Каменное море - Юрий Трусов

– Ну, вы родились под счастливой звездой!.. Однако же, где ваши награды?

– Я был ранен, ваша светлость… Про меня просто забыли…

– Досадно… – посочувствовал герцог. – Но не будем обвинять в неблагодарности фортуну. У нее, видимо, не хватило сил дважды оказывать тебе милость. Один раз, она явно оказала… Пуля, попав в твою голову, – не убила. А во второй раз у фортуны, видимо, милости не хватило, как говорят солдаты: пороху не хватило… – засмеялся Ришелье.

«А сам ты, ваша светлость, и царапинки в Измаильской баталии не получил. В сторонке с пригорка в подзорную трубочку на бой поглядывал. Все же почему-то у фортуны хватило сил оказать тебе милость И пороху хватило…» – подумал Кондрат.

И герцог – тонкой души человек – мгновенно понял, что шутка его не удалась. Он смущенно поправил на груди Георгиевский крест, полученный за Измаил, даже как-то прикрыл его рукой, затянутой в белоснежную перчатку.

– Ничего, братец, – сказал он, поймав посуровевший взгляд унтера. – Как закончим войну с узурпатором, безбожным Бонапартом, я тогда выхлопочу для тебя медаль за храбрость… А пока… пока мы поправим фортуну… Луи, одолжите мне десяток империалов.

Рошешуар с прежней готовностью протянул герцогу руку, сжимавшую столбик золотых монет. Тот торжественно вложил их в огромную ладонь унтера.

XIII. Герцог

Кондрата, как огнем, обожгли золотые кружки… «Разве же я за деньги проливал свою кровь в битвах?! Это вот ты, сбежавший с земли родной, за деньги на чужбине служишь», – так и хотелось крикнуть в сердцах герцогу. Эх, была бы воля, он швырнул бы эти золотые монеты в лицо дарителю…

Но Кондрат понимал, что и намеком нельзя выразить охватившие его мысли и чувства. Герцог уж очень настороженно относился ко всему, что, по его словам, пахло якобинством. Ему везде мерещилась пугачевщина, призраки нового мужицкого бунта. Тут Ришелье превосходил подозрительностью самых матерых российских крепостников-вельмож.

Виктор Петрович Сдаржинский не раз рассказывал Кондрату о том, сколько мытарств пришлось ему вытерпеть при формировании эскадрона ополченцев. Хотя герцог как будто на первых порах отнесся к патриотическому долгу Сдаржинского «с живейшим чувством удовольствия», как он изволил сообщить в своем официальном письме от 30 августа 1812 г., и даже дозволил укомплектовать эскадрон из некоторого количества вольных людей, но на этом по сути и закончилась вся помощь дюка. Когда герцогу Ришелье был подан именной список ополченцев с указанием общественного положения каждого, то герцог безжалостно вычеркнул из него всех добровольцев, которые принадлежали к сословиям крепостных крестьян, мещан и даже купцов.

Видимо, добрый дюк неспроста боялся дать оружие простому люду. Урок революции в его родной Франции, загнавшей герцога на чужбину, не прошел и для него даром!

Вот поэтому перо герцога произвело настоящее опустошение в предложенных ему списках, что даже удивило видавших всякие виды царских бюрократов. Например, в списке, состоящем из фамилий сорока добровольцев, герцог оставил только… семь фамилий.

Кого же он изволил оставить в ополченцах? Четверо из них названы в списке шляхтичами, один – «цысарский выходец» (из Австрии), двое – «причисляющиеся», но еще не причисленные к мещанству, в том числе один выкрещенный из евреев.[6]

Безжалостно отказывая крестьянам и работным людям защищать свою Родину, герцог не стеснялся в то же время лицемерно заявлять в одном из своих писем, что «весьма приятно видеть в народе такое рвение, наипаче тогда, когда общие усилия и единодушие необходимы».

Кондрат несколько раз видел у Сдаржинского список, из которого герцог вычеркивал и его фамилию, по причине, что он из казаков.

«Его бы к поселянам приписать, дабы нес тяготы, возлагаемые на низшее сословие, а вы его к воинам причисляете», – сделал он замечание Виктору Петровичу по этому поводу.

Но Сдаржинскому нужен был в отряде опытный унтер Рассказы о честности, воинском мужестве и находчивости человека, который служил разведчиком у самого Суворова, произвели на него большое впечатление. Да и сам Кондрат, помогавший ему в комплектовании и обучении эскадрона, ставший его правой рукой, полюбился молодому патриоту. Виктор Петрович горячо вступился за Кондрата. Пустил в ход все свое немалое влияние и связи, какие он имел, как богатейший помещик юга Украины. Лишь после такого натиска дюк уступил, и Хурделицын был зачислен унтером в эскадрон…

А сколько хлопот имели ополченцы из-за боязни герцог доверить им исправное оружие![7]

И вряд ли ополченцы, получив такое «оружие», представляли бы собой военную силу, если бы не выручили золотые руки умельцев, их неистощимая смекалка и энергия. Среди ополченцев нашлись искусные кузнецы, слесари, плотники. Они взялись за ремонт оружия. И не прошло недели, как к старым ружьям, пистолетам, саблям вернулась их грозная молодость. К ружьям были приварены вместо поломанных новые курки. Выструганы деревянные ложа, приклады. К пистолетам – рукоятки. Сабли наново запилены и отточены, а к пикам откованы новые наконечники. Некоторое количество оружия, главным образом, карабины и кинжалы, Сдаржинскому удалось приобрести с помощью Кондрата у моряков, на стоящих в Одесском порту иностранных кораблях. И ополченцы вооружились не хуже любой регулярной части. Все это вызвало такую тревогу у Ришелье, что он специальным предписанием установил самый неусыпный надзор за ополченцами. Сдаржинский обязан был по строго установленной форме ежемесячно отправлять рапорты о состоянии эскадрона своему первому и ближайшему начальнику и даже самому императору…

Кондрат прилагал все усилия, чтобы ничем не выдать своих истинных чувств и не вызвать подозрений у этого тонкого и умного царского любимца. Поэтому он решил, что лучше всего не выходить из своей роли. И как полагается верному холопу-служаке, унтеру, он до ломоты в пальцах крепко сжал в кулаке золотые кружочки.

– Премного благодарствую, ваша светлость…

Кондрат напрасно тешил себя мыслью, что он не вызвал подозрения у герцога. Арман Эмманюэль дюк де Ришелье, хотя лично и не встречался с восставшими против гнета аристократов простолюдинами, все же извлек для себя кое-какие уроки из революции. А не встретился он с восставшим народом лишь по счастливой случайности. Когда произошла революция во Франции, он по разрешению короля находился вне королевства, в приятном заграничном путешествии. И хотя он избежал встречи с санкюлотами, что без проволочек тащили таких, как он, аристократов на гильотину, герцог понял, что простодушной покорностью простолюдина может скрываться все понимающий и не прощающий обид человек…

У этого Хурделицына уж очень умные глаза. Такие, словно он все понимает и видит насквозь. А что если он презирает в душе его, герцога Армана Эмманюэля, ставшего в России эмигрантом Эммануилом Осиповичем?

Перед ним снова возникла сцена аудиенции у русского царя Александра, только занявшего престол, коварно свергнувшего своего отца Павла Первого. Царь Александр Первый тогда сказал ему:

– Дорогой дюк! Вы знаете, юг России достался мне в наследство. Этот край богат и плодороден, но землевладельцы пользуются своими правами для его разорения. Я даю вам неограниченные полномочия и прошу вас возможно скорее установить связь между Малороссией, Турцией и портами Средиземного моря.

– Государь, – ответил тогда Ришелье, – я сделаю все возможное, чтобы оправдать ваше доверие. Прошу вас только об одном условии: пусть моя шпага никогда не будет направлена против француза.

Царь как будто бы принял просьбу. Но хитрый, как древний византиец, ответил неопределенно:

– Идите, дорогой дюк. Я вас отпускаю…

Помнит ли теперь император российский эту его просьбу? Или пошлет, как графа Ланжерона, сражаться против французов?…

Неужели только чума поможет ему, Ришелье, остаться в стороне от войны со своими соотечественниками и не замарать чести своей и шпаги?…

Ришелье бросил последний взгляд на Кондрата. Да, этот унтер, конечно, не так прост, как кажется. Ведь сумел же он деликатно, так что и не придерешься, затронуть самое уязвимое, самое больное место в его душе. Но нельзя сердиться на людей только за то, что они не дураки…

И Ришелье решил быть до конца милостивым:

– Ты поможешь сейчас графу Рошешуару отвезти венок на похороны и потом отправляйся на дачу к госпоже Сечинской. Там отдыхай себе, сколько хочешь… Только избегай, по возможности, встречаться с людьми. Всюду чума…

XIV. Чума

Через несколько минут три всадника – Ришелье, Рошешуар и Кондрат – выехали за ворота дачи.

Герцог скакал впереди на вороном породистом коне, за ним следовал на рыжем английском жеребце похожий на уродливого подростка Луи Рошешуар. А за ними с огромным венком из желтых и белых астр Кондрат Хурделицын.