Мальтинская мадонна - Александр Попов

Однажды на улице к Галине пристал молодой высокий артиллерийский офицер. Улыбчивый, открытый, в отутюженной форме, представился, щелкнув каблуками сверкающих хромовых сапог:

- Данила Перевезенцев. Прошу любить и жаловать!

"Любить" - чуть не гаркнул, а "жаловать" - почти шепнул.

Ласковыми глазами заглядывал в ее строгое, утянутое на щеках лицо.

Галина испугалась, что может потянуться за этим веселым, красивым молодым мужчиной и, кто знает, полюбить его. И отбивалась, как могла. Но не столько, казалось, от Данилы, сколько от неотвратимых перемен, которые, несомненно, далеко уведут ее от Григория. И даже не столько уведут от Григория, которого уже никакими силами не вернешь, а сколько нарушится жизнь ее сердца.

Неделю, другую, месяц не отвечала на приставания и ухаживания бравого офицера жизнелюбца. А не унывавший Данила выследил, где она жила, и вечерами в темных узких коридорах малосемейного общежития даже зимой витал запах цветов, которые приносил либо он сам, либо кого-нибудь подсылал. Соседки Галины по общежитию нередко восклицали: "Ой, смотри, Галка, отобьем! Ломаешься, как девочка..."

Но как могла она объяснить им - чтобы полюбить другого, склониться к его плечу, нужно как-то вытеснить из сердца прошлое, забыть дочку!

Приезжала Шура, ругала подругу:

- Воротишь нос от офицера?! - хваталась она за голову. - У-у-у! Вы только посмотрите на эту Кулему Ивановну! - Успокаивалась, спрашивала: Крепко помнишь Григория?

- Крепко. И... люблю.

Но "люблю" уже как-то смущало ее.

Обе прижимались друг к дружке и отчего-то плакали.

- Какая ты счастливая, Галка: так любить, так любить!.. Я вот за своего Кольку выскочила, а любила ли - уж и не помню. Родила, вторым скоро разрешусь. Теперь срослись сердцами так, что разрывай тракторами - разорвут ли? А у тебя вона как не-е-е-ежно. Любо-о-о-овь! Уж я, сибирский валенок, о ней и думать не смею... От офицерика-то ты все же не отворачивайся - видела я его в подъезде с букетиком. Славненький. Офицер одно слово! У нас в Мальте, сама знаешь, ежели какая выскочит за летуна со Среднего - так представляется, что не живет и не ходит она по земле, а прямо-таки летает. Такая довольная, такая счастливая, что за офицера-то выскочила, да к тому же за летуна!.. Предложит, Галка, - не отказывайся! Поняла? Жизнь-то одна!

Галина и не думала отворачиваться от настойчивого, во всех отношениях славного Данилы. Просто не могла она так сразу уговорить свою совесть. А Данила понравился ей в первый же день.

Сыграли свадьбу; родители Галины предлагали в Мальте, но она наотрез отказалась - возможно ли там, где любила Григория, где столько напоминает о нем?

Зажили хорошо, в достатке, хотя сначала ютились в общежитии. Разницей в три года родились Елена и Иван - здоровенькие, смазливые ребятишки.

Вскоре Перевезенцевы получили трехкомнатную квартиру в Иркутске, чуть не в центре, на нескончаемой, но удобной для нормальной жизни улице Байкальской. Квартира была в небольшом старинном трехэтажном доме, с высокими потолками, с роскошным просторным балконом, украшенным лепниной и чугунным литьем. Летом Галина выращивала на нем столько и в таком богатом разнообразии цветов, что редкий прохожий не задирал голову, любуясь и дивясь невольному празднику жизни. Галина вообще умела окружить свою семью красотой, уютом и покоем. В квартире в любую минуту любого времени года и пылинки, казалось, невозможно было сыскать. А белье, скатерки, занавески все так и дышало свежестью, чистотой, радовало глаз и сердце вышивками хозяйки. Сказать, что жили Перевезенцевы богато - нельзя, но семья офицера в те тихие, в чем-то благодатные времена Союза бедствовать, разумеется, не могла. Лишнюю копейку старались потратить на отдых у моря или на Байкале; порой забирались в таежье, в Саяны, сплавлялись по горным рекам; бывали и за границей. Галина стремилась увидеть мир и заражала азартом к путешествиям и походам не охочего до перемены мест мужа, которому в отпуска и по выходным милее был диван.

Муж ее легко, без видимых усилий продвигался по службе - года через четыре после свадьбы занимал уже немаленькую должность в комендатуре иркутского гарнизона, и среди сослуживцев считался везунчиком, баловнем судьбы. Не мотались Перевезенцевы по военным городкам и захолустьям огромной страны, как многие другие офицеры со своими домочадцами.

И сама Галина преуспевала - перешла из столовой в управление ведущим специалистом. С годами она вызрела в истинную красавицу, и, казалось окружающим, совсем не старела, а, напротив, молодела, набиралась каких-то неведомых для остальных молодильных сил. Ни после первых, ни после вторых родов не раздобрела, не огрузнела бедрами, лишь лицом округлилась. Вся была стройная, изящная, бегучая, а глаза, сдавалось, горели. Редко кто видел Галину унылой, раздраженной - словно бы наверстывала она упущенное в ранней молодости и словно бы намекала людям: "Ну, что вы ей-богу так унылы и скучны? Жизнь проходит, и ни одной минуте не повториться. Вы меня понимаете?"

Шура приезжала в гости - щупала, теребила сестру:

- Не баба ты - куколка! - Хитровато-насмешливо прищуривалась: - Оно и понятно: за офицером, не изработалась, поди. Цацечка, одно слово!

Галина не обижалась на сестру:

- Кому-кому, но только не тебе, Шурка, жалобиться на судьбу: муж работящий да здоровяк, дети какие славные - вот оно наше женское счастье.

И они обе начинали друг перед дружкой нахваливать своих мужей, и как бы открывали обе, что мужья их столь хороши, что не надо и лучше.

Все нравилось Галине в супруге - крепкий, видный, жизнерадостный. Жену и детей Данила любил. Однако с юности был разбалован он женским вниманием: льнул слабый пол к этому отличному здоровьем и умом красавцу. Галине звонили и писали тайные доброжелатели, сообщали, что Данила "скрутился" с той-то и с той-то, но она не могла и не хотела верить. Не могла и не хотела - потому что не могла и не хотела встать вровень с низостью жизни. Она всем сердцем верила и доверяла Даниле, потому что любила его, потому что он был отцом ее детей, потому что когда-то он возродил ее к жизни, к жизни счастливой, о какой она уже и мечтать не могла.

Но однажды стряслось непоправимое и чудовищное - Галина застала Данилу с другой, прямо у себя дома, когда ребятишки были в школе, а она сама вернулась пораньше с работы. Застала среди своих занавесок, наволочек, среди всей так лелеемой ею домашней, годами созидавшейся обстановки с диванами, креслами, коврами, со всем тем, что было ей дорого как матери, супруге и хозяйке. Увидела то, что буквально сразило ее и как бы облило липкой, неприятно пахнущей грязью, которая мгновенно въелась во все поры ее существа. Галина стала задыхаться, словно бы грязь набилась внутрь и перекрыла доступ воздуху. Повалилась в кресло. Та другая, кажется, помоложе, похватала свою одежонку и улизнула в дверь.

Данила онемел, его челюсть скосило так, будто кто мощно ударил его по лицу.

- Уходи, - скрипнул голос Галины. - Больше мы вместе жить не будем. Ни минуты.

- Галочка!.. - стал оправдываться Данила. Опустился на колени.

- Встань. И уйди. Умоляю.

Как не заклинал Данила, как не ползал на коленях за Галиной из комнаты в комнату и даже на лестничную площадку, она внешне оставалась неколебима.

Ушел. Поселился у товарищей в офицерском общежитии. Пытался помириться, но тщетно. Запил, опустился. Его уволили из армии, подался в пожарные инспекторы, но и там не задержался. Должность была такая, что всюду угощали, чтобы получить разрешающую желанную подпись. Пил, терялся на день-два, а потом и неделями не могли отыскать его. После пожарки угодил в лечебно-трудовой профилакторий, а вышел - так запил без просыху. Перестал встречаться с детьми, и Галину уже ни о чем не просил. По вербовке уехал на Север, устроился в геологию.

Год, полтора о нем не было слуху. Галина тянулась из всех сил на детей, от Данилы - ни копейки, и она вынуждена была отказаться от престижной в те годы чиновничьей работы, которая оплачивалась, правда, не ахти как, и вернулась в свою столовую завпроизводством - можно было как-то прокормиться, хотя зарплата тоже была невелика.

* * * * *

Никому из мужчин Галина не отвечала взаимностью, тихо, трудолюбиво жила одна с детьми, вся в хлопотах по дому и на работе. Дети уже пошли в школу, взрослели, радуя мать прилежной учебой и послушанием. Иван плохо помнил отца, не интересовался им, а Елена, случалось, спросит у матери в который раз, где он и что с ним. Галина не обманывала детей: мол, в длительной командировке отец или героически погиб, но и правды не выдавала, уводила разговор на другое.

- А про Данилову измену, точно, Ваньча, знаю: ни словечком, ни полусловечком не обмолвилась перед вами. Так ведь? - спросила разрумянившаяся тетя Шура у Ивана этой ночью, наполненной до краев грустью и светом воспоминаний. Он рассеянно улыбнулся и слегка качнул головой. Галинка не могла даже представить себе, что какой-то другой мужик войдет в ее дом и будет жить, будто отец какой, рядом с ее и Данилы ребятишками. Вот она какая была! Но с одним все-таки сошлась. А что же, родимый, оставалось делать уже не молоденькой бабоньке, если от Данилы - ни весточки, ни полвесточки? Да и поскребывала в дверь недремлющая старость. Ох, как боязно, Ваньча, остаться одной-одинешенькой...