Тайны - Эрнст Гофман

В бешенстве барон вырвался из обступившего его круга, вскочил на лошадь и поскакал прочь, сопровождаемый громовым хохотом толпы и весёлыми уличными мальчишками, которые с восторженными криками бежали рядом. Никак не получалось у барона показаться предмету своей любви в виде отважного и храброго мужчины, вот и последнее средство, подсказанное отчаянием изобразить обморок – не дало результата из-за бессовестного вмешательства беспощадного, прямолинейного хирурга."

Вот содержание листка. В записях барона Ахатиуса фон Ф. не оказалось ничего, что можно было бы объединить с описанными событиями.

Третий листок

Четыре листка можно тут спокойно соединить в один, так как они представляют собой непрерывный рассказ об одном событии. И написаны, по-видимому, самим ассистентом канцелярии Шнюспельпольдом.

"Облачной и дождливой ночью Святого Варфоломея барон Теодор фон С. Спал так удивительно крепко, что даже сильный вой ветра, стук и позвякивание распахнувшейся оконной створки не смогли его разбудить. Но вдруг он стал принюхиваться и еле слышно пролепетал: "Дай мне эти прекрасные цветы, любовь моя!" И открыл глаза. Каково же было его удивление, когда он увидал, что комната залита ослепительным светом, а прямо перед ним благоухает букет цветов. Букет был приколот на сюртуке старого человека, которого писатель-клеветник изобразил кривоногим уродливым гротескным существом. Хорошо ещё, что писатель велел его нарисовать с натуры и рисунок получился очень похожим на это описание. Каждый мог таким образом убедиться, что оно целиком не соответствует действительности.

– Господи помилуй, – воскликнул барон в полном ужасе, – господин ассистент канцелярии Шнюспельпольд, как вы сюда попали в такое время?

– Позвольте, – заговорил Шнюспельпольд после того, как он закрыл и закрепил распахнувшуюся створку и опустился в кресло, сначала подвинув его к самой кровати, – позвольте, уважаемый господин барон, нанести вам визит. Конечно, это необычный час, однако единственный, когда я мог отправиться сюда, не привлекая внимания, чтобы посвятить вас в тайны, от которых зависит счастье вашей любви.

– Говорите, – промолвил барон, окончательно проснувшись, – говорите, дорогой Шнюспельпольд, может быть, вам удастся вырвать меня из полной безнадёжности, в которой я нахожусь. О Шнюспельпольд!

– Я знаю, – продолжал Шнюспельпольд, – я знаю, что вы хотите сказать, милый господин барон, и не хочу скрывать, что иные дурацкие шутки, как, например, падение с лошади…

– О, о, о! – вздыхал барон, прячась в подушки.

– Ну, ну, – говорил Шнюспельпольд, – я больше не буду касаться этой неблагозвучной струны, хочу только заметить в целом, что всё ваше поведение, все поступки, бесценный барон, с тех пор, как вы увидали мою подопечную и влюбились в неё, были самого странного свойства, так что все мои усилия соединить вас с красавицей должны были потерпеть крах. Поэтому будет вернее заранее вам объяснить, что надо делать, для чего мне придётся рассказать вам более подробно об обстоятельствах жизни моих и моей подопечной, хотя определённые условия заставляют считать это не очень желательным. Итак, слушайте! Я начинаю с себя самого, как этого требует мудрость во всех жизненных ситуациях. Все с кем мне приходилось встречаться, утверждают, что я странный человек, у которого не всё в порядке, и при этом сами не знают, что они хотят этим сказать. Все эксцентричные люди, то есть те, кому тесно в узком кругу обыденной жизни, кому не хватает обычных ограниченных наук, кто черпает субстанцию и соки высшей мудрости не в книгах, а у самих пророков в дальних странах, попадают в такое положение. Точно так же и я. Узнайте же, дорогой барон – однако вы спите!

– Нет, нет, – простонал барон из-под подушки, просто я не совсем ещё пришёл в себя после злосчастного падения с лошади, продолжайте рассказ, Шнюспельпольдхен!

– Итак, узнайте, – продолжал Шнюспельпольд., – став ассистентом канцелярии, я почувствовал неудержимую тягу к науке всех наук, пренебрегать которой может лишь пошлая, отупевшая современная мысль, только необразованный болван может считать её старомодной безвкусицей. Это божественная каббала! Рассказывать вам подробно об этой науке и о том, каким образом мне удалось проникнуть в её глубины, не стоит труда, потому что вы ни черта в этом не смыслите и вскоре крепко заснули бы от пошлой дурацкой скуки. Достаточно будет сказать, что каббалист ни в коем случае не может долго оставаться ассистентом канцелярии. Святая божественная каббала гнала меня из канцелярии, гнала из милого Бранденбурга в дальние страны, где я встретил пророков, и они приняли меня как любознательного понятливого ученика. Надо чтить прах отцов! Мой отец пуговичник Шнюспельпольд тоже был отчасти каббалистом, и талисман, плод его многолетних усилий, который я как часть наследства моего отца взял с собой в дорогу, сослужил мне хорошую службу. Этот талисман представляет собой изящно сделанную брючную пуговицу, которую надо носить на груди около сердца и… Но вы меня не слушаете, барон!

– Слушаю, – отвечал барон всё ещё из подушек, – но вы ужасно подробно рассказываете, Шнюспельпольд, и при этом не сказали ещё ничего, что могло бы меня утешить.

– Шнюспельпольд заверил, что это ещё впереди, и продолжал свой рассказ.

– Я объехал всю Турцию, Грецию, Аравию, Египет и другие страны, где посвящённым открываются кладези глубочайшей мудрости, и возвратился наконец в Патрас после трехсот тридцати трёх лет путешествий. Как-то я проходил в Патрасе мимо дома, который принадлежал, как мне было известно, греку княжеского рода. Кто-то крикнул мне вслед: "Грегорос Селескес, войди, ты пришёл как раз вовремя". Я обернулся и увидел в дверях старую женщину, лицо и фигура которой вам, дорогой барон, и другим любителям искусства напомнили бы древнюю прорицательницу. Это была Апономерия, мудрая женщина, с которой я общался в Патрасе и которая необычайно обогатила мои познания. Тут я подумал, что Апономерия находилась здесь, видимо, в качестве акушерки, это собственно и была её профессия в Патросе. Я вошёл. Роды княгини подходили к концу, и вскоре появилась девочка, прелестное чудо. "Грегорос Селескес, произнесла Апономерия торжественно, – посмотри внимательно на этого ребёнка и скажи, что ты увидел". Я сделал это, всё своё внимание, все свои мысли сосредоточил на маленьком существе. И тут вокруг головы ребёнка возникло яркое сияние, в лучах его показался кровавый меч и затем корона, увитая ветвями лавра и пальмы. Когда я это провозгласил, Апономерия в восторге воскликнула: "Слава, слава княжеской дочери!" Княгиня как будто дремала, но вдруг глаза её засветились, она встала с постели бодрая и молодая, прелестное лицо её сияло, как цветок, она опустилась на колени перед образом святого Иоанна, который находился в комнате в маленьком алтаре, и начала молиться, подняв к небу просветлённый взор. "Да, – заговорила она голосом, полным волнения, – да, мои мечты сбываются. Теодорос Капитанаки – это твой огненный меч, а увитую пальмами и лаврами корону ты получишь из рук этой девы. Грегорос Селескес, Апономерия! Скоро моего супруга – о, Господи, может быть, его уже нет! – и меня унесёт ранняя смерть. Будьте верными родителями этому ребёнку. Грегорос Селескес, я знаю, как ты мудр, какие средства у тебя в руках, ты найдёшь того, кто носит кровавый меч, ему отдашь ты княжескую дочь на ранней заре, когда зажгутся первые лучи и воспламенённый ими угнетённый народ оживёт и встанет во весь рост."

Когда спустя двенадцать лет я вновь оказался в Патрасе, обоих уже не было в живых – князя и его супруги. У Апономерии я нашёл их дочь, которая стала теперь нашим ребёнком. Мы отправились на Кипр и нашли того, кого искали, кого должны были искать, чтобы вступить во владение богатыми сокровищами, собственностью принцессы в полуразрушенном дворце в Бассе, когда-то Пафос. Здесь мне пришло в голову составить гороскоп принцессы. Я узнал, что её высшее счастье на троне в союзе с государем, но в то же время я увидел знаки кровавых убийств, жестоких злодеяний, страшной смертельной борьбы, я видел себя самого в этой борьбе, а потом, в момент высшего торжества принцессы, бедным, покинутым, страдающим, лишённым всех моих знаний, моей каббалистической силы. Однако возникало ощущение, что каббале дано будет победить власть созвездий путём искусственного разделения двух взаимодействующих принципов и создания третьего, чтобы развязать этот узел. Это последнее было моё дело, если я хотел предотвратить угрожавшее мне несчастье, заключённое в судьбе моей подопечной, прожить спокойно и счастливо до конца моих дней. Я долго изучал идею этого третьего принципа. Я приготовил Терапима. Вы знаете, господин барон, что так называют каббалисты искусственный образ, который, пробуждая тайные духовные силы, создаёт иллюзию кажущейся жизни. Я сделал из глины красивого юношу и дал ему имя Теодор. Принцессе нравился его облик и ум, но стоило ей прикоснуться к нему, он распадался в пыль, тогда я понял, что княжеская дочь обладала какими-то магическими силами, которые казались скрытыми от острого взгляда каббалиста. Значит, Терапим не поможет и ничего не остаётся, как найти человека, который с помощью магических операций получит способность осуществить это разделение и занять место грозящего бедой Теодороса Капитанаки. Мой друг пророк Зифур помог мне выйти из положения. Он сказал мне, что за шесть лет до рождения принцессы баронесса фон С. Недалеко от Штрелица в Мекленбурге, дочь греческой княгини с острова Кипр, родила сына…