Мой талантливый враг (СИ) - Сорокина Дарья

Но пары никто не отменял. Вздохнула и подошла к туалетному столику. Зря я отказалась от помощи Шайло, по моим волосам сейчас плачет даже не расческа, а портняжные ножницы. Они волнились, путались змеями и разве что не шипели на гребень. Отложила его в сторону. А что если?

Порылась в ящичках и выудила старую панфлейту. Уже и не помню, когда последний раз играла на ней. Приятный свист когда-то успокаивал меня и вводил в легкий транс.

Вдруг и с волосами получится найти управу. Погладила трубочки разной длины, которые чем-то действительно напоминали расческу. Приложила их к губам и легонько подула, возрождая в памяти слова Вестерхольта.

– Думай обо мне и продолжай играть.

Я думала о нём. Против воли, против всех своих принципов, я думала о том, кого так горячо ненавидела, да только ненависти отчего-то не было. Было что-то другое, но такое же обжигающее.

Музыка, древняя, как сами Великие Музы, полилась из флейты и окутала меня плотным коконом спокойствия. Да только моё дыхание было неровным и нервным, я срывалась, нарушала идеальную мелодию, вплетая в нее что-то своё. Импровизация?

Когда я открыла глаза, волосы мои были все ещё в легком беспорядке, но смотрелось это хорошо. Непривычно, но определённо хорошо. Коснулась завитков и улыбнулась себе.

Щеку ещё слегка саднило после прилетевшего яблока, но настроение явно улучшилось. Выложила из сумки запасной гребень и положила на его место панфлейту. Так теперь я и буду причесываться! Музыкой!

Поправила аккуратной стопочкой свой доклад для пары по истории музыки. Проверила нотные тетради и заточку карандашей. Я во всеоружии! Ах нет. Бубен! Вряд ли фанатки Винсента остыли, а в Острайхе перевелись тухлые яйца и помидоры.

В домике нашего университетского сестринства было подозрительно тихо. Обычно по утрам здесь царит такая же суета, какую недавно навела Шая в комнате. Но сегодня не было беготни и суеты. Редкие сёстры, которые ещё не ушли на занятия тихо обсуждали что-то, но завидев меня, тут же прекращали разговор и многозначительно смотрели друг на друга.

– Елена, можно тебя на минуточку, – сладко пропела президент нашего сестринства с не менее приторной улыбкой на губах.

От её голоса и этой гримасы у меня мгновенно подскочил уровень сахара в крови. Не припомню ни единого случая, чтобы что-то хорошее начиналось вот так.

– Доброе утро Виктория, ты что-то хотела?

Она оценивающе изучала меня с головы до ног. Её взгляд задержался на моих идеально натёртых туфлях, учебной мантии без единой складочки или пятнышка. Я чувствовала, что она ищет за что зацепиться, и она нашла это.

– Странная прическа. Может, одолжить тебе гребень? Свой ты, очевидно, потеряла.

Моя рука мгновенно взметнулась к волосам, и что-то едкое и обиженное уже начинало подниматься в груди. Это что-то требовало от меня немедленной сатисфакции, как вчера, когда мы сражались с Винсом. Мне-то все нравилось в моей прическе. Ещё несколько минут назад, когда я смотрелась в зеркало, я была вполне счастлива.

– Благодарю Виктория, – я все держала себя в рамках приличия, кем бы ни был мой отец, но даже его имя бессильно в этом токсичном девичьем царстве, которым заправляет дочь графа Верхнего Острайха.

– По возможности, приди сегодня пораньше с занятий. Есть важный разговор.

Я сглотнула и тут же растеряла свой боевой настрой. Ничего хорошего фраза “важный разговор” никогда не предвещала. Все важные разговоры, которые инициировала Виктория заканчивались одинаково: кого-то из сестёр выгоняли на общем голосовании. А голосовали все, так же как Виктория.

Растерянно кивнула и пообещала не опаздывать.

Глупости же? Чего я такого сделала, чтобы меня выгнали?

Или сделала?

Встряхнулась, когда вышла на улицу, и обволакивающий звон тут же отвлек меня от мрачных мыслей.

Бубен герра Циммермана особенный не иначе. Пока я шла к главному корпусу, он то и дело весело позвякивал, что я почти полностью растворилась в этой нестройной и озорной мелодии, напрочь забыв обо всем. Дисквалификация, возможный гнев отца, нахальство Винсента, его мстительные фанатки, Виктория с ее снобизмом и властью: все это сбежало, зажав уши, едва я потревожила незатейливый музыкальный инструмент.

Жаль, что дорога до главного корпуса была недолгой. Домик нашего престижного сестринства едва ли не граничил с учебными зданиями, и вот уже в главном холле от моей прежней беззаботности не осталось и следа. Едва я переступила порог, как натужная тишина поглотила собой все кроме звука моих шагов.

Кто-то прокашлялся, кто-то шуршал бумагами, кто-то подавил смешок, и все они смотрели на меня.

Чем-то это напомнило видео с моих концертов, разве что интереса во взглядах больше, но там тоже кашляли, шуршали и посмеивались.

Я поправила на плече ремень от сумки и прибавила шагу до секции с моим персональным шкафчиком. Нужно было забрать часть книг, выложить лишнее и перевести дух.

Передо мной расступались, но не из уважения, я словно резко стала для всех мерзким гадом. Хорошо хоть не кидались ничем. Да и не нужно им было. Эффект от этой гробовой тишины был куда сильнее реальной расправы. Тишины в моей жизни было слишком много, так много, что даже музыка не смогла полностью её заполнить.

Дрожащими руками я пыталась открыть замок на шкафчике, но сделать это было куда труднее, чем сыграть ураганный каприс мастеров прошлого. Никто не должен видеть мой страх и волнение. Никто.

Но вот я не попала ключом первый раз и визгливо царапнула по замку. Словно допустила ошибку прямо на сцене. Но я не допускаю ошибок! Я…

– Ты большая молодец.

Отец дежурно хвалит меня, не отвлекаясь от важных переговоров. Тогда я была слишком маленькой, чтобы понимать, о чем говорят взрослые, но одно я усвоила твёрдо – эта похвала, все что у меня есть. Все, что у меня осталось. Значит, я должна лучше. Заслужить большего. Достичь идеала, отточенной мелодии, прекрасной и выверенной гармонии.

– Ты большая молодец.

От моих наград ломится полка, а под грамотами не видно, какого цвета обои были в моей комнате. Отец все так же занят, но и я уже старше. Теперь-то я прекрасно понимаю важность взрослых разговоров. Понимаю и не мешаю. Покорно прикрываю дверь его кабинета и вновь начинаю музицировать. Потому что его похвала – это то немногое, что у меня есть.

– Ты большая молодец.

От этих пустых слов разбивается сердце. Я снова хочу стать маленькой и поверить, что я действительно молодец. Пыль скопилась на наградах, и я уже не протираю её, когда приезжаю на праздники. Даже в такие редкие моменты, у отца все равно нет времени на меня. Лишь дежурные фразы и молчаливые ужины. А я уже слишком взрослая, чтобы поверить ему. Важные разговоры ведутся за закрытой дверью, а из музыки исчезают последние краски, оставляя лишь сухую выверенную математику.

Его бесцветная похвала – это все, что у меня было.

Победный щелчок замка.

Я все-таки открыла шкафчик, вот только мой триумф быстро обернулся кошмаром. Потому что мерзкая липкая жижа плеснула на меня, едва створка отъехала в сторону.

Вчера я лучше держала удар.

Что изменилось?

Тишина наконец-то лопнула, только разразилась не овациями, а дружным смехом и свистом.

Что ж кто-то из композиторов однажды сказал, что хуже истовой ненависти может быть только всеобщее равнодушие. Сегодня я поднялась над собой на целую ступень. Вся академия собралась поглазеть на меня.

Блеск.

Чем бы не залили мой шкафчик, оно уничтожило не только мои тетради и книги, но впиталось в мантию и сумку, склеило металлические тарелочки бубна, сделало мои пальцы липкими и лишило всяческой возможности защищаться.

– Сейчас! – раздалось откуда-то из толпы.

Я лишь испуганно вскинула руки, ожидая, что меня вновь чем-то закидают, но сегодня адепты высоких искусств были изобретательнее, и меня всего-навсего обсыпали перьями, которые тут же пристали к пальцам, мантии и совсем недавно идеально чистым туфлям.