Смерть Клеманса Перье - Андрей Упит

Господин Перье не в силах был отвести глаза от дергавшихся ног подстреленного. Странно. Когда в Париже расстреливали инсургентов, это казалось даже занятным. Сухо, молодцевато грянет залп, и люди падают как подкошенные, а привязанные к деревьям оседают с поникшей головой. Многие умирали с громкими возгласами, как вчера тот черноволосый парень у форта Ламьетт. Эти люди умели бунтовать против законной власти, умели и умирать. Но никогда господин Перье не мог себе представить, что человека можно вот так подстрелить и бросить: пусть мучится у всех на глазах. Этого он больше не мог вынести. Казалось, еще минута, и он сам забьется в нервном припадке.

Около полудня принесли в деревянном корыте какое-то месиво. Но ели только те, кто был поздоровее или себя не помнил от голода. Господин Перье с трудом глотнул раза два этой тухлятины, и ему еще сильнее захотелось пить. Но воды не давали. Сидя на солнцепеке, он вдруг стал бредить с открытыми глазами. Вот он стоит у себя в кухне, черпает белой кружкой из полного ведра и пьет, пьет…

Очнувшись, он громко застонал. Потом выпрямился и встал. Может быть, ему опять померещилось? Перье увидел своего приказчика Люсьена. Вместе с другими конвойными он гнал через площадь новую партию пленников. Но как же так?.. Ведь Люсьен ушел к революционерам! Однако о Люсьене господин Перье думал недолго. Все его тело болело, как одна сплошная рана, внутренности горели огнем.

Ночью их загнали в какой-то подвал. Здесь было похуже, чем на Монмартре, — еще темнее, народу еще больше, вонь сильнее. Когда утром пленников снова выпустили во двор, они некоторое время стояли как слепые. Но конвой погнал их, и они, шатаясь, хватаясь друг за друга, побрели через площадь, сами не зная куда.

Господин Перье очутился у загороженного перилами прогала в стене. По ту сторону была площадь поменьше, но также забитая арестованными. Их тоже окружала стража, готовая проткнуть штыком каждого, кто попытается подойти к перилам и перекинуться словечком с кем-нибудь знакомым, оказавшимся по эту сторону ее. У господина Перье знакомых там не было. Без всякого интереса смотрел он на окружающее. Он отупел, и ему все стало безразлично. Плоть была еще жива, но дух уже умирал.

Совершенно равнодушно господин Перье смотрел, как арестованных отгоняли к противоположному краю маленькой площади, а на середину ее вывели, видимо, из какого-нибудь подвала или барака, группу женщин. Среди них были и довольно прилично одетые, но большинство — в лохмотьях, с обмотанными грязными тряпками руками, с незажившими ранами на лицах. У некоторых юбки были разорваны сверху донизу и кое-как скреплены. При малейшем движении высовывались голые колени. Одна держала на руках ребенка.

Красное, подернутое дымкой солнце палило им головы, жандармы толкали, но им никак не удавалось выстроить их в правильные ряды. Какая-то почти совершенно седая старуха без кофты, с длинными, как у скелета, руками, не выдержала и упала навзничь. Конвойные подхватили ее под мышки и уволокли.

Был уже второй час дня. В это время на парижских бульварах мирно спят еще в своих квартирах дамы, которые только в восемь часов утра вернулись домой с ужинов или из тайных домов свиданий. Спят и те, кого мужья оставили одних на перинах только около полудня. Остальные отправились в Версаль поглядеть на пленников — совсем как раньше в цирк или зоологический сад. Когда же удавалось поймать особенно важного преступника, некоторые дамы приезжали во второй раз в сопровождении своих мужей — гусарских офицеров.

Капитан Обра ждал гостей к двум часам, а в половине третьего он привел их в лагерь. Как услужливый владелец зверинца и любезный хозяин дома, комендант шел впереди, обращая внимание гостей на что-нибудь особенно любопытное. За ним, щебеча, смеясь, с любопытством разглядывая заключенных, следовала стайка дам в светлых летних туалетах. Процессию завершали две девушки под одним зонтиком. Они, видимо, были тут впервые, и в глазах их можно было прочесть изумление, страх и отвращение. В руках у них были надушенные платочки, которыми они время от времени зажимали носы.

Конвоиры стояли навытяжку и отдавали гостьям честь. Комендант ударил хлыстом по голенищу.

— Смирно, суки! В шеренгу! Брюхо убрать!

Вдруг кто-то взвизгнул. Комендант оглянулся. Это была толстая супруга полковника национальной гвардии и представителя военно-полевого суда в Шателе — Луи Фабра. Она едва не наступила на кучу нечистот и, отскочив в сторону, отряхивалась, как облитая водой курица.

Капитан улыбнулся и галантно поклонился.

— Осторожнее, милые дамы! Эти скоты где стоят, там и гадят.

Супруга издателя демократической газеты госпожа Ренар переложила зонтик на другое плечо и надула губы.

— Какая дикость, какая нецивилизованность! Правда, мы сами слишком мало заботились о просвещении этих тварей. Впредь нам придется почаще читать на окраинах лекции по санитарии и общественной гигиене. Чистота и порядок в центре города еще не помогут, если кварталы бедняков каждое утро угрожают Парижу эпидемиями…

Дочь банкира Мулена, худая и смуглая, как цыганка, подошла к женщине в разорванной юбке.

— За что тебя арестовали? Что ты натворила?

— Я перевязывала раненых на площади Вольтера.

Мадемуазель Мулен переглянулась с остальными дамами. Такими руками, в такой одежде! Как тут не быть заражению крови? До чего темны эти люди. Но супругу мэра шестого округа, госпожу Лорио, интересовало другое.

— Где ты так изорвала одежду?

Даже сквозь слой грязи на лице женщины видно было, как она покраснела.

— Версальцы хотели меня изнасиловать.

Изумленная госпожа Фабр придвинулась ближе.

— Что ты сказала? Наши славные освободители? И тебе не стыдно так лгать? Да они детей из горящих домов выносили…

Дамы подошли ближе. Девицы под одним зонтиком вылезли вперед.

— Где, говоришь ты? Где это произошло?

Вдруг в другом конце шеренги раздался громкий низкий голос, такой спокойный, что казался невероятным в этой толпе затравленных людей.

— Гоните домой этих поросят, пусть уж развлекаются взрослые…

Несколько дам вскрикнули. Комендант больше всего боялся таких инцидентов. Они случались довольно часто, и их почти никогда нельзя было предусмотреть и предотвратить. Чего доброго, гости могли подумать, что он не в силах справиться с этим зверьем. Однако на этот раз он не набросился со своим хлыстом на дерзкую крикунью, даже не приказал увести ее, — очевидно, боялся скандала. Весь побагровев, он взмахнул хлыстом и крикнул:

— Опустить глаза, когда мимо проходят порядочные женщины!

Дамы шарили взглядами по толпе, отыскивая наиболее интересные экземпляры. Почти у всех горели щеки и в глазах отражалось любопытство и отвращение. Что за твари! Все газеты полны сообщений о зверствах и невероятном распутстве этих женщин. Это даже как-то щекотало нервы!

Женщина с ребенком хотела припасть к руке госпожи Ре-нар. Она решила, что эта сильно декольтированная дама в платье из брюссельских кружев и в бриллиантовых перстнях по меньшей мере маркиза или генеральша.

— Сжальтесь, барыня! Дитя погибает! Уже третий день у меня нет ни капли молока…

Госпожа Ренар с серьезным видом кивнула коменданту:

— Послушайте, капитан! Зачем ее держат здесь?

Это уже было вмешательство в его служебные дела. Обра холодно пожал плечами. Он не обязан всех их знать. Если кто интересуется, может получить сведения в канцелярии у секретаря. Бродяги, проститутки, убийцы — все они заодно с бунтовщиками.

— Нельзя ли помочь ребенку?

Капитан иронически поклонился:

— Их расстреляют вместе.

Ему вовсе не хотелось, чтобы дамы дошли до конца шеренги, но их, как видно, больше всего заинтересовала именно дерзкая крикунья. Остановить их силой было неудобно. И вот уже госпожа Фабр, приставив к глазам лорнет с перламутровой инкрустацией и золотой ручкой, подошла почти вплотную к заключенной.

— А ты зачем здесь?

А та стояла, скрестив на груди мускулистые руки, — статная, высокая, на полголовы выше капитана. Глубокий рубец пересекал ее лоб. Вопреки приказу она одна стояла, не опуская глаз. И эти полные ненависти глаза метали искры.

— Затем, чтоб вы со своими любовниками могли до обеда валяться на перинах.

Снова госпожа Фабр отскочила, как облитая водой курица.

— Капитан, неужели у вас нет пуль для этих нахалок?

Комендант только пожал плечами и повел дам дальше. В лагере у него несколько таких, с которыми ничего нельзя поделать. Бесстыдство и упрямство этих потаскух не поддается описанию. Обычно жандармы в первый же вечер справляются с ними, но с этой никто не может справиться. В одном из подвалов есть замечательный уголок, который сами арестанты прозвали львиной пещерой. Даже самые отчаянные и сильные мужчины не могли выдержать там больше шести часов и выходили оттуда бледные, как мертвецы, и смирные, как агнцы. А эта просидела круглые сутки — и хоть бы что. Как будто выспалась на сеннике. Не находится средств заткнуть ей пасть. Можно подумать, что в нее вселился сам дьявол. В варварское средневековье ее сожгли бы на костре как ведьму. Мы с нашей гуманностью терпим все выходки. Пулю, говорите? К сожалению, в данный момент это невозможно. Она уже осуждена и ждет своей очереди. Вечером ее передадут патрулю. Таких мы обязаны охранять особенно строго. Если по списку недостает кого-нибудь, выйдут неприятности. Наши суды придерживаются строгой законности…