахроничных представлений в области официальных теоретических постулатов. Мне повезло, так как жизнь свела со многими из таких людей, с некоторыми даже сдружила, а во «внутрисистемных диссидентских» учреждениях привелось работать много лет.
После XX съезда КПСС упор «внутрисистемные диссиденты» сделали на то, что Сталин извратил учение Ленина, создал нечто, противоречащее его идеалам, мыслям и установкам. Это выразилось и в массовых репрессиях, унесших миллионы жизней ни в чем не повинных людей, в варварских методах коллективизации, погубившей крестьянство. Но этим критика Сталина не ограничилась. Постепенно она начала распространяться на вопросы партийно-государственного строительства.
Еще в начале 1960-х годов, то есть задолго до перестройки, главный редактор газеты «Правда» академик Алексей Матвеевич Румянцев написал ко Дню печати, который отмечался в СССР 5 мая, статью о необходимости возвратиться к ленинским принципам: по его словам, при временном отказе от фракционности в партии возник дискуссионный «вакуум», и Ленин предполагал, а также предлагал заполнить его своеобразным двоецентрием — партийным комитетом и партийными газетами и журналами. В таких условиях партийная пресса призвана была критиковать не только нижестоящие организации, но и тот партийный комитет, печатным органом которого являлась. Поскольку «Правда» являлась органом ЦК КПСС, то газета правомочна критиковать и ЦК партии, и Политбюро, утверждал Румянцев. По тем временам это была ересь. Чем это могло обернуться — теперь известно.
К A. M. Румянцеву приехал заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК и от имени Суслова, руководившего в ту пору всем идеологическим направлением работы партии, предложил исключить из статьи самую ее сердцевину. Румянцев наотрез отказался и вообще снял статью, — я дежурил в типографии, и мы поспешно забивали образовавшуюся дыру на полосе другими материалами.
Румянцев был вовсе не рядовой партиец, поэтому он смог противостоять всемогущему Суслову.
Постепенно стало крепнуть второе направление объективного идеологического расшатывания существовавших порядков. Оно не только касалось «отступничества Сталина», а в той или иной форме признавало несоответствие реальности догматических постулатов марксизма-ленинизма.
Опять обращусь к примеру Румянцева, которому принадлежали две «двухподвальные» статьи об интеллигенции, наделавшие много шума в стране, так как он, отказавшись от схемы, отводившей центральное место в обществе пролетариату, показал истинную роль интеллигенции. Как было принято, гранки статей такого рода рассылались членам Политбюро, замечания которых надлежало учитывать. На статьи Румянцева комментарии поступили от одного из помощников генерального секретаря, на что Алексей Матвеевич отреагировал запиской в ЦК, в которой заявил, что, будучи членом выборного органа, не намерен получать замечания от партийных чиновников. Статьи были опубликованы, но ему этого не простили — через некоторое время Румянцев оказался в Академии наук, а в
