Матрица или триады Белого Лотоса - Всеволод Каринберг

- Извини, график плотный. Если бы знал, что так будет, не занялся бы банковским делом, а так хотелось утром поваляться в постели до полудня! Мне надо в Шереметьево. Я летаю в Москву дважды в неделю и бываю в своем филиале банка на Якиманке, звони.

Силин исчез с моего горизонта после начала Первой чеченской войны. Видно судьба наша в этой стране на всех одна, и периоды истории Родины на нее не влияют.

Когда завскладом овощехранилища на Хорошевском шоссе становится главой одного из крупнейших мегаполисов мира, а бедный художник-модернист из подвала на Малой Грузинской - главным архитектором Москвы, по мановению руки которого сносятся и возводятся постмодернистские небоскребы, я не удивляюсь, что исчез банкир, а вместо здания банка зияет глубокий котлован.

Высок полет "соколов" над Россией, но судьба не знает милосердия.

В России все так, Алексашка Меншиков становится светлейшим князем Меншиковым, а невежественный сектант-хлыстун Распутин управляет царской семьей. Только представьте, - Алексашка Меншиков, подававший сапоги Петру, - вдруг, царь Всея Руси! А сын сапожника с глухой окраины России ниспровергает и утверждает крупнейшие страны, верша судьбы государств и народов. Кто тогда, считающий себя равным Богу, - червь и раб ничтожный? И вы хотите сказать, что история это дорожный каток, которого не уберешь с дороги будущего.

А еще мне говорят о неотвратимости власти денег, - не слишком ли высоко мнение человека о могуществе вещей, - может, песок Кремниевой долины Калифорнии эквивалентен презренному металлу? А где прах Александра Македонского или Чингисхана, а где Майтрейя или Мошиах, - все прах и морок.

У российского государства только вчера были дальние границы "на замке", обеспеченные достаточно погранвойсками, заграждениями, минными полями и "глушилками", - не только вражеская "мышь", но и "своя" не проскочит. Сейчас границы другие, - бедность и богатство, вот где они пролегают и держат в узде народ. Не поможет даже песок Калифорнии.

Человеки ищут абсолютную власть над миром, одни говорят, что она в Красоте, другие - в христианской Любви, а если это всего лишь вспышки на солнце, или еще хуже - Химеры в мозгу шахидов, и выше власти над человеками нет?

Беготня по Москве или оверкиль

Представьте - мягко клацает затвор, досылая патрон в патронник. Все они уложены плотно друг к другу, один - в стволе. А что произойдет, если из магазина выпадет патрон? Чисто, "от балды" представьте.

- Ничего! Нужно стрелять. - Вы думаете, не хватает боеприпаса в магазине? И вы инстинктивно передергиваете затвор, патрон вылетает, на его место становится другой.

Во мне все клокотало, зачем мне вспоминать предателя, это - ему, а не мне, - надо долго переоценивать свои поступки.

- Силин, туда нельзя! - Я бегу за ним из просторного фойе, где медленно и хаотично передвигаются люди, наверх по лестничным пролетам. Я только вижу, как вытягиваются шеи и поворачиваются головы любопытных вслед взмутившему на миг хаос неспешного движения на этажах, - и по этой ниточке спешу, словно улавливая запах зверя. Вижу...фалды его пиджака.

В пентхаусе кучкуются важные господа, я обхожу их по периметру на приличном расстоянии, всматриваюсь, ищу фигуру Силина. А вот и тот американец, Чарльз Райан, гомосексуалист и будущий сенатор конгресса США, к которому Силин бежал, наказать. Но рядом нет Алексея. Американец важно скалится в улыбке, стоит среди равных себе, не замечает, что за ним наблюдают. Я для него - ничто, нас с ним не знакомили. Мое движение воспринимает человек, белобрысый в дорогом костюме. Я иду в антресоль следом за ним, понимая, что достигнуть ее должен раньше.

- Туда, нельзя, - пытается стремительно приблизиться, вальяжно увести, преградив дорогу, в коридор и комнаты подсобок.

Да, да, - говорю ему, а сам понимаю, что Силин уже там. За стеклом балконной анфилады промелькнул силуэт. Я стремительно сближаюсь с белобрысым, захожу за спину и бью его по голове тяжелой рукояткой пистолета. Еще раз! Без злобы - так надо. Тот поворачивается удивленно ко мне лицом и сползает молча по стенке. Я иду в темный очкур, где выход на крышу высотки.

Силин, нельзя, - говорю громко в резонирующую пустоту.

Когда Влад появился в Москве, жизнь на скамеечках как была, такой и осталась. Куполом над Москвой расцветилась только реклама. Обыденная жизнь, некоторый ажиотаж вокруг новенького "Мак-Дональдса", приезжая публика выстраивается в длинную очередь. Смесь хвастовства и гиперсексуальности пубертатного возраста витает в стайках подростков. Разговоры их - помесь уличной мифологии с рассказами праздного чтения, нерегулярного и бессистемного. Вроде какая-то мысль задает задачу, но постоянно передергивает и перепрыгивает, не может пережить своего же заданного вопроса и процесса мышления до конца. Обыденное мышление дает иллюзию свободы души, но отнимает волю жить сознательно. Москва полна отживших людей и от них рожденных - неживших. Гигантская кормушка, где можно удовлетворить свои амбиции - денежные, тщеславные, сексуальные.

Влад перебрался окончательно в Подушкино по Красногорскому шоссе в бывшую дачу отца. Брат Миша продал квартиру в Москве на площади "Правды", развелся с Людмилой, купил ей квартиру и на прощание разбил губы. Он вернулся к своей первой супруге с двумя детьми и укатил заграницу. Будапешт, Стамбул, Каир, Дели, Джакарта, Сингапур, Тель-Авив.

Москва это вертикаль - по уровням, я говорю об учреждениях типа здания СЭВа, или высоток Нового Арбата, горизонталь - коридоры учреждений, прежде недоступных человеку с улицы, малоэтажных муниципальных особняков Центра, где нужно ждать пропуска в тесноте приемных, и множество комнаток в длинных коридорах, как в коммуналках. А еще есть посольства многочисленных стран, где на улице перед входом всегда очередь просителей, равных по очереди.

Москва, раньше закрытая еще с вестибюлей управленческих учреждений, где шла своя игра, имеющая свой механизм проникновения, строго по рангам и иерархии приоритетов, вдруг открылась "другим", праздным "Остапам Бендерам". И теперь их наглость открывает двери, надо только знать нужные слова - пароли и имена, прежде недоступных чиновников, показавших вдруг свои номенклатурные лица. Все стало значимо для них, когда говорились "волшебные слова": "Наша фирма", "Продажа", "За валюту", "Подписать к исполнению", - или просто спустить указание по иерархической лестнице к нужному исполнителю. Словно по волшебству, все коридоры стали доступны! Как в американских административных офисах. Больше напоминает какую-то головоломную игру из вашего детства. Пространство заполнено, но есть свободное место, куда можно передвинуть свою "квадратную фишку", поменяться местами с кем-то, имеющим другой номер, ведь вам всем надо выстроиться среди равных по-порядку номеров! Таковы правила игры по-американски.

Вдруг понадобилась книжица Перельмана "Забавная арифметика", где на примере из американской и римской деловой истории вы узнаете "о пирамидах", о бесконечном ряде цифр, сказочным образом превращающихся в гигантские, шаг за шагом все стремительнее в зенит! Личности человеков распадаются, показываясь только значной или незначной стороной, и так - тебя оценивают и используют. Капитализм это как отыскивание на теле и в волосах жирных плотных вшей - взаимный грумминг.

Москва вдруг полюбила американцев.

- Я Чарльз, Райан (или "Болан", или "Алан", или "Джон Смит"), Кентукки! - радостно лыбится с официальной дружелюбностью "представитель".

- А, ага... это там, где Форт-Нокс и золотой запас Америки.

Вот ты открыл дверцу помойного шкафчика - и тараканы гурьбой стали разбегаться. Пути их хаотично пересекаются, но общее направление ясно - спрятаться в потайные норки. Так и "бизнес" в Москве - нужно найти свою нишу в структуре нарождающегося капитализма, и в первую очередь застолбить за собой "офис" в комиссии по госимуществу при правительстве Москвы. И вот уже побежали с бумагами в руках на Петровку в невзрачный двухэтажный дом. Лихорадочные поиски спонсоров, покровителей.

Немые раньше евреи, вдруг заговорили о своих сионистских корнях и близости к лобби в сенате США и кнессете Израиля. Открылись связи по конфессиональному, профессиональному, номенклатурному и национальному признаку. Комсомольское начальство вылезло из райкомов на "спекулятивную" улицу, начали "варить джинсу" и, используя "еврейские" деньги - как капитал взаимовыручки и взаимодоверия, - закрутило свои деловые проекты. От них не отставали армяне, с их вечным желанием маленького "семейного" бизнеса, ресторанчика, шашлычной, мебельной фабрички. В просторном подвале в Кривоколенном переулке вьетнамцы работали теперь круглые сутки, обшивая "фирмой" многочисленные "европейские бутики".

Расцвела реклама, где начали заправлять вдруг разбогатевшие на валютном "нале" художники-оформители. "Илона Давыдова" - первый удачный "брэнд" для лохов, попавших на крючок ловкой мошенницы, а точнее, ее мужа из Подмосковья, обосновавшегося в бывшей котельной, производившего винтовые лестницы по ворованному "американскому" патенту для коттеджей "Рублевской буржуазии". А потом, пошли в дело устаревшие линии по производству и упаковки чипсов, лекарств, колбасы, производство казеина, из костей скотобоен, для осветления пива на многочисленных провинциальных пивных заводиках. Артбизнес на Арбате, самопальный "Палех", "Федоскино", матрешки, открытки с видами Кремля. Компьютерный бизнес "серыми" комплектующими - доллары, плотно упакованы в неподъемные пластиковые мешки и складированы в задних комнатах без окон.