Произраки двадцатого века - Джо Хилл

Кэрролл позвонил в муниципальную службу Пекипси, и его соединили с отделом кадров.

— Кубрю? Арнольд Кубрю? Его уволили шесть месяцев назад, — сообщил мужчина с высоким сиплым голосом — Вы знаете, как трудно вылететь с муниципальной работы? Я про такое давненько не слышал. Кубрю скрывал свое уголовное прошлое.

— Нет, меня интересует не Арнольд, а Питер Кубрю. Арнольд, наверное, его брат. Он такой толстый, весь в татуировках?

— Ничего подобного. Худой. Жилистый. Однорукий. Сказал, что левую руку ему оторвало прессом.

— Да? — неуверенно протянул Кэрролл, чувствуя, что этот странный Арнольд вполне мог быть родственником Питера. — А что за проблемы у него возникли?

— Он нарушил запретительный приказ.

— О! — воскликнул Кэрролл. — Супружеские разногласия?

Он сочувствовал всем мужчинам, пострадавшим от рук адвокатов бывших жен.

— Если бы, — ответил сиплый кадровик. — Ему запретили приближаться к собственной матери. Как вам такое, а?

— А вы не знаете, не родственник ли он Питеру Кубрю и как мне с ним связаться?

— Приятель, я ему не нянька. Все, вопросов больше нет?

Вопросов больше не было.

Кэрролл дозвонился до справочной, разузнал телефоны всех Кубрю в Пекипси и близлежащих районах, но никто из тех, с кем он сумел поговорить, не признался в родственных отношениях с Питером. В конце концов Кэрролл сдался. В раздражении он стал прибираться в кабинете, без разбора бросая в урну бумаги и переставляя стопки книг с одного места на другое. У него кончились идеи. Кончилось терпение.

Ближе к вечеру он прилег на диван, чтобы подумать, и провалился в беспокойную дремоту. Даже во сне Кэрролл продолжал сердиться: он преследовал в пустом темном кинозале маленького мальчика, укравшего у него ключи от машины. Мальчик был черно-белым и мелькал, как призрак или персонаж старого фильма Непослушное дитя ужасно веселилось, потряхивая ключами и заливаясь истерическим смехом. Кэрролл бросился за ним и проснулся. Виски горели лихорадочным жаром, в мозгу билось слово «Пекипси».

Питер Кубрю жил именно в той части штата Нью-Йорк, а значит, в субботу он обязательно будет на конвенте, как же он называется… «Темное будущее», кажется. Пропустить такое событие он наверняка не захочет. Или, по крайней мере, среди участников конвента найдется кто-нибудь, кто слышал о Питере и подскажет Кэрроллу, как его найти. Значит, надо ехать в Пекипси.

Ночевать в Пекипси Кэрролл не собирался — езды туда не больше четырех часов, можно обернуться за один день. В шесть утра он уже мчался по левой полосе трассы I-90 со скоростью восемьдесят миль в час. У него за спиной поднималось солнце, заливая слепящим сиянием зеркало заднего вида. Хорошо было вжимать педаль газа в пол и чувствовать, как машина летит на запад, преследуя длинную тонкую линию собственной тени. Потом Кэрролл вспомнил, что его девочки нет рядом, и нога сразу отпустила педаль, а восторг от поездки улетучился.

Трэйси обожала конвенты, как и все дети. Только там они видят, как взрослые валяют дурака, наряжаясь в костюмы Эльвиры или Пинхеда. А какой ребенок устоит перед постоянным атрибутом конвентов — импровизированным рынком с вереницей жутких столиков и стендов, где за один доллар можно купить отрезанную руку из резины? Однажды на Всемирном конвенте фэнтези в Вашингтоне Трэйси целый час играла в пинбол с Нилом Гейманом.[11] Они, кажется, до сих пор переписываются.

Еще до полудня Кэрролл нашел местный выставочный центр, где проводился конвент, и явился туда. В концертном зале раскинулись торговые ряды. В помещении яблоку некуда было упасть, громкий смех и перекрывающие друг друга возгласы эхом отражались от бетонных стен, сплетаясь в ровный гулкий шум. Он не предупредил, что приедет, но это не имело значения. Одна из организаторов — коренастая женщина с рыжими кудряшками, одетая в темный костюм, — сразу узнала его.

— Мы и понятия не имели… — воскликнула она. И тут же: — Вы не отвечали на наши письма! — И тут же: — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

С ромом и кока-колой в руке, в тесном кольце любопытствующих, поддерживая разговор о последних фильмах, писателях и «Лучших новых ужасах», Кэрролл недоумевал: и почему он не хотел ехать сюда? Выяснилось, что не пришел один из ораторов, собиравшийся сказать несколько слов о состоянии современного рассказа в жанре ужасов. Как было бы удачно, сказали Кэрроллу, если бы вы… Да, согласился Кэрролл.

Его провели в конференц-зал, где напротив длинного стола с кувшином воды выстроились ряды складных стульев. Он сел за стол вместе с другими ораторами: учителем, написавшим книгу о По, редактором сетевого журнала, посвященного ужасам, и местным сочинителем детских фэнтези. Рыжеволосая дама представила их двум-трем десяткам слушателей, расположившихся на стульях, а потом все приглашенные ораторы получили возможность выступить. Кэрролл говорил последним.

Начал он с того, что любое художественное произведение является плодом фантазии, и когда автор добавляет в сюжет угрозу или конфликт, тем самым создаются предпосылки для ужаса. Его самого, говорил Кэрролл, этот жанр привлекает тем, что здесь присутствует большинство главных компонентов литературы, причем возведенных в крайнюю степень. Ведь вся художественная литература строится по принципу «верю — не верю», и в этом свете фантастика выглядит более весомо (и честно), чем реализм.

Он говорил, что большинство ужасов или фэнтези никуда не годятся: это пустые, творчески несостоятельные подражания тому, что и изначально было дерьмом Он говорил, что месяцами читает их и не встречает ни одной свежей мысли, ни одного запоминающегося персонажа, ни одной оригинальной фразы.

Затем он сказал, что так было всегда. Вероятно, в любом начинании — не обязательно творческом — редкие удачи появляются лишь после множества неудачных попыток. Каждый может попробовать себя в этом деле, не преуспеть, сделать выводы из своих ошибок и попробовать снова. Чтобы получить грамм золота, порой надо намыть горы песка. Он говорил о Клайве Баркере,[12] о Келли Линк[13] и о Стивене Галлахере,[14] и он рассказал им о «Пуговичном мальчике». Для него, закончил он, ничто не сравнится с восторгом от встречи с чем-то поистине волнующим и пробирающим до мозга костей, и он всегда будет любить эту сладкую дрожь ужаса. Произнеся это вслух, Кэрролл понял, что говорит истинную правду.

Когда он замолчал, в заднем ряду захлопали. Редкие хлопки подхватили остальные ряды, вскоре аплодисменты волной захлестнули зал, и публика встала.