В якутской тайге - Иван Строд

Красноармейцы радовались, предвкушая отдых под крышей, в тепле. Здесь предстояло ожидать установления зимней дороги и подвоза по ней теплой одежды. Приближаясь к станции, напрягали последние силы, чтобы прибыть засветло и устроиться поудобнее. Непролазные топи и болота, речки, ночевки у костров под мелким осенним дождем, на пропитанной сыростью земле, — все это осталось позади. И природа, как бы чувствуя настроение уставших людей, оживилась. Сквозь хмурые тучи проглянуло солнце и осветило позолоченную осенью тайгу. А вот и Аллах-Юньская! Но что это? Здесь всего два дома.

— Черт возьми! А еще станцией называется, — разочарованно воскликнул один из красноармейцев.

— А ты думал, тут для тебя город выстроили? Это, брат, не железнодорожная станция, не вокзал с буфетом, тут поезда не ходят, — пояснил боец, как видно, хорошо знавший тайгу. — От Якутска до Охотска, на расстоянии тысячи с лишним верст, таких станций десятка два будет. При некоторых из них имеются телеграфные отделения. Почту и пассажиров зимой на оленях возят, поэтому такие пункты станциями и называются. Люди, правда, ездят редко, но почту зимой и летом отправляют еженедельно.

Еще в Якутске бойцы слышали рассказы об аллах-юньской трагедии. Она произошла в декабре 1921 года. Дело было так. Еще в начале 1921 года по договору РСФСР с Дальневосточной республикой Охотский район отошел от ДВР к России и был передан в административное подчинение Якутской губернии. Но управляющий районом эсер Сентяпов не подчинился приказу своего правительства и, объединившись с белой бандой И. Яныгина, повел борьбу против Советской власти.

На помощь охотским товарищам из Якутска было послано два экспедиционных отряда. Первый из них в конце мая прибыл в Охотск, но второй, когда до города оставалось всего пять километров, по приказу своего командира — предателя Пыжьянова — повернул обратно в Якутск.

Теперь силы оказались неравными. Защитники красного Охотска еще два месяца героически сопротивлялись хорошо вооруженному объединенному отряду белобандитов Сентяпова и Яныгина. Но в начале декабря положение их стало критическим, и они приняли отчаянное решение — прорваться в Якутск. На этом пути их и постигла страшная участь. На станции Аллах-Юньская банда Яныгина захватила и зверски замучила 40 полуживых от голода и холода красноармейцев.

По-видимому, после этого трагического события на станции никто не бывал, во всяком случае, глазам бойцов предстала страшная картина.

Дом, в котором размещалась телеграфная контора, был превращен осажденными красноармейцами в оборонительный пункт. В простреленных пулями стенах и в крыше темнели бойницы. Во дворе валялись поломанные сани, куски кожи, обгорелые поленья дров, лошадиные скелеты, обрывки телеграфных лент, перепутанная проволока.

Внутри дома была еще более мрачная картина. Пол, покрытый засохшей кровью, имел цвет ржавого железа. В комнате валялись старая обувь, лохмотья одежды, клочья шерсти, обглоданные ребра животных, кости и череп человека. На стенах висели прикрепленные к гвоздям покрытые плесенью и пылью длинные нити высохших кишок.

По всему увиденному здесь бойцы легко представили общую картину происшедшего злодейства. А через несколько дней заехал якут, проживавший в пятнадцати километрах от станции, и рассказал подробности дикой расправы, учиненной бандой белогвардейского капитана Ивана Яныгина над обессилевшими советскими людьми из Охотска.

Белобандиты избивали свои жертвы прикладами, резали ножами. Членам революционного комитета вспороли животы и, еще когда они были живы, кишки их развесили по стенам. Затем всех, мертвых и живых, изуверы затащили в амбар и сожгли.

Возвращаясь в Охотск, они остановились у якута и со смехом рассказали ему об этой жестокой расправе…

Наш отряд стал готовиться к наступающим холодам. Очистили и отремонтировали полуразрушенные жилые здания и старую баню. Напилили сажен сто дров.

В трудах и заботах прошел сентябрь. Продовольствие было на исходе. Второго октября прекратили выдачу сухарей — оставшиеся четыре пуда предназначались для больных. Перешли на одно конское мясо. Красноармейцы, не привыкшие быть без хлеба, стали слабеть; появилась масса желудочных заболеваний. А транспорт из Якутска можно было ждать после установления зимней дороги, не раньше ноября. Скоро пришлось сократить и порцию конины. Стали выдавать по одному фунту в день на человека, а в дальнейшем пришлось уменьшить и этот паек.

Костлявая рука голода протянулась над отрядом. Бойцы осунулись, похудели, пропала их прежняя веселость. Замолкли бойкие разговоры, замер смех. Доедали последних лошадей.

Тринадцатого октября впервые съели мясо павшей лошади, — оказалось ничего, есть можно. Но вот доедены и больше десятка павших лошадей. Пришлось есть конские кожи, затем уздечки, подпруги, всю сбрую из сыромятной кожи.

Взамен табака курили лиственничную и тополевую кору. Голодные красноармейцы знали, что из Якутска должно прийти продовольствие, и эта надежда ободряла и поддерживала их.

В ноябре бойцы окончательно обессилели, еле передвигали ноги. Но, несмотря на все невзгоды, отряд твердо стоял на боевом посту. По ночам выставлялось несколько полевых караулов, назначалась дежурная часть. По тревоге почти все бойцы в течение трех минут были готовы к бою, и только самые слабые приползали в цепь несколько позже.

В сторону Охотска высылались разведчики. Однажды в восьми верстах от Аллах-Юньской, под деревом, разведка нашла письмо, адресованное белым и подписанное каким-то «доброжелателем». В нем сообщалось:

«10 октября 1922 года старого стиля. Братьям из Охотска. С 20 августа сего года старого стиля в Аллах-Юне проживает красный отряд. Жили они до 3 октября, а в настоящее время живут или вернулись в Якутск — неизвестно. Количество их узнать не пришлось. Усадьба Захарова почти разрушена. Красные живут в отделении, в станционном домике, во всяком случае, не свыше пятидесяти человек. Кони у них томские, сами носят длинные плащи. Остерегайтесь или уничтожьте их. Нас не ищите. Живем в надежной крепости. С высоты видим далеко, увидев что-нибудь, мигом ускачем на оленях.

Всяких проезжающих прошу оставить около письма, под лесиной, табаку и муки. Живем на одном мясе. Цену уплатим промышленными шкурами. Письмецо пишу до разведки. Отсюда еду в Аллах и домой в «логовище».

Письмо заставило людей отряда стать еще более бдительными. Опасность крепче спаяла всех в одну боевую семью.

По-видимому, где-то поблизости, в какой-нибудь трущобе, скрывалось несколько белобандитов, оставленных прошедшим на Охотск отрядом для наблюдения за дорогой и для предупреждения о появлении красных.

5 ноября утром приехал нарочный из Якутска. Он сообщил, что продовольствие и обмундирование из Охотского перевоза уже направлено в Аллах-Юньскую. Эта весть как будто накормила всех голодных. Все воспрянули духом. На бледных лицах красноармейцев появились радостные улыбки.

Но прошло еще несколько мучительных голодных дней, а обоз все не появлялся. Отчаяние вновь охватило людей. Целыми часами красноармейцы неподвижно лежали вповалку. Таяли, подобно огарку свечи, последние силы.

В белый саван окуталась тайга. Целыми днями не переставая шел густой снег. Скрылось солнце, отчего на душе становилось еще тоскливее.

Минуло более двух месяцев после прибытия отряда в Аллах-Юньскую. Настал вечер тринадцатого ноября. Никто не спал, стояла жуткая тишина, казалось, в доме все вымерло. И вдруг во дворе послышался крик. Уж не белые ли? Собрав последние силы, красноармейцы, волоча за собой винтовки, выползли из помещений. Тревога была напрасной — на станцию въезжал обоз с продовольствием и обмундированием.

— Да здравствуют лепешки! Да здравствует наше спасение! — раздались возгласы изголодавшихся людей.

Бурная радость охватила всех. Даже те из бойцов, которые несколько дней не вставали, теперь поднялись на ноги.

Начальник передвижения Бородин, прибывший с обозом, сообщил, что в порту Аян высадился отряд генерала Пепеляева и готовится к походу на Якутск. В связи с этим Лепягову предстояло отойти на Чурапчу и соединиться с находящимся там гарнизоном.

Спустя несколько дней отряд оставил памятную станцию. Красноармейцы с обнаженными головами прошли мимо братской могилы замученных охотчан и скоро исчезли в молчаливой, загадочной тайге. Им предстоял тяжелый обратный путь — около пятисот верст по глубокому снегу. Некоторое время еще слышен был скрип полозьев да отдельные голоса красноармейцев, но скоро и они затихли. Сиротливо выглядели два опустевших домика на Аллах-Юньской.

Отряд под командой Исая Карпеля мы оставили, как помнит читатель, у Охотского перевоза. Он проплыл еще около трехсот верст вверх по Алдану, а затем пустился по притоку Алдана — реке Мае. До Нелькана оставалось еще около шестисот верст.