Иудейка - Алекс Чин

– Мне нужно видеть всех, – сухо произнес Казимир.

– Для того, чтобы их собрать, мне придётся побегать, – усмехнулся мужчина.

– Тогда чего медлишь? – поморщился Казимир. – И чем быстрее все будут здесь, тем лучше.

Хозяин квартиры пожал плечами.

– Всех собрать получится только вечером, – сказал он. – И то, если я сотру до миллиметровой толщины подошвы своих ботинок.

– Ничего, мы подождём, – вздохнул Казимир. – Тем более что спешить нам больше некуда.

Видя, что мужчина в нерешительности топчется на месте, он спросил:

– Что-то ещё? Тебе что-то мешает взяться за дело?

– Меня интересует, кто эта девушка, – кивнул тот на Барбару. – Мы ждали вас одного, и…

– Если она пришла со мной, то вопросов задавать не следует, – перебил Казимир. – Или она похожа на врага создаваемой нами организации?

Мужчина тряхнул головой и торопливо вышел. А Бзежинский сложил перед собой на столе руки и посмотрел на девушку. Она как раз засобиралась уходить.

– Прощайте, – сказала Барбара. – Мне пора возвращаться. Мама, наверное, уже хватилась моего отсутствия и беспокоится.

Бзежинский остановил её:

– Вижу, ты удивлена тем, что услышала?

– Не знаю, – пожимая плечами, ответила Барбара. – Мне кажется, что лучше уйти, пока не пришли те, за кем вы отправили хозяина квартиры.

– Немцы вот-вот оккупируют Польшу, – заговорил задумчиво Казимир. – Оборона нашей армии на фронте трещит по швам, и близок тот день, когда немцы войдут в Варшаву.

– А вы, как я понимаю, собираетесь им в этом помешать? – предположила Барбара.

– Да, мы, патриоты нашей страны, собираем вокруг себя тех, кому не безразлична судьба Польши, – вздохнул Казимир. – Армия, ведя тяжёлые оборонительные бои, отступает, а некоторым патриотам, в число которых вхожу и я, распоряжением польского военного командования поручено организовать сопротивление. Уже создаётся «Тайная войсковая организация», и… Параллельно созданием конспиративных структур занимаются руководство и активисты ряда военно-спортивных, общественных и молодёжных организаций. Так вот, от имени Союза польских харцеров я и мои соратники создаём тайную молодёжную организацию «Серые шеренги»!

Услышав полную откровения речь Бзежинского, Барбара страшно испугалась.

– П-почему вы мне это говорите? – прошептала она. – Вы не боитесь, что я…

– Нет, не боюсь, – улыбнулся Казимир. – Хочешь знать, почему?

Девушка утвердительно кивнула.

– Во-первых, ты не можешь быть провокатором, – сказал он, загибая палец. – Немцы ещё не в Варшаве, наша организация как боевая единица не существует, как и не существует подполье. – Он загнул второй палец: – Во-вторых, ты еврейка, а немцы, если ты даже и собиралась бы им что-то сообщить, сначала уничтожат тебя саму.

– Вы собираетесь предложить мне стать членом создаваемой вами организации? – нахмурилась Барбара.

– А что, вполне уместный вопрос, – впервые за время знакомства улыбнулся Бзежинский. – Уговаривать и тем более принуждать я тебя не собираюсь. В нашу организацию вступают те, кто чувствует в себе силы для участия в борьбе с фашистской гадиной, расползающейся по Европе. Сегодня немцы штурмуют Польшу, а что будет завтра? Если их никто не остановит, они оккупируют всю Европу!

– И вы собираетесь им в этом помешать? – усомнилась Барбара.

– Да, мы станем бороться с фашистами любыми способами, – серьезно заявил Казимир. – Наша организация не будет многочисленной, и мы не будем брать в руки оружия, а действовать будем другим, более доступным способом. Мы донесем людям правду с помощью листовок. А это не менее ответственно и опасно, поверь мне.

– А чем могу быть полезной я? – удивилась Барбара. – Я же в первую очередь еврейка. Если немцы захватят Польшу, то… Все евреи нашей страны…

– Я уже думал об этом, – покачал головой Бзежинский. – У тебя два пути. Или незамедлительно покинуть Польшу, пока в Варшаву не вошли оккупанты, или… Ты должна уже сейчас уходить в подполье и вступать в нашу организацию.

– А если я выберу второе? – спросила задумчиво Барбара.

– Тогда я подготовлю тебе документы, в которых ты будешь значиться полячкой, а не еврейкой, – ответил Казимир. – Кстати, тебе никто не говорил, что ты выглядишь как самая настоящая пани?

Барбара смутилась и покраснела.

– Впервые от вас слышу, – сказала она. – Но у меня есть родители. Мама, папа… Нашу семью многие знают в Варшаве.

– Хорошо, я подумаю над этим, – пообещал Казимир. – А теперь, если ты приняла решение присоединиться к нашей организации, останься до вечера, чтобы принять участие в собрании. Ну а мама подождёт, а ты потом как-нибудь объяснишь ей своё отсутствие.

Несколько суток Хагай Гордон не приходил в себя, а когда открыл глаза, боли не чувствовал. Он припомнил все разом: и бомбёжку, и свой горящий дом, и рушащиеся от мощных взрывов авиабомб соседние здания.

Фигуры в серых халатах мелькали перед его глазами; некоторые с любопытством разглядывали его. «Неужели я попал в больницу? – подумал он. – Значит, я ранен? Но почему в таком случае я не чувствую боли?

В палату вошёл человек в белом халате и сразу же направился к его кровати.

– Что, очнулся, коллега?

– Доктор Полонский? – узнал его Хагай. – А почему я здесь? Кто принёс меня в больницу?

– А ты как думаешь, кто? – улыбнулся Полонский. – Конечно, добрые люди подобрали вас на улице после бомбёжки, уважаемый доктор Гордон. Но… Гм-м-м… Как себя чувствуете? Вас нашли и извлекли из огромного каменного завала, а мы сделали всё, что могли, чтобы вернуть вас к жизни.

– Я чувствую себя уставшим, разбитым, но только не больным.

Полонский недоверчиво покачал головой и стал ощупывать его тело.

– Тут болит? А тут?

– Не болит, всё в порядке, – отвечал Хагай.

– Тогда я пошёл, – развёл руками Полонский. – Больница переполнена ранеными, доставленными после бомбёжки, потом… Гм-м-м… Я ещё навещу вас, коллега.

Он покачал головой и вышел из палаты. Вскоре появился хирург Ставицкий. Больные хмуро наблюдали за манипуляциями доктора, а когда тот ушёл, зашушукались:

– Чего это они с ним так нянькаются, не знаешь?

– А что тут непонятного, он для них свой.

– А мы что, чужие?

– Он тоже доктор и работал в этой больнице.

– Жидяра он, а не доктор, – встрял в разговор кто-то. – Я знаю его, он здесь хирургом работал.

– Тогда понятно, почему все здесь с ним возятся. Жиды всегда своим на выручку спешат, не то что мы, славяне безмозглые.

– И правильно делают. А нам бы поучиться у них такой взаимовыручке! У нас если кто в беду попадёт, то другие только порадуются да ещё на голову наступят, чтобы потонул побыстрее, а у них… Они всегда спешат на выручку друг другу, вот и процветает еврейская нация до настоящих дней.

– Это точно. Уж сколько веков своего государства не имеют… Рассыпались по свету и процветают! Все врачи да торгаши. Хоть кто-нибудь видел жида-грузчика?

Хагай слушал разговор с закрытыми глазами. В голове шумело, и всё – слова, люди, предметы – смешалось в мозгу в хаотичную массу. Одно он понял ясно: евреев здесь не любят. Ему не жаль было жизни, его страшила неизвестность. Он не знал, живы ли жена и дочь, и от мысли о них горький ком подкатывал к горлу.

– Паны, что-то тихо на улице, вам не кажется? – после длительной паузы заговорил стоявший у окна молодой «однопалатник». – Ни выстрелов, ни взрывов, ни бомбёжки? Может быть, война уже закончилась, а мы ни сном ни духом?

– Да, война для нас уже закончилась, – угрюмо объявил входящий в палату фельдшер. – 28 сентября 1939 года, как написано в газете – исчерпав все силы для обороны города, польское командование было вынуждено подписать акт о капитуляции. – Он бросил на кровать газету, а сам подошёл со шприцем к кровати Хагая. – Ну а вы, доктор Гордон, извольте принять укольчик, не возражаете?

Поражённый ужасной новостью Хагай даже не почувствовал боли. «Итак, война проиграна и, очень может быть, немцы уже сейчас входят в город. К этому всё шло. Я сам видел, как громят польскую армию…»

Пациенты плотным кольцом окружили парня, который первым схватил газету. «Если акт о капитуляции подписан двадцать восьмого сентября, значит сегодня двадцать девятое, – подумал Хагай и попытался подняться. – Мне надо немедленно уходить из больницы и поискать семью. Я…»

Сбросив одеяло, он присел и едва не упал на пол, не почувствовав опоры. Когда Хагай посмотрел вниз, чуть не лишился сознания: ног у него не было…

Барбара большую часть ночи не сомкнула глаз. Не было слышно привычного воя сирен, выстрелов, разрывов снарядов, воя сбрасываемых бомб. Чтобы отвлечься от тяжких мыслей, она пыталась считать и, когда уже досчитала до пятисот, вместо ожидаемого сна мысли вдруг заработали более отчётливо. Она вспомнила собрание, в котором была вынуждена принять участие по просьбе Казимира Бзежинского.