Дао религии: Как лучшие духовные принципы работают на ваше счастье - Карен Армстронг

•  Каруна . Затем он медитировал над «каруна», т. е. «состраданием», желая всем живым существам освободиться от боли и страдания.

•  Мудита . Затем он сосредотачивался на «мудита», т. е. чистой «радости». Он желал радости всем живым существам.

•  Упекха . И наконец, он старался освободиться от всех личных привязанностей и пристрастности, развивая «упекха», т. е. «невозмутимость», «равностность» – равную любовь ко всем живым существам.

С годами практики Гаутама обнаружил, что его ум освободился от эгоизма, «стал широким, без границ, без ненависти и мелочной злобы».21 Он понял: злоба, ненависть, зависть и неблагодарность сужают наши горизонты и ограничивают наши творческие возможности, а благожелательность, напротив, расширяет горизонты и ломает барьеры, которые мы воздвигли между собой и окружающими в тщетной попытке защитить испуганное, жадное и трусливое «я».22

Гаутама видел, что жить нравственно значит жить для других. Недостаточно получить мистический опыт. После просветления человек должен вернуться на рыночную площадь и являть сострадание, делая все возможное для облегчения чужих страданий. Достигнув нирваны, Гаутама мог наслаждаться трансцендентным покоем, однако провел оставшиеся сорок лет жизни в миссионерской проповеди. Он обучал своему методу других людей. В буддизме махаяны есть понятие о бодхисаттвах. Бодхисаттва – это человек (или иное существо), который достиг уровня, на котором может войти в нирвану, но предпочитает вернуться в страдающий мир. «Мы станем убежищем для мира, местом покоя мира, последним облегчением мира, островами мира, светом мира и путеводителями спасения мира».23

Китайских мудрецов волновала не столько психология сострадания, сколько его значение для социума и политики. На Западе в Конфуции часто видят мелочного обрядовера, поглощенного мелкими деталями правил семейной жизни. И действительно, Конфуций возродил ряд древних обрядов. Однако он видел в них способ держать в узде эгоизм и культивировать сострадание. Эти ритуалы ( ли ) специально насаждались в долине реки Хуанхэ в VIII веке до н. э., чтобы умерить безответственность аристократии. Активная вырубка лесов сделала возможной обработку большего числа земель, но уничтожила естественную среду обитания многих животных видов, что нанесло серьезнейший удар флоре и фауне региона.24 Охотники возвращались домой с пустыми руками, а поскольку много земель отныне засевалось, было меньше пространства для пастбищ. Некогда беспечные богачи убивали зверье сотнями и преподносили щедрые дары, похваляясь достатком. Поглощенные заботами о статусе и престиже, они были заняты конфликтами и кровавой междоусобицей. Когда же в дверь постучалась нужда, на повестке дня оказались сдержанность, воздержанность и самоконтроль. Специалисты по придворному этикету изобрели сложные кодексы поведения, регулировавшие мельчайшие детали. Даже войны оказались строго подчиненными ритуалам, отчасти смягчившим ужасы и жестокости.25 Аристократы убедились, что в сдержанности есть свои плюсы, и уже не созывали войско по любому пустяковому поводу.

Более столетия «ли» было очень эффективным,26 однако ко временам Конфуция четыре «f» вновь заявили о себе. В зарождавшейся рыночной экономике VI века до н. э. сдержанность все чаще отбрасывалась в погоне за роскошью, богатством и властью. Новые большие государства, которыми правили прежние варвары, незнакомые с ли , безнаказанно нападали на более мелкие княжества, что приводило к большим человеческим потерям. Конфуций был потрясен: китайцы встали на путь саморазрушения! Он видел лишь один выход: вдохнуть новую жизнь в древние обряды. Благодаря ритуалам шу («взаимность»), в межчеловеческих отношениях возникала ответственность, они больше не мотивировались исключительно выгодой и своекорыстием. Эти кодексы поведения помогли осознавать достоинство каждого человека, выражать к нему священное уважение. Они учили каждого члена семьи жить для других. Они вводили добродетель «уступчивости» и помогали культивировать «мягкость» и «податливость» жэнь . При правильном к себе отношении ритуалы становились духовным образованием, которое помогало преодолеть эгоизм. Некогда считалось, что ли сообщает человеку магическую силу. Конфуций переосмыслил это учение: когда с людьми обращаются почтительно, они осознают свое священное достоинство, а повседневные действия вроде еды и питья обретают не только биологическую, но и священную значимость.

Такие идеи имели огромное значение для политики. Конфуций был уверен: если властитель не будет преследовать безжалостно своекорыстные интересы за счет других людей, а обуздает свое «я» и подчинит его ли хотя бы на один день, «вся Поднебесная обратится к человеколюбию».27 Один из учеников спросил его: что такое жэнь ? И как применять его в политической сфере? Конфуций ответил: точно так же, как ли применяется в семейной жизни. А именно, следует ко всем относиться с уважением.

Вне своего дома относись к людям так, словно принимаешь дорогих гостей. Используй народ так, словно совершаешь важное жертвоприношение. Не делай людям того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве, и в семье к тебе не будут чувствовать вражды.28

Если правители будут вести себя подобным образом, гибельные войны исчезнут. «Золотое правило» сделает вторжения невозможными: ведь никто не хочет, чтобы вторглись на его собственную землю! Принцип «жэнь», объяснял Конфуций своему ученику Цзы-гуну, работает элементарно:

Человеколюбивый человек – это тот, кто, стремясь укрепить себя [на правильном пути], помогает в этом и другим, стремясь добиться лучшего осуществления дел, помогает в этом и другим. Когда [человек] в состоянии руководствоваться примерами, взятыми из его непосредственной практики, это можно назвать способом осуществления человеколюбия.29

Если правитель будет действовать подобным образом, жертвуя собственными интересами ради блага народа, он принесет огромную пользу миру.

Семья была местом, где «цзюньцзы» учился гуманизму и человеческой зрелости.30 Она была школой сострадания. Однако «человеколюбие» ( жэнь ) не могло ограничиваться семьей. У Конфуция мы находим картину, чем-то напоминающую буддийскую: каждый человек – в центре расходящихся концентрических кругов сострадания. 31 Уроки, которые «цзюньцзы» усваивал, заботясь о родителях, жене и родственниках, назидали и расширяли его сердце. Он сопереживал все большему и большему числу людей: сначала жителям своего города или деревни, затем соотечественникам, затем обитателям всего мира. В идеале «жэнь» должно стать безграничным – задача непростая, ведь надо отказаться от тщеславия, обид и властолюбия.32 И все-таки это задача реальная, а в чем-то и легкая, поскольку «жэнь» органично нашей природе. «Разве человеколюбие далеко от нас? – спрашивал Конфуций, – Если я хочу быть человеколюбивым, человеколюбие приходит».33

Следовавшие Пути обнаруживали, что он меняет их жизнь, хотя трудам конца-края не видно: «Умереть – и тогда только кончено».34 Конфуций не вдавался в теоретизирование относительно того, что происходит в конце пути: следовать «шу» – само по себе трансцендентный опыт, меняющий личность и уничтожающий эгоизм. О динамической природе «жэнь» хорошо сказал Янь Юань, самый талантливый ученик Конфуция.

Янь Юань со вздохом сказал: «Чем больше [я] всматриваюсь в учение [учителя], тем возвышеннее оно кажется; чем больше стараюсь проникнуть в него, тем тверже оно оказывается. [Я] вижу его впереди, но вдруг оно оказывается позади. Учитель шаг за шагом искусно завлекает людей, он расширяет мой ум с помощью образования, сдерживает меня посредством ритуала. Я хотел отказаться [от постижения его учения], но уже не смог».35

Человеколюбие выводило за рамки эгоизма и позволяло соприкоснуться со священным измерением, одновременно имманентным и трансцендентным…

Умер Конфуций в 479 году до н. э. Он считал, что дело его потерпело неудачу: властители остались глухи к призывам быть сострадательными. Тем не менее, он наложил неизгладимый отпечаток на китайскую духовность. Его влияния не избежали даже те, кто расходился с ним. Один из таких мыслителей – Мо-цзы (480–390 до н. э.). В отличие от Конфуция, он был из простой семьи, и его не привлекала аристократическая обрядовость. Это было время, когда Китай вошел в страшный период «сражающихся царств»: более крупные систематически уничтожили мелкие княжества, а затем воевали друг с другом, доколе не одержало верх одно из них, царство Цинь. Военные действия велись иначе, чем раньше.36 Старинные ритуалы были отброшены, а технология усовершенствовалась. Это увеличило эффективность, и военачальники вели боевые действия, стремясь покорить враждебное население, даже если это означало гибель женщин, детей и стариков. Зловещий знак того, что может случиться, если кора головного мозга обслуживает хищнические инстинкты рептильего сознания! Проповедь Мо-цзы была достаточно утилитарной и прагматической. Подобно Конфуцию, он делал основной упор на «жэнь», но полагал (ошибочно!), что Конфуций исказил правильную этику, привязав ее к семье. Мо-цзы хотел заменить потенциальный эгоизм родственных уз широким альтруизмом. «С другими следует обращаться как с самим собой», – учил он. Эта любовь должна быть «всеохватной и включать всех».37 Единственный способ прекратить братоубийство в Китае состоит в том, чтобы убедить правителей следовать «цзянь ай».