День народного единства: биография праздника - Юрий Эскин

Учитывая все это, становится понятным настойчивое стремление казаков, добивавшихся приезда Прокофия Ляпунова в их общий круг. Уговорили его приехать только после того, как несколько человек поручилось «душами», что ему ничего не будет, а зовут его в круг «для земского дела». Этим делом и была злополучная грамота, которую предъявили Ляпунову. Авторы русских летописей были убеждены, что эту грамоту написали казаки. Один из них описывал дальнейшее как очевидец, стоявший рядом с главными героями драмы. Посмотрев на грамоту, Прокофий Ляпунов сказал: «…грамотка де походила на мою руку, толко аз не писывал» [42, 59]. Ошибкой воеводы был приезд в казачий круг, но еще большей ошибкой стало то, что он начал что-то объяснять казакам. Их мнение сложилось давно, и самому Прокофию Ляпунову уже нельзя было на него повлиять. Казаки кричали в лицо своему врагу: «…велел де ты нас побивати». Достаточно было только атаману Сергею Карамышеву, первым позвавшему Ляпунова на казачий круг, первому же ударить саблей главного земского вождя…

Нелепость убийства Прокофия Ляпунова была понятна даже его недоброжелателю Ивану Никитичу Ржевскому, оставившему ради службы в ополчении свой чин окольничего Боярской думы в Москве. Ржевскому тоже надо было много раз подумать, прежде чем ехать в казачий круг, расправившийся с ним за невинное замечание: «…за посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет» [47, 350–352]. О степени ненависти, которую вызывал Прокофий Ляпунов у казаков, свидетельствует также грамота московских бояр, писавших, что тело главного воеводы «держали собакам на снеденье на площеди 3 дни» [53, 294]. Такими обескураживающими в своей жестокости смертями завершилась 22 июля 1611 г. история объединительного земского движения. Но это был еще не конец самого Первого ополчения.

Историки сходно описывают дальнейшие события, обозначая их одним словом – «распад». Источник такого взгляда – в грамотах того времени, причем созданных уже в следующем, нижегородском ополчении Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. В городах, продолжавших поддерживать Первое ополчение, о смерти его главного воеводы Ляпунова писали сдержаннее: «…казаки убили, преступя крестное целованье». Главную опасность видели в том, чтобы казаки не стали «выбирати на Московское государьство государя по своему изволенью» [1, 345–346].

Грамота Второго земского ополчения 7 апреля 1612 г. создавалась тогда, когда все опасения, связанные с тем, что казаки поддержат нового самозванца, уже осуществились. Два ополчения впрямую враждовали друг с другом, поэтому в описании казачьих бесчинств, последовавших после убийства Прокофия Ляпунова, заметен сильный публицистический подтекст. Казаков даже обвинили в том, что они хотели «полским и литовским людем ослаба учинить» [1, 355]. О разъезде из Первого ополчения сказано в связи с формированием нового земского движения: «Столники же и стряпчие, и дворяне и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, ис под Москвы розъехолися по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным християном быти в совете и соединение, и выбрати государя всею землею» [1, 355–356].

На формирование концепции разложения ополчения в июле 1611 г. повлияли также популярные сочинения о Смуте, распространявшиеся во множестве списков и воспринявшие оценки грамоты земского ополчения. Например, Авраамий Палицын в своем Сказании писал: «…по неправедном же оном убиении Прокопиеве бысть во всем воиньстве мятеж велик… Разыдошя бо ся тогда вси насилиа ради казаков» [54, 217]. В «Новом летописце» причиной «разъезда» ратных людей из-под Москвы названо «теснение от казаков» и хула в адрес царя Василия Шуйского (?!), которого «понизовые казаки» (напомним, выбиравшие когда-то своего царя Петра Федоровича) «лаяху и позоряху» [36, 114].

Сохранилось подробное известие «Карамзинского хронографа», автор которого рассказал о времени, наступившем после гибели Прокофия Ляпунова:

«И после Прокофьевы смерти столники и дворяне и дети боярские городовые ис под Москвы разъехались по городом и по домом своим, бояся от Заруцкого и от казаков убойства; а иные у Заруцкова купя, поехали по городом, по воеводством и по приказам; а осталися с ними под Москвою их стороны, которые были в воровстве в Тушине и в Колуге» [47, 351].

Суть произошедших изменений определена арзамасским дворянином Баимом Болтиным, считающимся наиболее вероятным автором этого памятника, как двойной раскол. Во-первых, между дворянами и казаками, во-вторых, между земцами и бывшими «тушинцами». В этом, безусловно, была значительная доля истины, но если до конца прочитать ту же запись хронографа, можно увидеть, что правительство, созданное в ополчении, осталось:

«А под Москвою владели ратными всеми людми и казаками и в городы писали от себя боярин князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой да боярином же писался Ивашко Мартынов сын Заруцкой, а дал ему боярство Тушинской вор. Да с ними же под Москвою были по воротам воеводы их и советники; да под Москвою же во всех полкех жили москвичи, торговые и промышленные и всякие черные люди, кормилися и держали всякие съестные харчи. А Розряд и Поместной приказ и Печатной и иные приказы под Москвою были, и в Розряде и в Поместном приказе и в иных приказех сидели дьяки и подьячие, и из городов и с волостей на казаков кормы збирали и под Москву привозили, а казаки воровства своего не оставили, ездили по дорогам станицами и побивали» [47, 353].

Следовательно, власть в Первом ополчении со второй половины 1611 г. перешла к двум «боярам» – князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому и Ивану Мартыновичу Заруцкому. Правительство Первого ополчения продолжало следовать нормам Приговора 30 июня 1611 г. в организации власти (были созданы общие для всех полков Разрядный и Поместный приказы, и Печатный приказ, где прикладывали земскую печать к документам ополчения). Даже собирались «кормы» на казаков, хотя, конечно, навести порядок «по Ляпунову» больше не удалось. Прав Н. П. Долинин, исследовавший историю подмосковных полков в 1611–1612 гг.: «Политика казацкого войска после смерти Ляпунова и сосредоточения власти в руках Заруцкого и Трубецкого не дает повода думать о каком-то крутом повороте в деятельности подмосковного правительства в смысле предоставления центральной власти казачеству, точнее, той его части, которая образовала в подмосковных полках низший слой из беглых холопов, боярских людей и крестьян. Не видно в мероприятиях временного правительства и «воровского казацкого обычая», который приписывал подмосковному ополчению Д. Пожарский, изображая Заруцкого новым Болотниковым» [15, 71–72].

Несмотря на то что князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой тоже получил свое боярство от Лжедмитрия II, этот воевода ополчения стал восприниматься как глава его «дворянской» части. К ноябрю 1611 г. в полках ополчения оказались представители московских дворянских родов Змеевых, Измайловых, Исленьевых, Колтовских, Коробьиных, Одадуровых, Охотиных-Плещеевых, князей Приимковых-Ростовских, Пушкиных, Самариных. У королевского войска, окруженного в столице Московского государства, создалось впечатление, что после гибели Ляпунова, вопреки их ожиданиям, воеводы подмосковных полков только сплотились.

Летом 1611 г. в Первое ополчение продолжали прибывать значительные отряды ратных людей из Казани и Смоленска, что также свидетельствует о том, что ополчение не распалось и не прекратило своей деятельности. Более того, приезд казанского войска во главе с боярином Василием Петровичем Морозовым и принесенный в ополчение список Казанской иконы Богоматери имели важное символическое значение для остававшихся под Москвой людей. Ратная сила, пришедшая из Казани, уже на следующий день вступила в бой и освободила Новодевичий монастырь от стоявших там немецких рот.

Еще 4 июля 1611 г. подмосковные полки смогли решить важную военную задачу, которая ставилась с самого прихода Первого ополчения под Москву. Об этом написал архиепископ Арсений Елассонский:

«Когда пан Ян Сапега отправился 4 июля месяца со многими воинами в города и деревни чтобы награбить провианта, то Прокопий со многим войском взял все большое укрепление кругом, и большие западные башни, и всех немцев, одних взял живыми, а других убил; и заключил всех поляков внутри двух укреплений; и воевали старательно день и ночь русские извне, а поляки изнутри» [16, 122].

Согласно свидетельствуют об овладении противником всеми башнями Белого города также Николай Мархоцкий и Иосиф Будило. В Замоскворечье были поставлены два укрепленных острожка. Польско-литовский гарнизон оказался затворенным в Кремле и в стенах Китай-города и не мог быть освобожден без помощи извне, так как ополченцы выкопали вокруг укреплений «глубокий ров».