А. С. Пушкин – земной и божественный - Владимир Леонов

Незаконченная глава «Отрывки из путешествия Онегина» – в нем сильное желание Пушкина (чем не взгляд на себя со стороны?) привести праздное существование Онегина на очные ставки и прямые столкновения с русской жизнью и русской землей, как деятельных и усердно хлопочущих явлений. Онегин является здесь с другой стороны, с тоскою, что много еще сил, здоровья и жизни, а девать некуда!:

«Зачем, как тульский заседатель,Я не лежу в параличе?Зачем не чувствую в плечеХоть ревматизма? Ах создатель!Я молод, жизнь во мне крепка…Чего мне ждать? Тоска. Тоска!»

Живая и энергичная натура поэта тоской не хочет заканчивать жизнь. И борется он с собственной душой, в которой тоска стала неотъемлемой частью, и негодует, что мелочность среды усиливает питание такого душевного осадка:

«Какие б чувства не таилисьТогда во мне – теперь их нет;Они прошли иль изменились…Мир вам, тревоги прошлых лет!В ту пору мне казались нужныПустыни, вод края жемчужны,И моря шум, и груды скал,И гордой девы идеал,И безыменные страдания…Другие дни, другие сны!Смирились вы, моей весныВысокопарные мечтанья,И в поэтический бокалВоды я много подмешал.Иные мне нужны картины:Люблю песчаный косогор,Перед избушкой две рябины,Калитку, сломанный забор.На небе серенькие тучи,Перед гумном соломы кучи,Да пруд под сенью ив густых,Раздолье уток молодых…Теперь мила мне балалайка,Да пьяный топот трепакаПеред порогом кабака;Мой идеал теперь – хозяйка,Мои желания – покой,Да щей горшок, да сам большой…!

Чем эти строфы – не ключ к самому Пушкину и к нашей русской натуре, поразительной и прелестнейшей смеси самых разнородных ощущений, колориту чувств с особенной, самобытной красотой, вечно свежей и всегда молодой. И здесь же рядом, параллельно, – повесть «Выстрел» (как предчувствие пули Дантеса), в которой страшный призрак Сильвио с его мрачной сосредоточенностью в одной мстительной мысли. Словно Пушкин знал о каком – то тайном законе, по которому все недолговечно, все, что несет высшие стремления и многообъемлющий идеал.

***

Пушкин – «все наше»

Все истинное и правдивое в нашей литературе проистекает из духовного родства с пушкинскими высшими стремлениями, из глубины его духа, порой неподвластного мыслям. От него по прямой линии ведет начало. В нем, Пушкине, навсегда завершился наш душевный ход. И чудо этого процесса поэт выразил в своем душевном и благоухающем стихотворении:

Художник – варвар кистью соннойКартину гения чернитИ свой рисунок беззаконныйНад ней бессмысленно чертит.Но краски чуждые, с летами,Спадают ветхой чешуей;Созданье гения пред намиВыходят с прежней чистотой.

Пушкин – все наше, идеально русская натура, все национальное билось в его жилах. Он все прочувствовал: любовь к старине и древности («Родословная моего героя»), Русь Петра I, реформированную («Медный всадник»), обаятельные идеалы сказок («Руслан и Людмила»), смиренное служение чести и долгу («Капитанская дочка»), наш разгул и нашу жажду самоуглубления («Кавказский пленник» с Алеко и Гиреем, «Пиковая дама» с Германном, «Евгений Онегин»), глубокую грусть и горечь «матери – пустыни» (поэма «Тазит»):

Я воды Леты пью,Мне доктором запрещена унылость:Оставим это, – сделайте мне милость!

Следствие…

Прочувствовал в особенности Пушкин русский дух как дух вольнодумства и свободы…

Следствие по делу декабристов убедило правительство, что одним из источников «обуявшего Россию вольномыслия» были свободолюбивые стихи Пушкина. «Пушкин – один из корифеев мятежа», – таков был вывод Николаевской следственной комиссии.

В сентябре 1826 года новый царь, Николай I, приказал доставить Пушкина к себе «под надзором фельдъегеря, но не в виде арестанта». Между царем и поэтом произошло свидание, во время которого Пушкин сохранил чувство собственного достоинства и независимость. На вопрос Николая I, принял ли бы он участие в мятеже, если бы был 14 декабря в Петербурге, поэт смело и честно ответил: «Непременно, государь. Все мои друзья были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня». Николай I объявил Пушкину, что он «прощен», что ему позволяется жить где угодно, что его сочинения изымаются из общей цензуры и, наконец, что он, Николай I, сам будет его цензором. Смысл этого царского «великодушия» замечательно обнажается в письме шефа жандармов графа Бенкендорфа Николаю I от 12 июля 1827 года: «Пушкин – порядочный шалопай, если удастся направлять его перо, его разговоры, в этом, будет прямая выгода».

Николай I и Бенкендорф хотели сделать из Пушкина придворного поэта. Однако это им не удалось.

В условиях ужасающей реакции, созданной Николаем I, в обществе господствовали растерянность и тревога. «Одна лишь звонкая и широкая песнь Пушкина, – писал Герцен, – звучала в долинах рабства и мучений, эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в отдаленное будущее».

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царюХвалу свободную слагаю:Я смело чувства выражаю,Языком сердца говорю.Его я просто полюбил:Он бодро, честно правит нами;Россию вдруг он оживилВойной, надеждами, трудами.О нет, хоть юность в нем кипит,Но не жесток в нем дух державный:Тому, кого карает явно,Он втайне милости творит.Текла в изгнаньe жизнь моя,Влачил я с милыми разлуку,Но он мне царственную рукуПростер – и с вами снова я.Во мне почтил он вдохновенье,Освободил он мысль мою,И я ль, в сердечном умиленье,Ему хвалы не воспою?Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:Он горе на царя накличет,Он из его державных правОдну лишь милость ограничит.Он скажет: презирай народ,Глуши природы голос нежный,Он скажет: просвещенья плод —Разврат и некий дух мятежный.Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.

***

Пушкин и Гоголь

В церкви, находящейся в Диканьке, во времена Николая Васильевича можно было увидеть сорочку с выцветшими пятнами крови – в ней, по преданию, был казнён Кочубей. Среди же огромных диканьковских дубов гостям показывали так называемый «мазепинский дуб», возле которого, по преданию, гетман – отступник назначал свидания Матрёне, своей любовнице, дочери Кочубея.

История их любви и измены украинского гетмана была воссоздана в поэме А. С. Пушкина «Полтава». Здесь же находим и упоминание Диканьки. Один из сподвижников Мазепы говорит заключённому в темницу Кочубею:

«Мы знаем: не единый кладТобой в Диканьке укрываем.Свершиться казнь твоя должна;Твоё имение сполнаВ казну поступит войсковую —Таков закон. Я указуюТебе последний долг: открой,Где клады, скрытые тобой?

Кочубей не «открыл» своим палачам тайну этих кладов, которые, может быть, навсегда остались схороненными в диканьковской земле…

Ко времени пребывания юного Гоголя на родной Полтавщине поэма Пушкина, правда, ещё не была написана. Но можно представить себе, с каким волнением, с каким радостным чувством узнавания знакомого читал впоследствии Гоголь «Полтаву»…

В мае 1831 года исполнилось заветное желание Николая Васильевича Гоголя (1809—1852) – на вечере у Н. А. Плетнева, в Петербурге, его познакомили с А. С. Пушкиным. Они часто встречались: в то лето Пушкин жил в Царском Селе, Гоголь – в Павловске. Знакомство вскоре переросло в сердечную дружбу.

Пушкин сыграл решающую роль в творческой судьбе Гоголя, в становлении его как литератора. Он был первым судьей многих гоголевских произведений еще до появления их в печати. Он подсказал молодому писателю темы и сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» (В 1833 году Пушкин, собирая материалы по истории пугачевского восстания, был принят губернатором одной из губерний за тайного чиновника из Москвы. Именно об этом случае Пушкин поведал Гоголю.)…

Гоголь назвал стих Пушкина – густой как смола.

Когда в январе 1836 года Пушкин начал издавать «Современник», он не замедлил привлечь к сотрудничеству в журнале и Гоголя. На страницах «Современника» увидели свет некоторые литературные труды Николая Васильевича.

До 1837 года, то есть до смерти Пушкина, все, что Гоголь написал, было сделано под влиянием поэта и по его подсказке (слова самого Гоголя)