Я вчера видел раков - Михаил Жванецкий

Пусть он пока радуется, тройку-пятерку лет еще поскачет, жир нагуляет. Мы ему все припомним, все сосиски нейлоновые…

Конечно, успехи медицины огромны

Десяткам тысяч возвращено зрение, миллионам возвращен слух. Правда, с появлением зрения возникают новые проблемы: квартира – ремонт, изображение в зеркале требует замены.

С возвращением слуха слышны крики в трамвае и юмор, комментарии по телевидению международной жизни.

Массу людей вылечили от болезней желудка. Им нельзя было есть жирное. Теперь можно есть все. Все, что есть, можно есть. То есть появление новых лекарств и исчезновение старых продуктов образует взаимозаменяемые пары.

Обильная пища вызывает склероз сосудов.

Ограниченная – вспыльчивость.

Сидение – гипотонию.

Стояние – тромбофлебит.

Что с человеком ни делай, он упорно ползет на кладбище…

Неужели снова хорошо?

Товарищи! Я саблезубый сатирик-баталист. Я ваш едреный, наждачный профессионал. Скажу сильно: заработок упал. Есть подозрение, что все хорошо. Я сижу и прислушиваюсь, а люди молчат, по большому счету, или отзываются одобрительно, предварительно оглянувшись. Соль в беседах пропала. За проведенную в полном молчании ночь люди благодарят друг друга. Кто-то в углу на десять копеек вякнул и испугался, девушка на три копейки пискнула и исчезла. Компания за весь вечер на пять рублей – про плохой пошив, ну, может, на шесть, если усмешнить и разбить на мужчину и женщину. Копейки, ребята.

Тут заскочили двое поддавших, еле на ногах, а такие факты. Кто, мол, такие гиганты строит? Перегрузочный комплекс построили, а грузить нечего. И так все зло, остроумно. Такая светлая безвыходность, такая радостная обреченность, что и концовку придумывать не надо. А не дадут. Построить – построят, а написать не дадут. Ты, мол, стройку высмеиваешь, а мы тебе плати. Чего там – плати? Пятьдесят миллионов вбухали, а полтинник на высмеивание жалко. Как ни крутился, на ЖЭК переводил. Дворник велел возвести – стрелочник спустил указ. Копейки, ребята. В трамвае за целый день рубля на два наездил. Тут на углу возле винного одна спросила, как к театру пройти. Ей ответили рублей на десять. Я там оказался, рубликов на пятнадцать записал. Копейки, ребята.

Конечно, есть овощная база, но неудобно там все время ошиваться. Им и так хватает. И ОБХСС, и «Мосфильм», и драматурги. Зритель сладкую жизнь любит, а где, кроме как у завбазы? Он самый верхний из нижних, кого трясти можно. Вот возле него народ и притаился с блокнотом, но завбазы уже это знает и опасается открыто сладкую жизнь вести. Завбазы не хочет, чтоб на нем все зарабатывали. Он вообще в жизни встречаться не хочет, только в фильмах. А публика романтику ищет. Публика риск любит, публика от завбазы смелых поступков ждет. Публика вообще смеяться хочет. Публика деньги платит, чтоб на ее глазах все громить, критиковать, публика хочет, чтоб на ее глазах жизнью рисковали, она за это по рублю даст. Сказать, мол, что, елки-палки, в машинах носишься, а культуры никакой. Что, елки-палки, решать берешься, а Бог ума не дал.

Собрания перестали прибыль давать. Там редко кто взовьется. Все там на одобрение перешли. О долголетии думают. Бегом от инфаркта, и как можно быстрее, даже если взовьется кто, остальные и к этому одобрительно отнесутся. Вот, мол, и у нас один честный есть. Там пение. Один поет, остальные подхватывают: «позвольте мне», «позвольте мне». Копейки, ребята.

Так и ошиваешься – прачечная, химчистка, урология, управдом. Внутри себя все высмеял. Ногу подвернул – высмеял. Бегом занялся – высмеял. Маленькие деньги высмеял, большие деньги высмеял. Один крикнул: «Позвольте, я вас перебью!» «Всех не перебьешь!» – крикнул я. Слабенько. Копейки, ребята.

Старик я. Вскрывайте, ребята, не дайте подохнуть. Мы, как анатомы, зарабатываем на вскрытии, никто не говорит об устранении, просто подъем настроения и к зиме что-нибудь. Каждый плохо изготовленный трактор сулит два экономических эффекта – от усовершенствования и от высмеивания. В плохую конструкцию уже заложен гонорар. Сообщайте, ребята, не стесняйтесь. Я же вижу, кое-какие замечания есть. Говорите при мне, я усмешняю, не называю место, не называю век, и мы прилично завтракаем в тени тех лопухов, что так упорно изводим.

В Париже

– Неужели я никогда не буду в Париже?

– А вы давно там не были?

– Я никогда там не был.

– То есть давно не были?

– Никогда не был.

– Ну значит, очень давно.

– Если мне сорок, то примерно столько я там не был.

– Ну это не так давно.

– Да, сравнительно недавно.

– И уже тянет.

– Да, уже потягивает.

– Но еще можете терпеть?

– Терплю.

– Вы потерпите. Может, и обойдется. Вы где будете терпеть?

– Да здесь, где ж еще.

– Прекрасно. Вот стул. Рекомендую путешествие, но не вдоль, а в глубь материи. Прильните к микроскопу, путешествуйте в атом, и никто вас не задержит. То, что останется над микроскопом, недостойно сожаления. Вы ушли. Перед вами не банальная ширь, не заплеванный горизонт, а невиданная глубь, что гораздо ценнее и чревато открытием. Париж истоптан. Молекула – нет. Ввысь тоже не стоит.

Наш ученый, ярко глядящий вверх, имеет вид присевшего журавля.

Идите в клетку. Ищите в атоме. Оттуда – в гены. В генах, кроме всего прочего, ваша тяга к Парижу. Там есть два таких шлица справа, подверните отверткой, вот этой. Генная регулировка. Поворачиваете отвертку. Желания сжимаются, вытягиваются, чернеют и исчезают, оставляя счастливое тело.

Вместе

Да здравствуют лысые болезненные люди, вселяющие в нас уверенность.

Да здравствуют все, кому нельзя, делающие нашу трапезу праздником.

Да здравствуют желудочники и сердечники, среди которых вы обжора и молотобоец.

Пусть их радует огромная роль фона в нашем обществе. Вашу руку, ревматики, колитики, гастритчики и невротики! Запретных вещей нет, есть вещи нерекомендованные, которые мы тут же совершим под завистливые вопли осуждения. Больной и здоровый живут одно и то же время, только те силы, что больной тратит на отдаление, здоровый – на приближение яркого света в конце тоннеля.

Только вместе – together, являя наглядную кривую полноты жизни. От чего к чему, а главное, о том, что между. Бесквартирные, помогайте цепляться за квартиры. Неустроенные, вызывайте такой приступ держания за свое место, чтоб его можно было вырвать только с этим местом.

Не соответствующие должности, бездарные в науке и культуре, работайте непрерывно, создавая материальные ценности, принципиально новые машины и кинофильмы, ставьте спектакли, стройте дома.

На этом синем фоне клочок бумаги с жалкой мыслью будет переписываться миллионами от руки, а появление убогих способностей будет принято за рождение огромного таланта, что даст ощущение счастья всем участникам нашего движения под завистливыми взглядами других народов.

Вперед, широкоплечие, бездарные и симметричные, – ваша взяла.

Волевой

Я человек волевой: что себе обещал, то себе сделаю. Я сидел старшим бухгалтером. Десять лет отсидел. И вдруг пошло у меня снизу вверх. Беспокойство. Будущее свое очень ясно начал видеть. А тут один тип предложил: «Ты что пропадаешь? У тебя же голова великолепная, сила воли изумительная. Пойдешь к нам в Алма-Ату научным сотрудником на двести пятьдесят плюс три шестьдесят две за одаренность? Обязанность на труд у тебя есть, право на отдых вырвем».

Меня отпускать не хотели, повышение давали. Крови потратил, пока уволился, прибегаю, а они уехали в Новосибирск. Догнал самолетом за пятьдесят четыре рубля, являюсь, они говорят: «Тут такое произошло, многое изменилось, не надо больше ничего. Тех, что есть, видеть не можем».

Я мебель там продал, вернулся, мебель тут купил. Еле уговорил взять меня на старое место, но уже не бухгалтером, а счетоводом, но если буду стараться, обещали снова бухгалтером. А тут группа одна проезжала. Они так и сказали: «С такой головой счетоводом сидеть? Иди к нам подрывником. За каждый взрыв отдельно, плюс осколочные, плюс вся убитая дичь – тебе».

Я сбегал, уволился. Прибегаю. «Тут, понимаешь, – говорят, – этот гад, что тебе наобещал, куда-то смылся. Мы сами его не знаем. Он вообще за наш столик подсел минут за десять до тебя. У одного из нас тридцать рублей одолжил. Обещал скоро быть. Ты иди назад – у нас драка будет».

А я начал блат искать. Нашел большой блат. Взяли меня на старое место. Правда, уже не бухгалтером и не счетоводом, а курьером, но зато с двухнедельным оплачиваемым, с правом выезда на отдых в любое место Союза. Это я у них вырвал, а также право читать художественную литературу в нерабочее время.

А тут недавно у меня один сумрачный малый останавливался. Проездом из Ашхабада на Камчатку. «Пошли, – говорит, – на тигров для Бугримовой. Только тигров ей отдаем, все остальное – наше. Там, – говорит, – есть некоторая трудность, чтобы с ним встретиться. И хорошо надо запомнить место, где капканы, потому что он их обойдет, а из нас один уже три раза на цепи сидел. Но если, слава богу, встретились, то все в порядке. Подкрадываемся с двух сторон. Он бросается на одного, а второй – сеть на них обоих. Остальное – дело техники. Можно змееловом оформиться. Очень большие деньги за яд платят. И в Средней Азии в тепле сидишь, ждешь встречи».